Крылатый лев (Ученик палача-6)

Теплое пламя свечи дрогнуло от быстрого дуновения мимолетного сквозняка. Джованни отложил перо и обернулся. Рядом с уже плотно затворенной дверью, ведущей на балкон, стоял Халил. Гибкий, двигающийся бесшумно и быстро, почти сливающийся телом с темнотой. Его присутствия ничего бы не выдало, если бы не отблески огня внутри глаз и на гладком ободке пустого золоченого кубка, что он держал в руках. — Ты пришел выпить со мной вина? — иронично спросил Джованни и кивком головы предложил восточному рабу подойти. Темно-медвяный свет выхватил из тени и очертил его фигуру. Халил был полностью обнажен. Встав перед флорентийцем, он оперся о край стола и завел руки назад, молчаливо предлагая сделать выбор между своим соблазнительным обликом и раскрытыми книгами. — Ты прав, — продолжил Джованни и кончиком пера провел вдоль внешней части бедра Халила, а затем пощекотал обнаженную головку члена, сразу добившись отклика и глубокого вздоха, — изучение местных законов слишком отвлекло меня от иных познаний. — Становится всё холоднее, мой синьор, — заметил Халил, — а твоя постель остается не согретой. В спальне твоего отца редко разжигают очаг [1]. Нам с Али тепло от трубы кухонного, а ты будто не замечаешь перемен. В доставшихся комнатах сначала предполагалось, по замыслу Джованни, что каждый будет спать отдельно: синьор в большой центральной, а его слуги в боковых, но потом Халил пожаловался, что ему неуютно постоянно бегать между комнатами, тем более что в первое время он спал вместе со своим господином. В комнату к Али поставили дополнительную лежанку, а пустую спальню и прилегавшую к ней комнату заперли на ключ. Длинный стол для трапезы, о котором грезил Джованни, мастеровые собрали за два дня в комнате, примыкавшей к той, где на пуховых подушках и под балдахином теперь засыпал Али, поэтому левая часть дома оказалась нежилой. — Не замечаю, — задумчиво согласился Джованни, продолжая водить пером, расчерчивая член Халила буквами своего нового имени. За два с лишним месяца с тех пор, как в домах венецианских семей среднего достатка пошел слух, что у венецианского вельможи Пьетро Лоредана, страшная гибель семьи которого Пасхалию назад [2] потрясла город, объявился старший сын, возвращенный из рабства у сарацин, жизнь флорентийца стала похожей на бесконечное и пёстрое шествие комедиантов в масках. Всё его желание запереться в доме и отсидеться до выборов в Большой Совет рассыпалось в прах после встречи с Джакомо Лореданом. Она произошла уже на следующий день, ближе к полудню. Нанятые Микеле женщины только закончили отмывать от копоти и паутины стены второго этажа, а Джованни в простой одежде спустился, чтобы принять их работу. Ковры на полу лежали свернутыми, их собирались стащить вниз и хорошо потрясти в саду. Все серые гобелены тоже были сняты, явив под собой нетронутые яркие фрески с изображением чудесных плодовых садов, красногрудых и золотокрылых птиц, леопардов, играющих на лугу, стадо белоснежных ягнят в окружении цветов и множество всякой иной дичи, которая лезла в картины из всех углов. — Повесим гобелены ближе к зиме, — громко высказал свое пожелание Джованни, — возьмите их и хорошенько отстирайте! Внезапно чья-то дерзкая рука легла ему на задницу и помяла, проверив одну из половинок на упругость. Джованни резко крутанулся на месте, но оказалось, что синьор Джакомо совершил этот необдуманный жест как бы мимо проходя, даже не взглянув на того, кого щупает. Больше молодого венецианца заинтересовала настенная роспись, сейчас хорошо освещенная длинным рядом распахнутых окон, с одной и с другой стороны от лестницы. Женщины, повинуясь жесту Джованни, поспешили вниз, утаскивая за собой тяжелые, свернутые в трубу и перегнутые поперек гобелены, уже приготовленные и обвязанные веревками, чтобы их было легче нести. Флорентиец и Джакомо остались наедине. — Тебе понравилось моё предложение? — венецианец продолжал пялиться на стену, выискивая взглядом новых птиц среди древесной листвы, и делал вид… или не делал? «Может быть, и вправду этот синьор совершает некоторые поступки, привыкнув к вседозволенности?» — подумал Джованни и осторожно ответил: — За иное ремесло мне здесь не платят. Или вы что-то разумели иное, синьор? Джакомо резко распрямился и обернулся. — Ты? — неподдельное удивление отразилось в его глазах. Щеки