Крылатый лев (Ученик палача-6)

К вечеру небо заволокло тучами, пошел мелкий дождь, поэтому стемнело раньше обычного. Джованни надел длинный плащ из кожи и капюшон, захватил с собой светильник и вышел из дома во внутренний двор. Под ногами хлюпала вода, флорентиец то и дело проваливался в вымоины, оставшиеся после наводнения. В сапоги сразу же попала холодная вода. Запор на задней калитке, который уже давно не трогали, заржавел, и пришлось приложить немалые усилия, чтобы отодвинуть его в сторону. Джованни не единожды пожалел, что назначил встречу Джакомо именно в этом месте. Но не мог же он кузена в дом позвать! Слишком много людей, и голоса были бы доступны для ушей других. Пьетро пришлось бы рассказать, что приходил его племянник. За приоткрытой дверью темнота была еще гуще, холоднее и опаснее. Джованни спрятал источник света за полой плаща и заметил невдалеке от себя три тусклые лампады, которые сразу же двинулись ему навстречу. Правая ладонь легла на рукоять кинжала, флорентиец осторожно вынул оружие из ножен и перевернул его острием вверх, прижав лезвие к рукаву. Первым шел Джакомо. За ним — еще двое крепких мужчин, лиц которых было не разглядеть. — Я привел с собой друзей, кузен! — с каким-то нездоровым весельем поприветствовал Джакомо. — На тот случай, если я утону в канале и не вернусь домой сегодня ночью. — Зря ты так, кузен, — с ледяным спокойствием ответил Джованни, — я не желаю тебе зла. Оставь их здесь! Давай поговорим без чужих ушей. Джакомо оглянулся на своих сопровождающих, кивнул головой, соглашаясь, передал свою лампаду, а затем неожиданно нанес Джованни сильный удар под дых. Тот согнулся напополам, испытывая нехватку воздуха, и в этот момент венецианец еще добавил в левый бок. Руки у Джованни были заняты светильником и кинжалом, который он не хотел пускать в ход, поэтому оставалось только напрячь мышцы и молиться, что Джакомо только пытается показать себя сильным перед приятелями. — Поговорим! — Джакомо смачно сплюнул в сторону, сдернул с флорентийца капюшон, схватил за волосы, приподнял голову и приставил к шее нож. — Мои друзья подождут здесь. Иди во двор. Медленно, иначе подпорчу тебе всю красоту. Джованни сделал вид, что подчинился: так и не разогнувшись, шатаясь, распахнул калитку пошире, приглашая кузена войти внутрь двора. Единственным источником света оставался светильник в руках флорентийца, который он быстро впихнул в настенную нишу, а затем неожиданно для Джакомо развернулся, схватил того за кисть и выбил нож. Теперь уже кузен Лоредан оказался прижатым спиной к стене с лезвием кинжала у горла. — Решил мне пригрозить? — угрожающе прошептал флорентиец. — Да ты уже сам — мертвец! Как ты посмел отказать самому Марио Боккони? — Боккони? — искренне удивился Джованни. — Он же простой поверенный! — Ты его не знаешь! Если этот человек берется за дело, то никто не смеет ему препятствовать. А теперь мы ему должны! — Ты сам-то соображаешь, о чем говоришь? — возмутился флорентиец. — Какой-то Боккони угрожает семье Лоредан! Лоредан! Ты совсем забыл, что значит имя твоей семьи! Этому Боккони хорошо платят? — Да. Высокий процент с каждой сделки. Поэтому его участие — это гарантия успешности. А ты все испортил! Тебя разве для этого нанимали, сукин ты сын? Сам решил получить все богатства семьи и нас с отцом обмануть? Мы тебя из борделя вытащили, туда же и вернешься! Скажи откровенно, денег тебе мало? Хочешь, чтобы тебе ежемесячное жалование увеличили? — Закрой свой рот, придурок! Все богатства семьи Лоредан в этих кораблях. Только вы с Реньеро этого понять не можете! Сейчас продадите за бесценок, раздадите взятки, а что потом будете делать, когда деньги закончатся? Вы об этом подумали? — Джованни потер пальцами болезненное место на левом боку, в которое пришлись удары венецианца. — Запомни, Джакомо, это тебе нужны деньги. Так ведь? Кивни, — тот послушался. — А мне нужно твое родовое