Крылатый лев (Ученик палача-6)

Лавку настоящего ученого аптекаря было непросто разыскать, но торговец «чудодейственными» травами и порошками на рынке близ Риальто уверял, что только там, у его «патрона», как он странно его назвал, Джованни сможет купить стеклянную колбу, перегонный куб и змеевик. Чем холоднее становилось на улицах, тем чаще флорентиец вспоминал брата Беренгария с его «дистиллятом». После долгих странствий запасы снадобья значительно уменьшились, поэтому Джованни, постоянно кутаясь в тёплый плащ и испытывая неприязнь к здешней погоде, решил пополнить их самостоятельно — мало ли что приключится в зиму! Одним вином не согреешься и не излечишься. К тому же — дистиллят можно было выгодно продавать и вернуть аль-Мансуру взятые взаймы деньги, да и самому не зависеть от долговых записей лавочников, которые потом приносили их синьору Реньеро. Джакомо был намного свободнее в обращении с деньгами, хотя еще и не вышел из-под власти отца, но тот ему сильно благоволил. Соблазн засунуть любопытный нос в счета семьи Лоредан был велик. Джованни все никак не мог понять, кто именно распоряжается доходами — Реньеро лично с позволения Пьетро, или Пьетро продолжает держать своих родичей в железном кулаке. Все венецианцы ожидали прибытия флотилии, сначала с Кандии, а потом из далекой Фландрии, где за привезенный товар хорошо платили, а потом перепродавали еще втридорога. Золотые монеты затем везли обратно на Восток и на них закупали новые партии товаров. Ходили слухи, что в землях Священной римской империи, отделенных от щедрого юга высокими горами, продолжаются неурожаи, и уже третий год пошел, как люди там голодают. Выборы в Большой совет прошли, отмеченные праздниками и народными гуляниями, хотя от Джованни не потребовалось ничего особенного — всего лишь до назначенного срока оставить своё согласие у нотария в здании городского совета, а затем разыскать своё имя среди других в огромном списке на нескольких листах. Общее собрание, сопровождаемое молебнами и высокими речами о величии Республики и всех её граждан, провели в огромном зале с недостроенной крышей, расположенном в восточной части дворца дожа. Крышу над головами нового состава управителей Венеции обещали завершить через пять дней, но погодой управляли иные силы — дожди и ветра вернулись, отдав короткие две седмицы во власть солнца, а затем серые тучи вновь заволокли небо. Некоторые синьоры уже обеспокоенно поговаривали — не случилось ли в других краях жестоких штормов, что могли задержать корабли? Ежедневное присутствие в совете стало частью обязанностей, но роли уже давно были распределены. «Учёт зерна и сена, предназначенного для прокорма лошадей, быков и прочего скота», — примерно так назывались вопросы, которыми вежливо предложили заняться Франческо Лоредану. Председатель же этой комиссии, заведующей всеми поставками зерна в город, с нескрываемой долей ехидства подчеркнул, что «проработавшему много лет на скотном дворе в одном хозяйстве не составит труда посмотреть немного шире, принять город за такое же домовладение и применить с пользой все полученные знания». «Лучше бы отправили считать бордели, я бы справился быстрее! И было бы не постыднее», — мысленно дал совет Джованни синьору Витале Приули, но ответил вежливым поклоном. Председатель был не старше его лет, но являлся племянником по матери одному из членов совета Сорока, и был назначен на эту прибыльную должность заранее и по протекции. Сразу после общего собрания Большого совета Джованни пришлось выдержать атаку с двух сторон: дядюшки и кузена, которые принялись клясть его за мягкотелость и неправильный выбор. Они впервые пригласили его во дворец, оставленный Пьетро после смерти семьи. Дом был намного больше и светлее, чем тот, в котором сейчас проживал флорентиец, выглядел богаче по росписям на стенах, яркости ковров под ногами, обилию мебели и количеству слуг, что ежедневно следили за благополучием и сытостью самого