Мальчик для битья

Ветер трепал темные волосы Акутагавы, и морской бриз слегка покалывал щеки солью. От этого дуновения иногда становилось дурно, как и от качки, но юноша всё терпел и переносил. В какой-то момент он окончательно привык к тому, что за горизонтом не виднеется берегов, и вокруг только глубокая и темная синь, расстилающаяся непроницаемым ковром, который носом разрезает их корабль, бегущий со скоростью света сквозь эту бесконечную водную гладь. Шторма бывали. И бывали часто. В первый раз Рюноске очень сильно испугался, ему показалось, что на судне назревает паника, однако весь экипаж был подготовлен к подобному и умел справляться с бурями. Первый раз Акутагава отсиделся в трюме, а в следующий, когда уже более-менее разобрался с морским делом, начал помогать остальным. Всё оказалось не так страшно, и даже океан, который, по слухам, забирает тысячи жизней, не смог им противостоять. Естественно, Чуя плавает уже очень давно, и знает, что нужно делать, дабы не пойти на корм рыбам. Более того, он плавает с детства под началом настоящего капитана, как и сейчас плывет Рюноске, наконец-то радуясь своей, возможно, новой жизни. Он ни разу не вспоминал дворец за своё плаванье. Сердцу хотелось нестись вперед, как можно дальше за горизонт. Он будто пытался забыть всю свою жизнь, которую провел в золотой клетке за стеклянными окнами вычурного королевского дворца, руки прислуги, одевающей его каждое утро, и Осаму, который каждый вечер его раздевал. Порой он вскакивал ночью с криками, потому что в его сновидения проникал образ принца. Не было хуже кошмара, чем являющаяся ему прошлая жизнь, наполненная страхом и волнениями. Не сказать, что на корабле было проще. Его часто отчитывали первое время за то, что он не справляется со своими обязанностями, хотя официально Акутагава на корабле вообще не является частью команды, но честь не позволяет ему бездействовать, когда все остальные работают. Порой он нехотя вспоминает условие, по которому Огай его отпустил. — Ваше Величество, — Рюноске тихо отворил дверь, ведущую в темный кабинет короля, и приклонил голову, приветствуя монарха, — вы меня звали? — Да, присаживайся, — Огай улыбнулся ему, ровно усаживаясь в своем кресле и начиная прибираться на столе, который был завален всяческими документами. Юноша медленно присел напротив. В этот день он впервые за долгое время оказался в кабинете Его Величества, поэтому обстановка казалась ему незнакомой. Конечно, у Мори не было никаких причин вообще лишний раз вызывать к себе какого-то придворного, но в этот раз у него было особенное поручение. — Значит, господин Накахара хочет взять тебя в плаванье? — Я уже говорил ему, что это невозможно, Ваше Величество, но он отказался слушать меня и всё равно пошел к вам с этой просьбой. Прошу простить, меня абсолютно устраивает моё нынешнее положение. — Не гони чепухи, — вдруг перешел на откровения Огай, — я тебя прекрасно понимаю. Ты молодой, полон энергии, а в результате сидишь здесь за книжками и мольбертом двадцать четыре часа в сутки, — пояснил король, тяжело вздыхая потом и заправляя падающие на лицо волосы на затылок. Акутагава от этих слов будто окаменел и уставился в стол. — Послушай, если ты действительно хочешь отправиться в плаванье, я не против. Но! Рюноске наконец-то поднял поникший взгляд, спрашивая: — Что «но»? — Но ты должен будешь отправиться туда не просто так. Тут юноша совсем растерялся. Он не знал, чего можно ожидать от Его Величества, и чего такого он может ему предложить. — Ч-что я должен сделать? — дрожащим голосом спросил он. — Ничего особенного, — Мори чуть приподнялся и полез в ящик стола, доставая какую-то бумажку и принимаясь за письмо. — Ты будешь моим послом. — Послом? — Рюноске воистину удивился этому заявлению. — Но… я… что я должен буду делать? — Да так, — не отрываясь от письма, говорил король. — Одно несложное дело. Посол — очень ответственная роль, и Акутагава это понимал, поэтому был удивлен подобной просьбе. А если у него не выйдет? И что вообще должен делать посол? С какой целью Огай выбрал именно его, и куда его отправят? Наконец-то король дописал и отдал юноше договор на прочтение. Там говорилось, что он назначается официальным послом короны и может говорить от лица Его Величества Мори Огая, имея ту же неприкосновенность и власть. — Я… но это такая ответственность, — начал трястись Рюноске, понимая, какова будет его роль. — Да, но ведь когда-то надо брать на себя ответственность, не так ли? Больше уверенности, и всё получится, — подбадривал его Мори. — Так вот. Суть в том, что, хоть компания Накахары и плавает по колониям, но вестей оттуда очень мало. Мне нужен человек. Проверенный человек, надежный, тот, кто не предаст. Я тебе доверяю, Акутагава, и считаю, что ты