Крылатый лев (Ученик палача-6)

Джованни произнес эти слова, будто не понимая смысла: они лились из него свободно, не задерживаясь, не требуя даже кратких размышлений, и казалось — исходили не от него самого, флорентийца из рода Мональдески, а откуда-то извне — возможно, из уст бедного Франческо, который, без сомнений, пребывает сейчас ангелом на небесах. «Род не должен угаснуть», «не хочу продавать корабли», «смогли отправиться в плавание», — Джованни тряхнул головой, чтобы сбросить с себя навязчивый морок, потом посмотрел в глаза Пьетро. Синьор Лоредан был явно удивлен ответом Джованни, хотя и очень старался это скрыть. Он напряженно сжимал губы, хмурился, чуть подался вперед, невзирая на слабость. Грудь его часто вздымалась, и если бы в комнате установилась тишина, то можно было бы услышать звук частого биения сердца. У самого флорентийца застучало от волнения в висках, когда он понял, что именно он только что произнес: Франческо Лоредан окончательно вышел из тени. Марио Боккони покрылся красными пятнами от возмущения и вскочил с места: — Меня уверили, что синьор Франческо Лоредан не будет препятствовать нашей сделке! — Я не знаю, откуда исходит этот слух, синьор, — Джованни медленно повернулся к нему и сделал упредительный жест рукой, заставив поверенного вернуться обратно в кресло. — Но как раз сегодня с утра один из синьоров так яростно пытался доказать всем остальным уважаемым синьорам, что Пьетро Лоредан недееспособен и вообще никого не пожелает принять, что я уже подозреваю недобрые происки врагов нашей семьи. Приношу вам мои искренние извинения за то, что кто-то ввел вас в заблуждение. Может быть, вы останетесь на обед? А вы? — Последний вопрос флорентийца уже был адресован нотарию, и был задан из вежливости. Тот, быстро уяснив, что сделки не будет, принялся собирать свои книги, но от приглашения отказываться не стал, в отличие от синьора Боккони. Поверенный был явно расстроен, что весьма удивило Джованни и вызвало даже легкое чувство вины. Он вежливо раскланялся с синьором Боккони и вызвался проводить его до входной двери. Вода в городе еще не окончательно спала: пол на нижнем этаже был залит на толщину пальца и постоянно колебался силой волн. Поверенный вдел ступни в ремни деревянных башмаков [1], чтобы не промочить свою обувь, топтался внизу, натужно молчал, ожидая, когда нанятый им лодочник подгонит лодку поближе, а затем довольно язвительно произнес: — Сегодня вы совершили большую ошибку, синьор Лоредан, смотрите — не перетрудитесь, когда будете готовиться к плаванию. Мне прекрасно известно, что вы в этом деле ничего не смыслите! Джованни сначала от испуга прошиб холодный пот: неужели Джакомо что-то успел разболтать о прошлой жизни новоявленного Франческо? Хоть намёком? Однако флорентиец постарался взять себя в руки, пусть и под оценивающим взглядом Боккони, ответил: — Я еще раз повторяю, синьор, все это наветы недоброжелателей нашей семьи, хотя то, что они существуют, я сегодня узнал от вас. Доброго дня! Джованни проводил глазами коренастую фигуру поверенного, который уселся на мягкие подушки, скрывшись в тени навеса лодки [2], и перекрестил в воздухе спину Боккони, отгоняя от себя злые дела и мысли. К порогу дома прибило дохлую птицу — явно недобрый знак дурных дел [3]! Пришлось перекрестить и ее, а потом, подцепив кончиком ножа, пустить в дальнейшее плавание. Флорентиец распрямился, огляделся по сторонам, попятился и вновь замер от страха, а потом с облегчением выдохнул — позади стоял Халил, который, по своей привычке двигаться бесшумно, приблизился, ничем себя не выдавая. — Нет, нет, нет! — Джованни замахал на него руками, шутливо прогоняя. — Расскажу потом. Я пригласил на обед нотария. — Но, мой синьор, я слышу и вижу, что происходит нечто важное, пусть и многого не понимаю из вашей речи! Зачем приходил этот человек? — Я после все объясню! — он положил руки на плечи Халила, погладил, призывая к спокойствию. Посмотрел в глаза жалобно и с мольбой о сострадании. На самом деле, ему сказать сейчас было нечего. Первая половина дня была наполнена событиями, действиями и решениями, с которыми разум флорентийца безуспешно пытался справиться и нуждался в мудром совете. — К вечеру у нас будут еще гости — Джакомо или Реньеро, а может, и