синьора Реньеро и его единственного сына. Мать Джакомо умерла три года назад, разрешившись от бремени очередным мертворожденным плодом, а синьор Реньеро с тех пор еще не определился с выгодной партией для себя или своего наследника. — А с чего вы думаете, синьоры, что на семью Лоредан внезапно посыплется манна небесная? — грозно повел бровями Джованни. — Считать коров — благородное дело, которым тоже кто-то должен заниматься. Россказни о сарацинах в этом обществе никому не нужны. Вам еще очень повезло, что я не совсем невежественен и способен точно ответить, сколько пальцев у меня на обеих руках. Вам же не знаток права или нотарий нужен, а ловкий человек, который будет знать, к кому обратиться, и имеет уши, которые многое услышат. Так это я и есть! Не может же человек, много лет проживший рабом в домовладении, иметь столько же знаний, что и у университетского магистра. — Ну да, — разочарованно протянул Джакомо, — что можно от тебя еще ожидать? К правильному делу тебя пристроили — бычков по членам считать. С этим-то ты точно справишься. Синьор Реньеро ничего не понял из этой насмешливой фразы, но верно определил, что его сын сказал сейчас нечто обидное. Дядюшка сидел, развалившись в мягком кресле, раскрасневшийся от выпитого вина, и грел ноги, которые у него к вечеру отекали, в тазу с горячей водой. Он был в состоянии настороженном, но благостном, поэтому призвал к миролюбию: — Давайте не будем болтать ничего лишнего. Мы все связаны общим делом и будем друг друга уважать. Если Франческо считает, что ему такая должность в совете подходит, то не нужно требовать большего. Мы сейчас преодолели очень важный момент — имя Лоредан не исключили из списков Большого совета, а значит — все торговые льготы, которые нам положены, сохранены. И это важно! Хорошо, Франческо, мы тебя услышали. Продолжай… Джованни спокойно выслушал от них еще множество советов и с миром был отпущен домой. Эта встреча не добавила радости к тем размышлениям, которые уже зародились в голове под впечатлением осмотра дворца семейства Лоредан. Решение Пьетро можно было понять: он как затворник удалился от мира, где всё напоминало о безмятежной жизни до приключившегося несчастья, но по каким-то причинам сразу не отправился в монастырь, а продолжает вести дела, не погрузив имя свое в забвение. В голове Джованни что-то не складывалось, а в душе росло подозрение, что не все тайны своего названного отца ему удалось постичь. Однако заботы не менее значительные завладевали разумом: до сих пор оставалось неизвестным, как именно подсчитывать поголовье животных, чтобы дать ответ — хватит ли на них зерна и сена? Или должность эта придумана, чтобы знать, с кого спрашивать, если бедные коровки будут голодать? Или Республике просто нужны записи о том, сколько всего животных находится в частных владениях, чтобы в случае войны прокормить армию? Узкие улочки и мостики, утопающие в размокшей глине квартала Канареджо, которые Джованни медленным шагом преодолевал, располагали к появлению таких вопросов. Халил, тенью следовавший за флорентийцем, воспользовался заминкой перед преодолением очередной канавы, полной воды, и тихо спросил на италийском: что так сильно беспокоит его господина? Джованни резко остановился, внезапно пораженный откровением, что бесценный источник мудрости сейчас стоит перед ним — промокший под дождём и в деревянных башмаках, утопающих в грязи. — Скажи, зачем мне, благородному венецианцу, дана такая худая работа: знать численность коней, быков, коров на всех этих островах? В каждом хозяйстве? Халил улыбнулся и пожал плечами, будто несложной оказалась догадка: — Ты сам ответил на свой вопрос — в каждом дворе. Это значит, что ты зайдешь к каждому, а после — каждый будет знать о тебе и твоём имени. Ты проявишь заботу, и она запомнится надолго. Ты заглянешь к каждому и сам приобретёшь знания обо всех. Тот, кто дал тебе такую работу — великий мудрец, испытывающий сейчас твою стойкость. — Да? — в