должен быть тем самым человеком, который приедет туда, посмотрит и скажет мне, что не так. А также даст те или иные поручения. В общем, будешь чем-то, вроде ревизора, который наведет порядок в этих забытых Богом землях. — Но я же никогда не занимался подобным. — А для чего ты тогда учился все эти годы? — уже более жестко сказал Огай. — Ты всю жизнь сидел за одним столом с моим племянником, и я уверен, что об управлении знаешь столько же. Если что, ты можешь поговорить об этом с Анго, который не раз бывал в подобных плаваньях. Он тебе всё покажет и расскажет. Тебе дается большая власть. Если тебе не понравилось какое-то здание — снеси его. Люди устраивают бунты — подави их. Можешь хоть запросить войска из управлений — они не смогут тебе отказать. Ты будешь там первым лицом. Я вышлю им письма о том, что ты скоро приедешь, дабы они подготовились и заранее знали, кто ты такой и зачем приехал. — А вам не кажется, что я слишком молод, и из-за этого возникнут… противоречия? — задал вполне логичный вопрос Акутагава. — Противоречия? Думаю, не возникнет. Во-первых, у тебя есть эта бумажка. Да, многим будет на неё плевать, но у тебя также будет сопровождающая команда. Господин Накахара немного помялся, когда я сказал, что к его обычным делам приплетается еще и это, но все-таки согласился. — То есть, он будет моей нянькой? — Ты против? — Не знаю. Рюноске еще слишком мало общался с Накахарой, поэтому ни в чем не был уверен. Однако все-таки что-то вселяло в него уверенность. Может, потому что сам Чуя показался ему человеком понимающим, к тому же первый проявил инициативу и пришел аж к самому королю просить, чтобы его взяли в плаванье. Это большая честь, учитывая, что, по своей сути, Акутагава никто. Но не всё оказалось так гладко, как хотелось. — Ты, значит, уезжаешь, да? — Осаму ждал его у выхода из кабинета короля, взирая взглядом, полным чего-то черного и недоброго. Юноша почувствовал, как его ноздри заполонил запах гнили, будто принц был одним большим мешком гниющего мяса. — Да, — коротко ответил он ему, желая поскорее проскользнуть мимо Его Высочества, однако тот остановил его и прижал к стене, хватая ледяными клешнеобразными руками за хрупкое горло. — Ты совсем забыл своё место, выродок? — большой палец с силой нажал на кадык, и Рюноске держался, чтобы не закашляться прямо в лицо Дазаю. — Ты забыл, что ты такое? Ты падаль, Акутагава, и всегда ею останешься. Тот лишь молчал и слушал рычащий шепот Осаму, пытаясь сдержаться и не оттолкнуть его. — Я запрещаю тебе уезжать, — продолжал принц. — Я не отпускаю тебя. Ты останешься здесь. До конца своих дней. — Я… — Молчать! — выкрикнул тот ему прямо в лицо, сильнее сжимая горло. — Я запрещаю тебе! Если ты уедешь, я обещаю, что остаток твоей жизни будет кошмарным сном на яву, где я буду каждый день доводить тебя до края! Ты — моя собственность, как и всё остальное на территории королевства, и мне не нравится, когда то, что принадлежит мне, пытается сбежать! — Я не пытаюсь сбежать, просто… Тут Дазай громко рассмеялся ему в лицо и отпустил, отчего Акутагава закашлялся, хватаясь за шею. Осаму отошел подальше, разрываясь от больного смеха. Гниль будто бы сочилась из его пасти. Но затем он резко дернулся к юноше и влепил ему пощечину, отчего хрупкий Рюноске даже отлетел обратно к стене, теперь потирая ушибленную щеку, сразу же раскрасневшуюся от удара. — Глупец, — продолжал шептать себе под нос принц, — глупец… Как же ты глуп! Ты остаешься, и точка. Он развернулся и уверенным шагом направился по коридору дальше, но голос, явившийся из открывшейся двери, остановил его. — Дазай, — Мори в кои-то веки выглянул из своего кабинета, услышав возгласы племянника, — не мог бы ты уделить мне минуту? Того будто поразило молнией. Он понял, что сейчас его ждет очень неприятный и серьезный разговор с королем. — Конечно, — негромко и спокойно ответил Осаму, разворачиваясь и являя добродушную улыбку Его Величеству, который уже обратил внимание на красного Акутагаву, прижавшегося к стенке и потирающего щеку. Эта ночь. Последняя ночь, которую он провел в замке, была наполнена большей болью, чем когда-либо. Сердце сковывало холодом, как и онемевшее тело. Зубы дрожали от истязаний. Так холодно ему не было никогда. Горло раздиралось от кашля, и дышать было практически невозможно, потому что шею сдавливали те же костлявые пальцы. Запах волос Дазая, как и обычно, был переполнен ароматами: лепестки роз, мускат и нечто, что делало этот запах отвратительным. Что-то затхлое и грязное, скользкое, противное, как черви, что поедают плоть падали. От его одежды доносился приторный запах тех же духов и нотки костра, у которого он любил проводить вечера. Возможно, это лучше, чем конюшни, ведь у Осаму был друг-конюх, к которому