оба сразу. Не знаю… Первым делом Джованни вернулся в комнату Пьетро, но тот отказался принимать участие в обеде, похлопал ладонью по кровати, призывая приблизиться, покряхтел, прочищая горло, пригубил теплого вина из кубка, предусмотрительно протянутого флорентийцем: — Франческо, ты уверен? Тебе придется пройти слишком тернистый путь, чтобы доказать всем свою силу. — Без вашей помощи, отец, я не справлюсь! — Джованни склонил голову, являя собой образец сыновней скромности, но отвечал сейчас вполне искренне. — А кто это — враги нашей семьи? — внезапно резко спросил Пьетро, заставив Джованни вздрогнуть и встрепенуться от неожиданности. — Ты знаешь их имена? — Нет, — ответил Джованни, быстро посмотрел на Пьетро и встретил его недоверчивый взгляд. — Клянусь! — Он смутился. — Я сказал так, не имея никого в виду. Я… я ни на кого не хочу делать навет, это грех! — Чья это безумная идея посылать корабли по зимнему морю? — Я не знаю! — Но Большой Совет так решил, а ты согласился? — Простите меня, отец, — Джованни почувствовал себя под таким допросом неуютно, будто не Пьетро Лоредан, с которым его свело Господне провидение, сейчас перед ним, а собственный отец, выспрашивающий подробности приглашения на праздник в флорентийском предместье, который должен затянуться дня на три, и на что Джованни уже свое согласие дал и подарок получил. У флорентийца зачесался нос, потом правый бок, а через несколько мгновений хотелось уже добраться до тела в десяти разных местах, и одновременно будто закинули пригоршню блох за ворот. — Я только предложил корабли Республике. Республика выделит деньги на подготовку корабля, оплатит снаряжение и гребцов. — Значит, владелец корабля получит арендную плату и процент от прибыли? — быстро сообразил синьор Лоредан. — А за риск? Неужели зерно так дорого стоит? Что-то тут не так! — Цена зерна, действительно, сейчас высокая, — постарался уверить его Джованни, но больше — подтвердить собственную правоту. — В северных землях уже третий год неурожаи, наемники Канегранде опустошают земли Падуи, наводнение испортило зерно на складах. — Ничего, дотянули бы до весны! — ворчливо ответил Пьетро и глубоко задумался, отчего в комнате установилась мертвенная и долгая тишина. — Ладно, возьмешь два корабля — Эрмагору и Фортуната [4]. А кому еще понадобились мои корабли? И кто это болтает на площадях о моей немощи? — Могу предположить, — осторожно начал Джованни, — синьорам Марио Циани и Грациано Фоскарини. Это они устроили публичный диспут на площади, пытались оскорбить меня и нашу семью. — Оскорбить? — искренне удивился Пьетро. — Семью? Конечно, Джованни предпочел бы не делиться с Пьетро тайно подслушанным мнением венецианского общества, однако сейчас требовалось осторожно примирить интересы не в меру распоясавшихся родственников и собственные, ничем себя не выдавая. Как говорил Готье де Мезьер: «Лучше рассказать правду, упустив некоторые подробности, чем путаться в собственной лжи». — А что вас, отец, так удивляет? — пожал плечами Джованни. — Вы затворились от мира в доме на окраине города и слишком долго умираете. Ваш брат, мой дядя, не имея авторитета знатности крови, пытается вести торговлю и удержаться от разорения. Мой кузен, оставшись без присмотра отца и рано потеряв мать, блуждает беспомощно в сумерках юношеских страстей. А я? — он приложил ладонь к груди. — Бывший раб, только недавно обретший свободу. Чуждый им всем! Бесплотный ветер — так они меня назвали. Они ошибаются, поверьте! Речь Джованни успокоила Пьетро, он кивнул головой, соглашаясь, и изобразил на обезображенном лице нечто вроде улыбки: — Единственный человек, который может питать к тебе ненависть, это лекарь Панини. Ты лишил его работы. Иди, угости обедом нотария — он тебе еще понадобится. — Я вернусь к вам, отец, чтобы подготовить ко сну, — Джованни поклонился и вышел. Обед с нотарием прошел за столом, который Джованни установил для себя наверху. В этой комнате флорентиец постарался частично воссоздать обстановку, запомнившуюся ему в доме де Мезьера: толстый ковер на полу, позолоченные подсвечники, якобы серебряный кувшин для вина с вдавленным спиралевидным рисунком на боках — впечатлили нотария, но вряд ли оказали бы схожее воздействие на какого-нибудь знатного синьора, который