душе Джованни еще оставались сомнения. — А не потому, что бывшему рабу знакома лишь работа в хлеву? — Плох тот наместник, что не зашел в каждую мечеть в назначенной ему земле и не расспросил о нуждах верующих, плох тот кадий, который не проверил на вкус хлеб всех вверенных ему пекарей. Так говорят люди, достойные от имени народа и бога вершить суд. — Какой же ты умный, Халил! — Джованни обнял своего кормчего и поцеловал в щеку, красноречивым взглядом обещая выразить свою благодарность потом, когда смогут они остаться наедине. Наконец, лавку аптекаря, стоящую в ряду других домов, образующих узкую улицу, по которой Джованни не решился бы пройти в сгустившейся темноте и услышать о просьбе отдать кошелёк, удалось разыскать. Все окна были плотно прикрыты ставнями, сбоку свешивалось кованное изображение кадуцея. С некоторым усилием открыв дверь, Джованни с испугом первым делом уставился на чучело совы, которое расположили на полке между двух светильников с резными колпаками и вставками из цветного стекла. Множество радужных лучиков — вот что видел перед собой любой посетитель, пока его глаза привыкали к темноте и приобретали способность различать другие предметы. Халил втиснулся в узкое пространство, предоставленное ему вставшим столбом Джованни, и аккуратно придержал за собой тяжелую дверь, которая, подчиняясь силе каких-то скрытых пружин, начала сама затворяться. Флорентиец не мог отвести взгляда от чучела: так искусно были подобраны перья, сложены крылья, отполированы острые загнутые когти, блестели выпуклые желтые глаза, что оставалось только подивиться мастерству неизвестного таксидермиста. Сова внезапно моргнула. Потом еще раз. Сердце замерло. Джованни подпрыгнул на месте от испуга и схватился за грудь. — Это всего лишь птица, — раздался спокойный голос откуда-то сбоку. Ставни на узком оконце лавки приоткрылись, впуская больше света, и взору флорентийца предстал седовласый старик в бордовом бархатном берете, расшитом золотыми нитями, такого же цвета платье с широким воротом, отделанным каймой с ромбовидными вышивками. На плечи хозяина лавки вместо плаща был накинут длинный набивной шерстяной халат с шелковой подкладкой. — Внутри вас, синьор, слишком много ветра, а он — брат воды, порождает нерешительность и ночные страхи. Избыток ветра приводит к болям в животе и болезненным чувствам в ягодицах, когда телом испускаются газы. Еще избыток ветра туманит голову, и когда вы, синьор, выпиваете много вина, то потом с трудом открываете по утрам глаза. Вот, — он повернулся к изумлённому таким приёмом Джованни спиной, что-то начал перебирать на множестве полок и, наконец, достал маленький стеклянный флакон с содержимым светло-желтого цвета. — Настойка чешуекрыла [1] — самое сильное средство, которое сможет вам помочь. Даже не сомневайтесь! А если чувствуете, что ветры еще и силу мужскую забирают и крови препятствуют, то я сейчас найду… Хозяин опять принялся рыться на полках среди горшочков и склянок. В это время Джованни окончательно пришел в себя и довольно громко произнёс: — Мне нужна стеклянная колба и змеевик, синьор… Хозяин замер, потряс головой, будто плохо понял, а потом медленно развернулся. — Каспаро, — он склонил голову в приветствии. — А вы, синьор? — Франческо Лоредан, — представился Джованни, но ему показалось, что звучание этого имени чем-то привело хозяина в крайнюю степень волнения, которую тот попытался скрыть на лице за услужливой маской, но не уследил за беспокойством рук — они принялись сжимать и разглаживать полы халата. — Вы спрашиваете для себя? — Да. — И неужели умеете обращаться? — с сомнением в голосе спросил Каспаро. — Да. И если есть у вас какие-нибудь образцы изделий, то я хотел бы посмотреть на них и выбрать. — Бальтазар, — хозяин лавки принялся звать, по всей видимости, своего слугу, потому что наверху послышался шум и на лестнице появился молодой мужчина в простой одежде мастерового: длинной рубахе, поверх