тот частенько наведывался. Одасаку никогда не видел в принце монстра, лишь ребенка. Странного и одинокого, загнанного в угол собственной гордости на грани с безумием. Его сердце отхаркивало черную массу, толкая изгнившую жидкость по синеющим венам, но лицо искрилось детской улыбкой и даже долей заботы. Что-то на грани. Что-то, чего быть не должно. И только Акутагава видел Дазая во всей красе: жестокого, злого, нестабильного, желающего лишь больше боли. Он питался его отчаянием, словно упырь питается кровью своей жертвы, настолько сильно это приносило ему удовольствие. И зависимость. Да, Рюноске понимал, что Осаму просто зависим от него. Он привык к этим ночам, привык кусать его до крови и сжимать тонкие запястья до окоченения. Плотские утехи во грехе казались ему высшей ценностью, а что больший грех, как не мужеложство? Обычные шлюхи перестали приносить ему столько удовольствия, сколько приносит мальчик, стонущий в грубых объятиях на испачканных каплями крови простынях. Принц всегда улыбался, но искренне он улыбался только Акутагаве. Жаль, что эта улыбка была недоброй. Рюноске ненавидел его с каждой ночью всё больше. Его Высочество будто каждую ночь проверял границы возможностей юноши. Однажды тот даже не выдержал и вырубился на пару секунд, почувствовав головокружение. Дазай сначала испугался, подумал, что конец его забаве, но тот быстро пришел в себя, вглядываясь ошалелыми глазами в непонимающее лицо Осаму, который вновь продолжил пытать его грязными ласками, сравнимыми с желанием сожрать заживо. Но, к сожалению, этой ночью Акутагава не смог вырубиться. Принц терзал его всеми силами, избивая до крови, сжимая запястья цепью, раскаленной на огне камина, но упорно заставлял его молчать. Ему нравилось его молчание. Он слышал, как дыхание играет сонату боли, и не смеет воспроизвести диссонанс в виде крика, хотя кричать юноше очень хотелось. Ему хотелось выть от боли, от этой жестокой игры, в которую ему приходится играть каждую ночь. Осаму желал только это. Только одно его дыхание. Видеть, как Рюноске извивается, и редкие слезы ползут из красных глаз по не менее красным щекам. Он любил чувствовать его удовольствие, когда пробивался членом в юную плоть, хоть и отрицающую, что в пороке есть капля приятного. Но это лишь капля в море боли. — Ты останешься со мной, — шептал он ему на ухо. — Я останусь с тобой, — будто молитву повторял за ним Акутагава, в мечтах представляя, как уплывает навсегда и теряет связь с Его Высочеством, забывает его лицо, а затем имя. Забывает, кем он был для него, потому что Дазай всегда будет лишь грязью. Вот он его и растопчет. Много лет Рюноске нес в себе эту боль и желал выплюнуть её, выдавить из себя, испепелить вместе с прожитыми годами в этом дворце, хоть и знал, что подобное уничтожить невозможно. Нельзя стереть просто так столько лет боли. Нельзя выкинуть из головы подобные образы. Ожоги, синяки, порезы. Он каждый раз скрывал их за рубашкой, понимая, что никто не поймет и не поверит, а даже если и поверит, то не сможет ничего сделать. Ему никто не сможет помочь, кроме него самого. — Ты останешься со мной. — Я останусь с тобой… До рассвета. Это была первая ночь, когда Дазай решил не уходить к себе. Он, словно сторожевой пес, остался охранять свою игрушку от нормальной жизни за стенами этого замка. Они оба несколько раз просыпались этой ночью. То от кошмаров, то от опасения. Осаму боялся, что Рюноске ушел, а тот боялся, что принц остался. К сожалению, страхи последнего были оправданы. — Ты чего? — спросил Его Высочество, проснувшись от вскочившего в страхе Акутагавы. — Ничего, — тихо отвечал тот, укладываясь, как ни в чем не бывало. Он отвернулся, кидая свой взор в окно, через которое просачивался тусклый лунный свет. Юноша понимал, что не видеть ему свободы, ведь утром надо будет уехать. Вещи собраны, хорошо, что Осаму об этом не знает. Не сказать, что у него и было с собой много вещей. Пара сменных костюмов, в которых не стыдно показаться перед господствующими в колониях герцогами, и несколько книг по управлению, которые ему всучил Мори. Дазай косо вглядывался в очертания его спины: в бугорки позвоночника, в просвечивающиеся даже в темноте ребра, в ссадины, синяки и раны, которые оставил сам. Всё это казалось ему украшениями, которые он дарит Акутагаве. Он хочет, чтобы тот помнил, как сильно его хотели и пользовались, но в голове у Осаму эта картина была исключительно позитивной, будто бы Рюноске должен быть рад. Указательным пальцем он провел по шершавой спине юноши, слегка царапая кожу ноготком, отчего на теле осталась белая полоса, краснеющая затем. Тот вздрогнул, ведь уже собирался вновь отдаться сну. Дазай не знает, что вызывало в нем такой интерес к юноше, он не был любителем телесных