Крылатый лев (Ученик палача-6)

Джованни поднял голову и взгляд его остановился на широкой полуголой фигуре Михаэлиса, заслонившей солнце, льющееся с балкона. По всей видимости, палач, разбуженный стенаниями Халила, в исподнем, вышел на балкон, преодолел расстояние в несколько шагов и теперь застал сцену, которую Джованни пожелал бы скрыть от всех посторонних глаз. Возможно, он и слышал последние слова, произнесенные вслух достаточно громко, чтобы стать услышанными. Флорентиец протянул ему навстречу руку, дрожащую от напряжения, призывая к себе. Он коснулся кончиками пальцев щеки Михаэлиса, постаравшись передать своему возлюбленному часть чувств, что сейчас молниями пронзали сердце и громом сотрясали тело. «Я люблю тебя, как и ты меня» — кричали, повстречавшись, друг другу оба взгляда. Где-то вдалеке прозвучал колокол, отбивающий часы. Джованни, не сдержавшись, выругался: — Клодия [1]! Я же договорился с Дарди и Жанни Фрателли поехать сегодня на Клодию, где нас ждут два других корабля. Мои друзья скоро приедут за мной! — Джованни выпустил обоих любовников из рук и засуетился: — Мне нужно другое платье и теплый плащ. Я вернусь только завтра утром, — он подскочил к палачу, — Михаэлис, передаю тебе заботы о Халиле, дай ему что-нибудь успокоительного. Я не смогу взять его с собой — он сейчас переживает не лучшие времена. Пусть останется дома. Я один справлюсь — у меня еще два человека, которые будут моими слугами. Джованни выбежал на балкон — махнул рукой подплывающим в лодке Дарди и Фрателли, быстро сам переоделся, поднял осевшего на пол Халила и сунул его в руки отстраненно стоящему Михаэлису, а сам быстро спустился, перепрыгивая через ступеньки. Падуанцы должны были нанять небольшое судно, чтобы под парусами быстро преодолеть длинное расстояние от города до острова. Предполагалось, что до Клодии они доберутся на закате, а утром, в предрассветных сумерках уже отправятся обратно. Когда-то, в те времена, память о которых не могла удержать людская память, на этот остров высадился троянец Эней. Тот самый, который потом поселился в Риме. Часть приехавших с ним людей обосновалась на этих берегах — Падуя, Аквилея и Венеция — все города были основаны потомками великих троянцев. С ними как раз и появился знакомый символ — бегущий или летящий лев. Клодия появилась из топкой земли, но очень удобной для своих жителей — от основной земли она отделена водой, до глубокого моря — рукой подать. Ловля рыбы и солеварение — основные промыслы, которые сделали этот островок богатым. Соль из Клодии ценилась всеми, поэтому желающих захватить и подчинить себе этот городок было множество. Когда-то, пришедшие из-за северных гор варвары разграбили и разрушили Клодию, и она замерла на долгое время, пока вновь из старых руин не стали воздвигать новые стены. Оборонительные укрепления на этом месте было очень тяжело построить — река Брента и море постоянно подтачивали фундаменты домов, поэтому сохранилось деление на участки, которое использовалось в древности: от канала, текущего посередине, отходили ровные улицы, заканчивающиеся естественным пределом — водой, омывающей островок. Вдоль длинного канала, разделяющего город напополам, тянулась дорога от порта до дальней оконечности, смотрящей сторожевыми воротами на материк. В середине — церковь и дом, где заседали городские власти, подчинявшиеся венецианскому дожу. Вдоль главной улицы дома были еще повыше — в два-три этажа, а за ними — уже можно было увидеть одноэтажные строения, сараи, склады, натянутые рыбацкие снасти и множество лодок. Клодия не была городом. Она больше походила на деревню, где жили несколько семей, слитые воедино брачными и дружескими договорами. Здесь не было даже зернохранилища, церковь — маленькая, да и здание городского совета ничем не отличалось от обычного дома. Здесь не было башен, устремленных