которой был повязан кожаный фартук. Бальтазар перегнулся через перила и свистом обнаружил себя. — Принеси мой синий сундук. — Я один не справлюсь! — нагло заявил слуга своему же хозяину. Джованни сделал знак Халилу и, наконец, тяжелый сундук с сокровищами, цену которым знал только избранный круг лиц, занимающихся алхимией, был установлен посередине комнаты, а входная дверь и окна надёжно заперты от посторонних глаз. Каспаро зажег несколько лампад и развесил их на крюки, вбитые в стены. Сам перегонный куб Джованни уже соорудил в пустующих комнатах, подобрав подходящее по размерам изделие у жестянщика. Даже первые медные трубки, через которые проходят горячие пары, удалось изготовить на заказ, но не хватало остальных двух частей конструкции. — Колбу тонкостенную или толстостенную? — деловито поинтересовался Каспаро. — Толстую. И трубки толстые, — ответил Джованни. — Ты их в огонь опускать будешь? — Нет. — Тогда подойдут и эти, — Каспаро запустил руку внутрь сундука. Спустя некоторое время все части изделия для изготовления «дистиллята брата Беренгария» были собраны. Теперь встал вопрос о цене, но Каспаро назвал такую, что была значительно ниже той, на которую рассчитывал Джованни. — Я делаю вам скидку, синьор Лоредан, — объяснил Каспаро, — потому что надеюсь, что все результаты своих трудов вы будете продавать через мою лавку. И никому больше. — Будет еще одна настойка чешуекрыла? — усмехнулся Джованни и согласился. Это предложение было достаточно привлекательным, потому что не требовало дополнительных усилий по поиску перекупщиков, чтобы сбыть изготовленный товар. Следующие два дня флорентиец не выходил из дома, собирая и настраивая свой аппарат. Первые капли полученного дистиллята оказались высокого качества. Пританцовывая от радости, Джованни спустился во двор как раз вовремя. Прибыли корабли Пьетро Лоредана, и часть груза, уложенного в большие сундуки, обтянутые железными обручами и закрытые надежными замками, доставили прямо из порта в дом. Флорентиец заметил, как напрягся Микеле, и тяжело вздохнул, приказывая затащить этот товар на второй этаж, заслонив им прекрасные настенные фрески. Однако никто к этим сундукам даже не притронулся, чтобы проверить их содержимое, наоборот, Микеле прикрыл их сверху тяжелой тканью, стирая воспоминание, что груз из заморских земель вообще был привезён. Вечером в спальню к Джованни, со стороны балкона, внезапно проник Али. Халил, помогая флорентийцу разоблачаться, первым заметил появление мальчика и бросил на него обеспокоенный взгляд. — Синьор, — таинственным шепотом произнес Али, — я могу вскрыть замки, если вы позволите. Халил мне сегодня весь вечер уши заливал об этих сундуках, но сам сказать боится. Вдруг там деньги? Тогда синьор Пьетро решит, что мы его хотим ограбить. Но денег не может быть так много! Я сегодня сам был на пристани среди народа, встречая корабли. Я видел, что синьор Реньеро забрал весь груз, но капитан корабля не позволил ему даже тронуть эти сундуки. — Синьор Пьетро — хозяин кораблей, — справедливо рассудил Джованни, — он и распоряжается деньгами, поэтому вполне вероятно, что они в принесенных сюда сундуках. — Нет, — продолжил настаивать Али, — два сундука размером поменьше синьор Реньеро увёз под охраной к себе во дворец, а эти — доставили сюда простые моряки и нанятые носильщики. Дело и вправду показалось таинственным. Дождавшись глубокой ночи и прихватив с собой лампаду, друзья осторожно спустились вниз и выбрали для изучения сундук, стоявший самым дальним от всех дверей в комнаты. Али предусмотрительно залил внутрь замка масло и принялся ворошить запорный механизм изогнутыми железками, которые у мальчика оказались при себе. Халил осторожно открыл крышку. Джованни приподнял лампаду, заливая светом внутренность сундука и понял, что мог бы не разыскивать лавку Каспаро и не платить тому денег, а просто дождаться этого часа.

***

[1] чешуекрыл — это брат-близнец подкустовного выползня.