контактов, за исключением секса. Но сейчас какое-то блаженное сияние внутри заставило его придвинуться к нему и снова провести ладонью по хрупкому худому телу. Принц уткнулся носом в темные волосы, жадно питаясь запахом юноши. Руки грубо обхватили поясницу и прижали Акутагаву ближе, так, что тот чувствовал горячее тепло, исходившее от Осаму. Какое-то до дрожи противное чувство, тем не менее, порочное. Он так и уснул, проникаясь блаженными минутами, когда Рюноске принадлежит только ему, только его рукам. Такой скованный своими обязательствами, своей болью и слабостью. Такой тихий и нежный. Он чувствует, как грудная клетка приподнимается во вздохе и наслаждается даже этим. Но юноша боялся. Боялся, ведь его обнимают руки спящего зверя, и когда он проснется, ожидать можно чего угодно. Сегодня он нежно гладит его по волосам, а завтра вгрызается в глотку, принося нестерпимые муки. Как к ним привыкнуть? Нет, к такому привыкать нельзя. От такого надо бежать. И он не знал как, потому что руки зверя сжимают его всё крепче. Если утром он проснется в этих объятиях, то убежать уже не сможет. Из-за этого отвратительного чувства Рюноске еще долго не мог уснуть. Тело затекло с непривычки, ведь раньше его никогда не обнимали в кровати, к тому же становилось жарко и неудобно. Беспокойство не могло покинуть ни его тело, ни его разум. В результате Акутагава уснул только под утро, однако так же каждый час просыпался, то от беспокойства, которое его не покидало, то от движений со стороны Дазая, который, к счастью, всё-таки ослабил хватку, поэтому юноша может спокойно подняться и уйти. Он аккуратно снял с себя руку Осаму, окончательно освобождаясь от объятий и приподнимаясь, но вскоре эта рука легонько ухватила его за предплечье: — Ты куда? — сонным голосом пробормотал принц, приоткрывая глаза. Рюноске обернулся и посмотрел на него испуганным взглядом. Неужели побег отменяется, и ему придется остаться? Корабль отплывает в восемь часов, поэтому надо торопиться. Надо что-то придумать. Надо пойти на хитрость. Акутагава развернулся всем телом, лицом к Дазаю, и наклонился, вплетая свои пальцы в растрепавшиеся каштановые кудри. Осаму сначала не мог понять, что происходит, ведь раньше юноша не проявлял подобной нежности. Глаза его распахнулись, когда тот приблизился к нему и сладко поцеловал в щеку, прошептав затем: — Я скоро вернусь. Затем он укрыл его одеялом и наконец-то отодвинулся, слезая с кровати и уходя в сторону умывальника. Дазай уснул. Уснул сном младенца, понимая, что Рюноске теперь точно его не бросит. Как бы это не было глупо, но зверь купился на нежность, которая была такой фальшивой. Акутагава быстро собрался, взял свою сумку и покинул комнату, закрыв дверь. Тут до Осаму дошло, что что-то слишком долго его постель пустует. Он осмотрел комнату и не обнаружил признаков хоть какого-то присутствия Рюноске: не было его рубашки и кальсон, следовательно, он оделся и вышел. Принц знал, какой сегодня день. День отплытия Накахары. Подорвавшись, он быстро надел на себя рубашку и брюки, чисто для вида. Потом накинул сюртук, чтобы не выглядеть слишком неподобающе для прочих придворных, которые в это время уже не спят. Чуть ли не выбивая дверь, он вышел, проследовав быстрым шагом по коридору, пытаясь догнать юношу, который должен был уйти не так давно. Спустившись вниз, он спросил у дворецкого, покидал ли Акутагава владения, на что тот ответил, что Рюноске уехал в экипаже уже минут десять назад, причем явно торопился. Голову сомкнуло железным прутом. Осаму рванул на улицу, даже не собираясь надевать что-нибудь теплее. Проследовав к конюшням, он поприветствовал Сакуноске, прося, чтобы тот быстрее подготовил ему его коня. Тот будто бы знал, что Дазай заявится, закрепил стремя, позволил принцу оседлать лошадь и покинуть конюшни и территорию дворца. Он галопом скакал к пристани, надеясь, что сможет еще догнать Акутагаву и остановить его. Только как он это сделает? А просто. Он просто скажет ему, что приказывает остановиться и проследовать с ним во дворец, вот и всё. Тот не сможет ему отказать. Просто не посмеет. Когда он вернется, то узнает, сколько боли копится в сердце Осаму от его непослушания, и сколько боли ему придется впитать в себя. Наконец-то он явился в порт, осматриваясь и пытаясь найти хоть малейшие признаки присутствия своего придворного. Ему нужно было ориентироваться на символику торговой компании или же искать королевский экипаж, однако ни того, ни другого он так и не заметил. «Не могли же они уплыть!» — думал Дазай, медленно скача на лошади вдоль пристани, вглядываясь во флаги и паруса. Побродив минут пять, он наконец-то заметил нужный корабль, а такой тут был всего один. Проследовав к нему, он обнаружил около причала Акутагаву и свору каких-то