сначала побледнели, потом побагровели, брови гневно сошлись на переносице, а затем опали, давая свободу плотоядной ухмылке на губах. Джакомо сделал несколько шагов вперед, почти вплотную приблизившись к стоящему неподвижно Джованни. — У тебя крепкая задница. Я помню. Когда отец сказал мне, что сарацины нашли идеального Франческо, я почему-то вспомнил о тебе. Такое трудно забывается. Ну, что ж, — Джакомо опустил взгляд и поправил на руках перчатки, — мне не придется платить другим шлюхам. Небрежно брошенное слово «шлюха» разбудило в Джованни сильный гнев, но он постарался его унять и ответить с достоинством: — Вы с кем-то меня спутали, синьор, я — Франческо Лоредан. И останусь им и впредь. Если имя ваше — Джакомо Лоредан, то синьор Реньеро прислал вас сюда, чтобы ввести меня в общество и сделать все необходимое, чтобы меня в него приняли. Или есть что-то еще между нами, что не до конца выяснено? Джакомо замер, выслушав такую отповедь, сказанную четко и бесстрастно, только чуть отшатнулся, заметив ярость, плещущуюся во взгляде: — Молчание… — начал он. — Самая великая и ценная добродетель, — продолжил за него Джованни. — Она как обоюдоострый нож — полезна и вам, и мне. Куда вы хотели меня отвести в первый день, синьор Джакомо? Тот задумался о чем-то своем, схватившись за подбородок, и принялся нервно расхаживать между одной стеной и другой перед Джованни. Затем принял подходящее для себя решение: — А ты будешь мне замечательным спутником! Украшением. Все начнут пялиться только на тебя — и дамы в церкви, и синьоры. Нас захотят пригласить во многие дома, куда мне одному вход был закрыт. — Он поднял вверх палец, отметая прочь все дальнейшие возражения, что готовы были сорваться с губ Джованни: — Это же потрясающе! Как другие выводят в свет своих конкубин, я буду выводить брата, прибывшего из сарацинского плена. Да какого! — Но… — Не забывай, — деловито прервал Джованни синьор Джакомо, — это часть твоих обязанностей: заводить знакомства. В Большом совете знатных синьоров до тысячи, но не все знают друг друга и способны входить в комиссии по разным делам, а значит — принимать важные решения и влиять, например, на выдачу ссуд от имени Республики. Хотя какой от тебя прок? Ты в этом ничего не смыслишь. Но мы с отцом подскажем. Ох, — он потер руки, — как же хочется, чтобы эти выборы в совет прошли поскорее. Ну, Франческо, — венецианец вновь окинул замершего Джованни взглядом, — у тебя есть иная одежда, кроме той, что тебе привычна и подходит грубым вилланам? [3] — Нет! — нагло ответил Джованни. — Мне нужно сначала посетить портного и сапожника. А еще и ювелира, — он показал Джакомо свои пустые пальцы. Простенькое серебряное колечко, подаренное Михаэлисом, осталось у Антуана в Марселе. Флорентиец побоялся его брать с собой еще в тот день, когда его похитили люди Понче, а потом вновь проявил осторожность — памятное украшение мог отнять аль-Мансур. — Синьор Рейнерио обещал обо всём позаботиться. — Тогда первым делом я отведу тебя к портному. Только прикройся плащом, чтобы в своём простецком платье… А это кто? — Джакомо с нескрываемым удивлением воззрился на кого-то, стоящего позади Джованни, но чуть выше. Флорентиец обернулся и с досадой обнаружил на лестнице замершего изваянием Халила с охапкой одежды, которую нужно было отдать в стирку. — Ну-ка, спускайся вниз! — Это мой раб, — начал объяснения Джованни, наблюдая за тем, как Халил делает осторожные шаги, спускаясь по ступеням. — Мне его отдали в дорогу, чтобы прислуживал. Джакомо как коршун кружил вокруг Халила, не забывая касаться ладонями его спины, но что действительно насторожило — мгновенное перевоплощение восточного раба в соблазняющую шлюху. Щеки зарделись, Халил томно поводил глазами, взмахивал ресницами, полураскрыл губы, полностью вживаясь в образ. И если бы Джованни не были знакомы все эти уловки, то он бы сейчас закипел от ревности. — Хочешь его? — слова как-то непроизвольно сорвались с губ флорентийца. — Этот раб — еще одна диковинка, которой можно завлекать. Если приодеть подороже. У вас же здесь имеются любители сладких запретных плодов! — Хм, — усмехнулся Джакомо, отходя от Халила на шаг, но продолжая на него восхищенно смотреть, — не всё так просто, как у флорентийцев. Я бы не отправился втайне в марсельский бордель, если бы не опасался слухов. И будем откровенны! — он