разбирается в дорогих вещах. За столом прислуживал Али, нацепивший на себя маску невозмутимой угодливости, и внешностью своей тоже поразил гостя. Халил не показывался, помогая Тулии справляться на кухне. В глубине души Джованни понимал, что все это великолепие — фальшиво, и он не сможет тягаться роскошью с теми синьорами, с которыми общается в Совете. Пока Пьетро скрывается как отшельник, эту нищету можно объяснить скромностью и желанием оставить мирские блага брату Реньеро, но для Франческо, который пожелал бы хоть на шаг стать ближе ко всем этим Циани и Фоскарини, становится важной даже стоимость ткани, которой подбит плащ. Когда Джованни провожал нотария, Али протянул ему записку от синьора Реньеро. Тот требовал срочно явиться в дом семьи Лоредан, угрожал выгнать из дома и лишить содержания. Джованни криво усмехнулся: синьор, видно, совсем потерял разум! Яд, угрозы, раздражительность, одышка и несварение желудка, немощь и боли в ногах, а еще бессонница и страхи — приятную же жизнь ведет синьор Реньеро Лоредан! В полном довольстве! А еще и сарацины мучают… — Али, разыщи Джакомо, пусть он придет к задней калитке дома, как стемнеет, с ним как раз обо всем обстоятельно поговорим. Джованни вновь отмахнулся от Халила, пытавшегося его разговорить, и провел все время до заката с Пьетро. Венецианец сначала жаловался на то, что ему тяжело говорить — все время пересыхает в горле, а в теле усиливается боль, поэтому приходится делать длительные паузы, но потом увлекся. «Берег Истрии, — рассказывал он, — более крутой и высокий, но там много бухт и островов. А наш берег — плоский, вязкий, много отмелей. Тяжело приблизиться и не завязнуть. Плывешь, а по левую руку — такая красота! Все источники свежей воды разведаны. Можно остановиться у острова и поохотиться вдоволь: птицы и звери — словно ручные и непуганые. Затем нужно доплыть до места, где наши берега сближаются, а дальше — уже не наша земля. Опасно плыть в одиночку. На Корфу можно запастись провизией. Островами владеют сицилийцы [5]. А через седмицу корабли достигают Кандии. Большой остров, которым правят герцоги, но от имени Венецианской Республики. Там нужно купить достаточно еды, чтобы не тратить лишние деньги у сарацин, а дальше — еще быстрее плыть до самой до Александрии». Джованни слушал внимательно, но под конец Пьетро смолк и заснул, а с ним задремал и сам флорентиец. Разбудил его Али. Было уже темно, за окном шел дождь. Мальчик шепотом передал, что выполнил все, что было приказано. Джакомо он с трудом нашел на другой стороне моста Риалто, тот приставал к женщинам и был уже сильно пьян. — Дождь все следы отмоет! — успокоил Али, — Но ты, синьор, лучше в одиночку к нему не ходи без оружия. Зол он на тебя сильно. Пока я его вел, он все тебя убить грозился. Может, его сразу нужно было в канал скинуть? Чтобы хлопот меньше было? Хотя и жалко! — взгляд этого невинного и кроткого отрока увлажнился. — Stupido! А ты что скажешь? — Джованни повернулся к стоящему рядом с мрачным видом Халилу. Им так и не удалось поговорить, и восточный раб, безусловно, злился на то, что Флорентиец ему больше не доверяет.

***

[1] я здесь предполагаю, что жители использовали съемные деревянные башмаки на высоких платформах, чтобы ходить в них по мокрой грязи. [2] лодки были маленькими, не как современные гондолы. На лодке была скамеечка для пассажира, а над ней куполообразный навес на жердях. Более поздние изображения с картин Витторио Карпаччо (это уже начало XVI века): https://sun9-39.userapi.com/c851416/v851416656/14678e/lGMY8RdCRsY.jpg https://sun9-16.userapi.com/c855632/v855632298/67ff0/oyYSnY8WFWs.jpg [3] делание дурных дел или maleficare, я избегаю называть это «колдовством» или «ведовством», потому что (на мой взгляд) — это два разных понятия разных исторических периодов. [4] Ermagora e Fortunato — корабли Пьетро Лоредана называются в честь двух первых покровителей Венеции епископа Гермагора Аквилейского и дьякона Фортуната. Корабль — женского рода, поэтому вполне логично назвать их женскими именами, но автор в этом случае занимается произволом. [5] В это время острова Корфу, Кефалония и пр. принадлежали Королевству Сицилия, где правила Арагонская династия — Фредериго II (1272-1337), брат Хайме Арагонского.