моряков, которые что-то ему очень увлеченно рассказывали, пока остальные грузили пожитки на судно. Осаму быстро подлетел к нему и ухватился за плечо юноши, разворачивая его к себе. Он ожидал, что Акутагава ужаснется, испугается, но нет, он посмотрел хладнокровно и сдержанно, будто бы не узнавая Дазая. — Здравствуй, — тихо поприветствовал тот. — Ну здравствуй, — ответил грубо принц. Вид его был крайне потрепанным, ведь он даже не умылся, когда покидал дворец, к тому же одет по-летнему, когда на дворе во всю играет осенний ветер и дождь. — Кажется, мы с тобой уже уяснили, что ты никуда не едешь. — Извините, Ваше Высочество, — спокойно отвечал ему Рюноске. — У меня срочный приказ от Его Величества. Он просит наведаться в колонии и проследить, что там всё идет согласно плану. К сожалению, я не могу отказаться от такой привилегии и вынужден вас покинуть. Осаму держался, чтобы не закричать и не ударить смазливого Акутагаву, ведь тот смеет ему перечить, чего делать не стоит. Да и как вообще Мори мог поручить ему такую ответственную миссию, ведь у него еще молоко на губах не обсохло?! — Есть какое-то доказательство того, что тебе поручили это дело? — У меня есть официальный документ, подписанный Его Величеством, — пояснил тот, доставая из внутреннего кармана сюртука сверток, разворачивая его затем и демонстрируя Дазаю. Тот бесцеремонно выхватил у него бумажку, пробегаясь по написанным знакомым подчерком словам, а потом, кинув неодобрительный взгляд на Акутагаву, улыбнулся так ядовито, будто сейчас выплюнет яд. Пальцы зацепились за края бумажки, разрывая её пополам, а затем на мелкие части. Он чувствовал, что именно так сейчас разрывается сердце Рюноске, и в далекое плаванье уплывает не он, а только его мечты. — Что ж, я не вижу никакого документа, — сказал, как ни в чем не бывало Осаму, — поэтому, давай, ты просто вернешься во дворец, хорошо? Юноша посмотрел на него растерянным взглядом, но он не был опустошен. Просто что-то снова перемкнуло в нем в который раз. — Извините, но погрузка на корабль окончена, и мне надо отплывать, — прежним тоном ответил ему Акутагава. — Что? — не понял Дазай. Он понимал, что без документа тот и правда не имеет никакого права уезжать, но почему тогда он так уверен в себе? — Вернись во дворец, я сказал! — Мне очень жаль, Ваше Высочество, — так же отвечал Рюноске, — но мне правда пора. Я же сказал, что скоро вернусь. Затем он отвернулся и проследовал на палубу. Осаму было хотел побежать за ним, но моряк не пустил его, аргументируя, что не знает, кто он такой, и вообще не верит, что это и есть тот самый принц Дазай Осаму. — Акутагава! Скажи им, кто я! Но тот даже не обернулся, оставляя принца наедине со своей болью и растерянностью. Никогда прежде Его Высочество не оказывался в подобной ситуации, а теперь и вовсе не знал, что ему делать. — Посторонитесь! — раздался знакомый голос за спиной. Широким шагом уже в ботфортах следовал Накахара, кидая раздраженный взгляд на принца. — Ваше Высочество? — он будто бы не узнал его, потому что Осаму выглядел просто отвратительно. — Прошу вас, не могли бы вы отойти от причала, мы покидаем порт. И вообще, вернитесь во дворец, вы простудитесь в таком виде. — Я плыву с вами. — У вас есть разрешение от Его Величества? Насколько я знаю, он должен решать это за вас. — Я плыву с вами, — продолжал настаивать на своем Дазай. — Вам явно плохо. Прошу вас… Вы приехали один? Вернитесь во дворец, вы прекрасно понимаете, что мы не можем взять вас собой, Ваше Высочество, — продолжал причитать Чуя, после всё же удаляясь и поднимаясь по мостику на палубу, однако голос Осаму заставил его остановиться на середине пути: — Ты забираешь его у меня, — хриплым и насмешливым голосом молвил тот, — но ты даже не представляешь, что взамен я отниму у тебя, Чуя. От этих слов по телу Накахары пробежали мурашки. У него были причины бояться угроз Дазая, но он продолжал держаться, делать вид, что его компания не пострадает, и всё будет хорошо. Иногда обманывать себя становится привычкой. Он ничего не ответил и снова продолжил свой путь. Вскоре на палубу ступило еще несколько матросов, и мостик убрали. Осаму пришлось отойти подальше. Он был на улице уже долго, однако холод нисколько его не беспокоил. Расположившись подальше, он смотрел. Смотрел от момента, как корабль отплыл от причала, до тех пор, пока он не скрылся за горизонтом. Принц понимал, что теперь его жизнь станет такой же скучной, как и прежде, смысл которой будет лишь в бесконечном ожидании, что Рюноске когда-нибудь вернется. Но тот и не думал возвращаться. Он думал лишь о свободе, о её запахе, о ветре, что ерошит волосы. Акутагава никогда ранее не бывал на свободе так долго, он никогда не расставался с Дазаем на такой большой промежуток