имя. Я, может, всю жизнь мечтал быть не рабом, а влиятельным синьором. Понял? Деньги будут. Много. Давай договоримся? — Чего ты хочешь? — прошептал заинтересованно Джакомо, облизнув пересохшие губы. Джованни убрал кинжал от шеи кузена Лоредан. — Ты урезонишь своего отца: пусть перестанет желать смерти Пьетро. Мальчишку своего я поймал, допросил и хорошенько наказал. Он мог перетравить весь дом тем снадобьем, что вы с отцом ему передали. Второе — вы перестанете сговариваться за моей спиной со всякими Боккони и прочими проходимцами. Я знаю, как Пьетро зарабатывал своими кораблями деньги. Я привезу еще больше. И если у меня получится задуманное, то ты и синьор Реньеро никогда не будете нуждаться. Ты заключишь брак с девушкой из хорошего рода, которому будут важны деньги, а не твое происхождение от побочной ветви. И при этом — не нужно брать на душу грех и желать кому-то смерти. И третье мое условие — ты бросишь вести разгульный образ жизни и возьмешься за ум. — Ну, ты прямо как мой отец! — саркастически воскликнул Джакомо. — Как твой старший брат, — пылко возразил Джованни, — который хочет сохранить славное имя семьи Лоредан. Будешь слушаться меня — скоро все забудут про насмешки. Сможешь водить дружбу совсем с другими людьми. — Ты что это — нашел себе богатого и влиятельного любовника? — недоверчиво прошептал Джакомо. — Кто он? — Не твое дело! — нашелся, что сказать, флорентиец. — Мы договорились? — Попробуй только обмануть меня, Франческо! — Я с тобой договариваюсь, а не обманываю. И не нужно мне угрожать! Ты запомнил все мои условия? Вы больше не будете распоряжаться имуществом Пьетро за моей спиной, не будете торопить его смерть, а я забочусь о том, чтобы у вас было вдоволь денег на ту роскошную жизнь, которую вы ведете. — Джованни поцеловал Джакомо в обе щеки на прощание и открыл калитку, давая тому возможность свободно покинуть дом. Он помахал светильником друзьям кузена, призывая приблизиться, и шутливо спросил: — Где ты нашел таких грозных сопровождающих? — Отец нанял, где — не знаю. Он стал слишком подозрительным в последнее время. Боккони будет требовать выплатить ему недополученную долю, — предупредил Джакомо. — Вот пусть и берет ее с того, кто послал, — жестко ответил флорентиец, — имя его мне известно: это Грациано Фоскарини. Джованни вернулся в затихший дом. Кухня оказалась темной и пустой. В комнате Пьетро горела тусклая лампада. Хозяин дома спал спокойно, разметав руки в стороны. Вечером камин хорошо протопили, поэтому синьору было тепло. Джованни склонился над еле тлевшими головешками и погрел озябшие руки. Увидел, что с одежды и обуви натекла вода, расплывшись по полу бесформенной лужей. Оставляя за собой мокрый след, флорентиец заглянул и в комнату, где спали дети Микеле и Агнес. Прислушался к размеренному дыханию спящих и повернул к лестнице наверх, и сразу заметил на ней грязные следы, оставленные Али. «Подслушивал! — Джованни лукаво улыбнулся про себя. — Теперь изо всех сил притворяется, что спит. Интересно, что они надумали?» Он, медленно ступая, поднялся наверх и остановился, выбирая, куда пойти: к Али или в свою спальню? Внезапно в ноздри ударил еле ощутимый, но знакомый запах трав, которые жег аль-Мансур, чтобы воздействовать на разум флорентийца. Вот именно этот аромат легкий сквозняк выдувал из-под двери спальни. Джованни замер, дыхание сбилось. Густая тьма, еле разбавленная светом лампады, будто зашевелилась вокруг. Воспоминания о встречах с аль-Мансуром нахлынули мощной, сбивающей с ног черной и ледяной волной. «Кто привез это дьявольское снадобье с собой? Али или Халил?» Джованни почувствовал, как внутри нарастает гнев, но постарался успокоиться. Он чуть задержал ладонь на шероховатой поверхности двери, а затем решительно толкнул ее. У изголовья кровати горел светильник, второй — стоял на столе, дополнительно освещая кровать, на которой полулежал Халил в своем