повернулся к Джованни. — Тебя будет достаточно. А этот раб — пусть дома сидит. Его вообще нельзя обряжать в нашу одежду, все язычники должны отличаться от нас, христиан [4]. Но тебе такое, видно, неведомо! — Я не могу ходить без сопровождения слуги, — пожал плечами Джованни, — и волен обряжать своего раба в любые одежды, чтобы как раз и не спутали моего раба с другими иноверцами. Хочешь завлечь только мной — твое право! Но как я всем покажу, что прибыл от сарацин? Одними россказнями? — Ладно, — согласился Джакомо. — Но будешь им по-братски делиться. Джованни удивленно поднял бровь и с укором посмотрел на названного кузена: — Джакомо, я прекрасно знаю, что тебе нравится. Халил в этом мастер, не сомневайся, — он с удовольствием наблюдал, как лицо Джакомо краснеет от воспоминаний о ночи, проведенной в заведении Фины, и губы Джованни всё больше расползались в улыбке. — Даже ревновать не буду. Подготовься, очисть тело, а когда решишься, то мой раб — к твоим услугам, — кузена, не действуя в лоб, можно было достаточно просто подчинить себе, как бы тот ни пытался верховодить. С Халилом потом Джованни имел долгий разговор, признав, что тот поступил правильно, прикидываясь шлюхой, чем усыпил бдительность венецианца и не вызвал подозрений, что сарацины подослали своего шпиона. Держать восточного раба дома взаперти флорентиец тоже не собирался — ему нужен был доверенный человек, на плечо которого можно было бы опереться и не остаться в одиночестве. Джакомо слабо подходил на эту роль — капризный и высокомерный, только и мог болтать о пустом без умолку и тратить деньги не считая. А здесь, чтобы синьоры сочли тебя равным, требовались знания и умение поддержать разговор о вещах, которые почерпнуты из университетских лекций о праве, разбираться в законах и цифрах. Джованни отложил в сторону перо и провел ладонями по бедрам Халила. Они были покрыты пупырышками из-за холода. Жаркая погода закончилась спустя несколько дней, как путники прибыли в Венецию: задули ветра, полили дожди, сменяясь редкими солнечными днями. Джованни пришлось поставить к себе в спальню жаровню, потому что синьор Пьетро, казалось, истязал себя холодом и очень редко приказывал разжигать камин. — Ты совсем замерз, мой кормчий, — промолвил Джованни вставая с места и притягивая к себе Халила для поцелуя. — Налей нам вина, раз принес с собой кубок, и иди в постель. Мне осталось дочитать всего пару страниц. Я тоже по тебе соскучился!

***

[1] предполагается, что в доме три очага: один на нижнем этаже, где кухня и его труба проходит в одной из боковых стен, поэтому тепло в комнатах выше (в тех, что занимает семья Микеле, Халил и Али), второй очаг — в спальне Пьетро Лоредана, и его труба проходит по стене спальни Джованни, а третий — на последнем этаже в комнате, от которой отказался Халил. [2] если вести счет по Пасхалиям, то праздник Пасхи был отпразднован один раз в мае 1318 года. На самом деле — прошло больше года. В феврале 1317 года Джакомо Лоредан знакомится в Марселе с аль-Мансуром, но тогда просто рассказывает мавру историю, что его дядя давно ищет своего похищенного сына. В этом же году в начале лета происходит гибель семьи Пьетро, и Джакомо встречает аль-Мансура во второй раз ближе к осени, когда становится понятным, что Пьетро умирать еще собирается долго, и существует одна надежда — разыскать подходящего Франческо. Пьетро же, в свою очередь, понимая, что подсунуть ему сейчас могут любого, а после — брат перестанет вокруг него скакать и даст выпить яду, выдвигает свои требования — каким должен быть Франческо: без изъяна во внешности. В Египте же, хорошенько изучив это дело, начинают подготовку к собственной спецоперации, поэтому аль-Мансур и сторожит Джованни в Марселе в надежде, что тот появится, потому что человека с нужной внешностью, да еще и знающего арабский, он уже для себя определил. Оставалось только уговорить, но помог случай. [3] здесь Джакомо указывает Джованни на его низкий статус. Вилланы — крестьяне или те, кто отличается одеждой от господ. [4] из постановления соборов: все иноверцы должны носить другую одежду, чтобы никто случайно не попутал. От автора: для человека средневековья одежда была очень важна, потому что она отличает мужчину от женщины, богатого от простолюдина. Поэтому некоторые разговоры крутятся вокруг вопроса: «Что на тебя надето?»