времени. Он никогда не думал, что в жизни будут подобные минуты, когда он будет счастлив. Когда Осаму после расставания с юношей вернулся домой, то его сразу же встретил удивленный и надменный взгляд Анго. Раньше тот никогда не смотрел на него подобным образом, но сейчас принц понимал, что тот осуждает его действия. — Его Величество Мори Огай ждет вас в своем кабинете, — проинформировал тот серьезным голосом. — Я только приведу себя в порядок, — с ноткой раздражения ответил Осаму. — Нет, Ваше Высочество. Король хочет видеть вас сейчас же. В таком виде, в каком вы покинули дворец, — сказал он и удалился наверх. Заглядывая в темный кабинет Огая, Дазай молился в душе, что можно будет избежать этой тяжелой беседы, однако понимал, что сейчас придется очень сложно. Он с каждой секундой ненавидел Мори всё больше за его бесцеремонное отношение, за осуждение, за то, как он перечисляет все его ошибки, пороки и прочее, когда тот поднимается к нему в кабинет. Осаму закрыл за собой дверь, проходя дальше. Огай курил трубку, поэтому обычно душное и затхлое помещение казалось еще большее удушающим. Запах табака невольно вызывал у принца насморк. Он никогда не понимал прелестей дышать подобной отравой. — Проходи, Дазай, — сказал король, делая затяжку и откидываясь в кресле. — Только не садись. — Почему? — поинтересовался тот, проходя дальше в центр комнаты. — Ты весь какой-то грязный. Не хочу запачкать кресла, — честно ответил ему Мори, оглядывая заинтересованным взглядом юношу и в очередной раз убеждаясь в правоте своих суждений. — Где ты был и почему в таком виде? — Я ездил провожать Акутагаву в плаванье. — Правда? Как это мило с твоей стороны, — в голосе его слышалась язвительность. — Надеюсь, они хорошо отплыли? — Да, только… возникли кое-какие проблемы. Возможно, ему скоро придется вернуться назад, — подобный факт веселил Осаму, поэтому он не мог сдержать улыбки. — Почему же? — наигранно удивился король, снова присасываясь к трубке. — Дело в том, что он потерял документ, который вы ему дали, — соврал Дазай, упустив подробности утраты. — Глупый мальчишка. Сомневаюсь, что он принесет вам пользу. — Ты так думаешь? — вскинул брови Огай. — Думаю, он сможет обойтись и без него. Я, вообще-то, редко выписываю своим послам подобные бумажки, потому что они обходятся и без них. Так что, ничего страшного, потеря невелика, к тому же я уже разослал письма феодалам, они знают, что прибудет юноша, знают его имя. Что-то в груди Дазая щелкнуло. Так вот почему Рюноске совсем не растерялся, когда Осаму порвал документ. Он думал, что решил все свои проблемы одним движением руки, однако подобная выходка лишь выставила его дураком. — Но… как же он будет там всем заправлять? Вам не кажется, что это решение безрассудно? — не выдержал парень. Дрожь прошлась по всему его телу. — Ничего, справится. Все рано или поздно когда-то начинают учиться серьезным вещам. Для него настал такой момент. — А для меня, значит, не настал? — возмутился Осаму, понимая, что мог бы уже взять управление в свои руки, если бы Мори ему хоть немного доверился. — Учитывая, что ты позволяешь себе в одном белье выбегать на улицу, то я бы не решился доверить тебе даже чистку своих туфель, — молвил Огай, поднимаясь с кресла. Он проследовал к юноше, недовольно сощурившись от запаха, исходившего от него, и от небрежного вида. — Позорище, — процедил он сквозь зубы. — Можешь идти. — Я не получил ответов! — настаивал Дазай уже более грубо. — Они тебе не нужны. Ступай. Скорчив лицо, полное глубокого разочарования, Осаму всё же покинул кабинет и направился к себе. Сейчас ему хотелось то ли кричать, то ли выть, то ли порвать кому-нибудь пасть голыми руками. Всё в его теле жаждало холодной расплаты за то, что с ним обходятся неподобающе. Это действительно злило. Но больше всего злило то, что ему никто ничего не говорит. Дазай так ничему и не смог научиться, потому что Мори то и дело ставил его с Анго, который рассказывал ему о вещах, совершенно принцу неинтересных. Целыми днями он разбирался с бумагами и слушал нудные рассказы придворных. В общем, это изматывало, но толку не приносило никакого. Больше всего удручало то, что он остался совершенно один. Акутагава уехал, и неясно, когда он теперь вернется и вернется ли вообще. Одно он знал точно — ни ему, ни Накахаре не поздоровится. Он уже знает, что сделает, и какой будет эта расплата. А тот лишь продолжал счастливо плыть по волнам. От запаха свободы иногда кружится голова, однако даже это головокружение юноше кажется весьма приятным. Он расправляет руки, ощущая, насколько этот ветер отличается от того, что на материке, и как странно ему от того, что сейчас он находится там, где никогда ранее не был. Чуя прохаживался по палубе и часто обращал внимание