цветастом халате, накинутом на обнаженное тело. Восточный раб явно приготовился к соблазнению. Увидев входящего Джованни, он медленно и грациозно поднялся с постели и двинулся навстречу, прихватив с собой кубок, наполненный вином. Джованни принял напиток из рук Халила и позволил ему снять с себя мокрый плащ. Затем последовали пояс, верхнее платье и камиза. Губы восточного раба часто касались в поцелуях освобождающейся от одежды кожи, а ладони скользили по мышцам тела, поглаживая, сжимая, расправляя, согревая, заставляя кровь гореть и струиться во венам. Джованни молчал, наблюдая, как Халил склоняется все ниже, а затем раб и вовсе опустился перед ним на колени, опершись руками на бедра. — Мой кормчий, мне нужно тебе обо всем рассказать, — вкрадчиво проронил Джованни, посмотрев вниз и широко улыбнувшись, хотя повода для веселья для себя не видел, — я весь день спасал наши корабли. И мне удалось! Халил, едва коснувшись ртом налившегося соками члена Джованни, отстранился и поднял взгляд: — Много не пей, Флорентиец! Джованни медленно опустил руку вниз, показав наполовину опорожненный кубок: — Уже поздно, — он почувствовал горечь во рту, но больше от разочарования, что его товарищи, с которыми он уже почти сроднился, ему не доверяют и хотят теперь вызвать на откровенный разговор с помощью подлых уловок. Восточный раб забрал вино из его рук и выпрямился во весь рост. На его лице отразился испуг: — Это не яд! — Знаю, — чуть повысив голос, уверенно ответил ему флорентиец. — И догадываюсь, что ты туда добавил. Я сейчас начну слышать звуки, почувствую жар, а затем забудусь на время, но способность говорить не утрачу. Но я ничего не собираюсь от вас скрыть! Зачем вы так со мной? Халил пытливо посмотрел на него, быстро поднес кубок ко рту и вылил в себя вино без остатка. — Хочешь быть со мной на равных? — язвительно спросил у него Джованни. Ему показалось, что эти слова он проорал в уже расплывающееся перед ним лицо восточного раба и услышал, как капли дождя загрохотали по крыше. Он отстранил со своего пути Халила и, шатаясь, последовал к кровати. — Скорее зови Али на помощь, иначе нам сейчас будет плохо. — Прости меня! Прости! — громким эхом донеслась до Джованни мольба восточного раба, тот метнулся на балкон, призывая к себе Али. Небеса, полные бушующей воды, обрушивались, подобно шторму, флорентиец закрыл уши ладонями и весь сжался от ужаса, теряя разум и умоляя Господа о скорейшем спасении. Вскоре звуки стали тише, мышцы начали расслабляться, приятное тепло разлилось по телу. Начали слышаться голоса: один, глухой, принадлежащий Халилу, обвинял некоего Массуха в убийстве такого же неизвестного Ибрахима, которому первый нанес на кожу масло с соком ядовитого растения и этим убил. А поссорились они из-за кипарисового дерева. Однако тугой лук оказался порченным, и стрела, выпущенная темной ночью в золотой лунный диск, не достигла своей цели, хотя денег было заплачено немало. Джованни ничего не понял из этого бреда. Второй же голос, еще тонкий, детский, не сломанный, был явно заинтересован послушать продолжение всей этой истории, поэтому подбадривал своего собеседника к дальнейшему рассказу. На повествовании о том, какие книги читает по вечерам какой-то секретарь, благополучно переживший нескольких королей, Джованни забылся глубоким сном. Пробуждение давалось тяжело. Флорентиец протер кулаком сонные слезящиеся глаза, почувствовал болезненные ощущения в левом боку и приподнял голову. Голый Халил лежал прямо на нем без движения, заместо одеяла, обнимая поперек груди и используя в качестве подушки. Его тело сверху было прикрыто халатом. На самом Джованни были брэ и шоссы, но сапоги предусмотрительно сняты, хотя на простыне, под ступнями, виднелись грязные потеки. «Не похоже, чтобы ночью мы грешили! — подумал Джованни, пытаясь припомнить происшедшие события. — Я ничего не говорил. Только слушал. А где наше одеяло?»