на Рюноске, который подолгу мог всматриваться в океанский горизонт. Он не боялся того, что море может быть опасным, и капитану это только больше нравилось. Накахара часто подходил к нему и трепал по макушке. За время этого путешествия они действительно очень сблизились, и больше, чем гладь океана, Акутагаву привлекал только рыжеволосый герцог. — Как себя чувствуешь? — интересовался он у юноши, как бы кстати проходя мимо. — Всё хорошо, спасибо, господин Накахара. — Ох, хватит меня так звать. Мы же уже условились, что ты зовешь меня просто Чуей. — Х-хорошо, — тот всё никак не мог к этому привыкнуть, — Чуя. Герцог улыбнулся, снова дотрагиваясь до его волос. Что-то в мальчишке взращивало в сердце сурового капитана очень теплое и нежное чувство. Будто целый райский сад распускается в его чреве, сплетаясь в благоухающую картину. Бабочки, присаживаясь на эти бутоны, щекотно перебирают лапками пыльцу, отчего хочется улыбаться еще шире, чем позволяет его и без того харизматичное лицо. — Мне правда не нравится ощущать себя старым, Рюноске, — говорил тот, присаживаясь на бочку. — Так что, как тебе те выхухоли с острова? Недавно они заезжали во владения одного герцога на острове, принадлежащего к их колониям, и обсуждали с ним условия его проживания. — Он не платит налог. Здесь всё ясно, — сказал Акутагава. — Если он не выплатит его к следующему месяцу, то придется посольству заняться им. К тому же он так и не показал нам разрешение на содержание плантаций, да и не помню я, чтобы его семья чем-то подобным занималась. Как будем в городе, узнаем по поводу него. — Согласен, — раньше Накахару не особо волновали все эти вопросы, однако теперь он и сам начал интересоваться политикой. — Кстати, а ты, случаем, не разговаривал с Мори по поводу пиратов? — Пиратов? Я думал, что это шутки. — Не шутки, они и правда нам досаждают. В этих морях надо быть осторожнее. — Мне плевать на пиратов. Любой из них смертен, а у нас лучшие корабли, ну и… ты видел, как я стреляю. — Да, но шпагой ты владеть не умеешь, — усмехнулся Чуя. — Почему? — возмутился Рюноске. — Нормально я дерусь. — Ты дерешься слишком честно, — высказался капитан, слезая с бочки. — Тебя любой матрос прибьет к мачте с таким умением. — Честно? Не понял. — Я говорю о том, что ты дерешься, как тебя учили во дворце. Дерешься, как горожанин. Здесь дерутся, как матросы. А матросам неизвестны все эти ваши правила. Главное — победа. — Ну и что теперь мне делать? — Ха! — Накахара усмехнулся, а затем достал свою шпагу и выставил её перед Акутагавой. — Давай, покажу. Тот скорчил недовольную мину, а затем достал и свою шпагу, скрещивая с оружием капитана. Он, конечно, понимал заранее, что проиграет этот бой, но это того стоило. Тут Чуя сделал резкий выпад, и сталь заиграла в воздухе. Матросы, которые были заняты своими делами, просто не могли больше посвящать своё время рутине, поэтому их взгляды приковались к бою, развернувшемуся на палубе. Они умело фехтовали, и пока что не пропустили ни одного удара, однако Рюноске чувствовал, насколько Накахара сильнее его и увереннее. Да, он действительно повидал множество боев. И так бы они и продолжали, если бы вдруг капитан не пнул лежащую рядом бочку в сторону юного посла. Та полетела прямо на него, и ему пришлось перепрыгнуть через неё кое-как, дабы не отстать. Однако в этот момент на него как раз и полетел Накахара с новым ударом, и тому не оставалось ничего, кроме как увернуться. Что-что, а ловкостью он обладал хорошей. И после того, как уже выпрямился, Рюноске подумал, что его уворот можно было бы использовать против Чуи, вот только он забыл совершенно, что в руках у него шпага. Удары от Накахары были настолько сильными и резкими, что юноша и правда не знал, куда от них деваться. При этом капитан был абсолютно расслаблен, совершенно не боялся и не переживал, если вдруг случайно заденет Акутагаву. Но вдруг последний совсем не уследил за его движениями, и упустил момент, когда Накахара проскочил мимо и тросом обхватил его шпагу, вырывая ту из хрупких рук Рюноске. Вот уж действительно подло. Эту же веревку он затем обвил вокруг его ног и уронил юношу на спину, утыкая конец шпаги в значок на груди. — Ну что, посол, вы проиграли, — смеялся Накахара. За его спиной раздавался такой же бурный смех матросов. Тот лишь ответно усмехнулся: — Я принимаю своё поражение. Чуя оскалился еще шире и протянул ему руку, помогая освободиться от веревок и вернуть шпагу. — Я могу научить тебя, если ты хочешь. Твоё мастерство действительно хромает, уж без обид, — сказал ему он, отряхивая костюм юноши от пыли. — Почту за честь. И Накахара обучал его почти каждый день, за исключением тех дней, когда они напивались или выходили на сушу. Рюноске любил его уроки больше, чем любые занятия во дворце, да и вообще больше, чем всё проведенное время на суше. Море открывалось ему совершенно другим миром, где за ним не следят и не приглядывают, хоть это и было совсем не так. К своему же удивлению, у Акутагавы неплохо получалось разбираться в делах управления. Его талантам и осведомленности удивлялись все господа в посольствах, не говоря уже о местных феодалах, которые думали, что увидят перед собой мальчишку, а увидели уверенного молодого человека, взгляд которого будто бы выжигал на их груди каленым железом клеймо честного налогоплательщика. И никто из них не спросил бумагу. Почему? А потому что он в ней не нуждался. — Рюноске, — говорил ему Анго, когда тот еще не покинул родные земли, — давай я тебе немного расскажу о том, что такое колонии, и какие уроды там обитают. — Всё настолько плохо? — удивлялся юноша. — Нет, но, честно, всем абсолютно всё равно на то, кто ты такой и зачем приехал. Твоя основная задача — запугать их. Напомнить о том, что правительство за ними наблюдает и помнит. И знает, что они заплатили, а что нет. Будь внимательней и не показывай, что боишься. Это главное. А еще, — он достал из-под стола какую-то коробочку. В ней лежала красно-золотая брошь с гербом их страны, — всегда носи вот это. Все вокруг будут знать, кто ты такой и почему не стоит тебя трогать. Они не смотрят на бумажки, но знают вот эту брошь. Таким образом, Рюноске успел запугать уже всех, и, по приезде в город, получил уведомление из посольства, что налогоплательщики наконец-то выплатили всё, а также появилось множество желающих официально оформить свой промысел. В общем, Акутагава давно не был так доволен собой. Не думал он, что это всё так просто ему дастся. Через пару месяцев он получил еще и письмо от короля, где он интересовался его делами и хвалил, ведь доход из колоний значительно поднялся. Его Величество еще и дал ему ряд полномочий, по которым тот имеет право издавать указы. Не сказать, что Рюноске был к этому готов, но по мере наблюдения за местной жизнью всё-таки пришлось немного обновить систему управления. Множество политиков послетали со своих мест, потому что Акутагава не был доволен их взглядами. Как-никак, они пытаются сделать местное общество цивилизованным, а с подобными консервативными взглядами достигнуть этого весьма сложно. Особенно, когда они воруют деньги из казны. Накахара мало внимания уделял вопросам политики, но удивлялся, когда Рюноске прибегал к таким радикальным мерам, при этом совершенно не боясь последствий. Какие могут быть последствия, ведь теперь он первое лицо во всей колонии? — Устал? — тихо спрашивал его Чуя, присаживаясь на край кровати юноши. На корабле сильная качка, отчего хочется спать сразу же, как только ложишься на простыни. — Немного. Капитан приходил к нему вот так почти каждый вечер и протягивал бокал с вином. Рюноске принимал его, и они пили почти весь вечер, обсуждая просто всё, что произошло с ними сегодня, или вчера, или что происходило когда-то. Особенно Акутагава любил слушать, как Накахара рассказывает ему что-нибудь о своих путешествиях, о своем отце, о его планах на жизнь. И юноше становилось так горестно от мысли, что они, возможно, скоро расстанутся навсегда, и больше никогда не встретятся вновь. Но это потом, не сейчас, когда Чуя подливает ему вина в бокал и продолжает свои рассказы. Редко когда Рюноске дослушивал их до конца, ведь очень сильно утомлялся и засыпал. Один раз он уснул прямо на его плече, а Чуя, вроде, и не был против, наоборот, перебирал своими мозолистыми руками светлые пряди на концах волос юноши. Капитану было с ним так спокойно. Сейчас оба жили именно такой жизнью, какой хотели: плавали, вели переговоры, а по вечерам, оставаясь в каюте вдвоем, беседовали о всяком и пили, просто наслаждаясь. Накахара позволял ему засыпать каждый раз с ним, просто потому что ему и самому это чертовски нравилось. Нравилось, что тот ему доверяет. Когда Акутагава просыпался, он уже не видел Чую рядом с собой, но тот оставался с ним до самого утра, так же перебирая волосы и наблюдая за юношей, мирно спящим. Однажды только Рюноске проснулся из-за сильной качки и плюхнулся прямо на Накахару. Тот тоже резко проснулся, так и не поняв, что послужило поводом для резкого пробуждения. — Чуя… ты спишь здесь? — М? Я сплю тут уже который раз, а ты только заметил? — улыбался тот, ненавязчиво заключая юношу в объятия, пока тот находится близко. А ему эти объятия нравились намного больше объятий Дазая. Он бы вообще никогда не хотел из этих объятий вылезать и, когда так же обнял Чую в ответ, не был отвергнут. С тех пор они каждую ночь спали исключительно вместе в обнимку. Но Рюноске не знает, что утром перед уходом Накахара всегда легко целовал его в висок и шептал: «Доброе утро».