ввысь — все низкое, маленькое и утопленное в древних каменных руинах. Морское путешествие настолько увлекло Джованни, что все тягостные мысли про Реньеро, Боккони, Жерара, Михаэлиса и Халила враз улетучились. Падуанцы наняли небольшую лодку, похожую на ту, что везла когда-то Джованни, Халила и Али от Пизы до Флоренции. Моряки шли за грузом соли, поэтому спешили добраться до Клодии до отлива или перемены ветра. Погода была по-прежнему солнечная, поэтому хорошо было видно берег справа и узкую полосу намывного песка слева, с восточной стороны, о которую разбивались волны. Впереди, пологий берег пока сливался с дымкой на горизонте. Когда солнце зависло над западной стороной, Клодия стала различимой [2]. Видимыми стали строения у порта и дым от очагов, затем корабль двинулся немного влево, чтобы объехать длинные ряды плотного частокола жердей, между которыми намывали соль. В свете солнечных лучей вода приобрела розоватый оттенок. Один из моряков пошутил, что соль из воды тут можно черпать горстями, но главное — не встать на мелководье. Когда лодка подошла ближе, то за островом уже можно было разглядеть длинную полосу берега, поросшего высоким высохшим разнотравьем. В порту Виго стояли несколько больших кораблей, Джованни бросил обеспокоенный взгляд на Фрателли — паруса у всех были спущены, а флаги сняты — невозможно было определить, какие принадлежат семье Скровеньи, но Дарди уверенно указал пальцами на два из них, заявив, что плавал на обоих и хорошо знаком с моряками из команды. Венецианцы высадили своих попутчиков у складов, где тянулись в море два длинных бревенчатых пирса — нельзя было никому раскрывать, с какой целью знатный рыцарь сам с двумя слугами приехал на остров. Если он не купец, то только предаться разврату подальше от чужих глаз. На Клодии с этим было проще — туда приплывали те, кому было «тесновато» жить под неусыпным оком венецианских законов. В порту под ногами лежали камни, пригнанные друг другу только из тех соображений, что по ним удобно что-то катить или везти на телеге. Дальше вглубь — стройная обмостка кончалась. Берег тоже был укреплен камнями — привезенными откуда-то и сваленными прямо в воду. Мелкий песок был повсюду и сразу набился в башмаки. Дарди нанял еще одну лодку. Сначала сплавал сам, а потом уже вернулся за своими товарищами. По размеру корабли Скровеньи были такими же, как Эрмагор и Фортунат семьи Лоредан, но чувствовалось, что каждый имеет заботливого капитана. Нечто похожее Джованни ощущал на корабле аль-Мансура, когда судно играет, будто музыкальный инструмент в руках заботливого хозяина. Эрмагор и Фортунат в этом смысле были сиротами и только знакомились с новыми кормчими — Дарди и Халилом, а заодно и с Франческо Лореданом, который никогда в жизни не грезил морем. Дорогого гостя ждали уже целую неделю — корабли пришли из Равенны, где собирались перезимовать, но по указанию своего владельца отплыли на Клодию. Джованни познакомился с обоими капитанами — Сандро Ферро и Витторио Капочелли, а заодно узнал имена кораблей — Святая Иустина и Максима. Джованни отдал им заранее приготовленные флаги с инсигниями рода Лоредан — три синих цветка на желтом поле и три желтых на синем. Флаги следовало прикрепить к мачтам сразу, как корабли отправятся из Клодии в открытое море, чтобы соединиться с флотом, вышедшим из Венеции. Процессия из кораблей должна была растянуться — сначала шли те, что принадлежали членам совета десяти. Место Лореданов было обозначено почти в хвосте, поэтому было бы хорошим знаком встретить Эрмагора и Фортуната на выходе из лагуны ближе к полудню. — Мы выйдем раньше, — уверил Витторио, — нужно пройти песчаные дюны до начала отлива. Ничего страшного — пропустим всех вперед, а как увидим ваши флаги, то начнем движение. — Мы можем столкнуться с проблемой пополнения запасов воды и продовольствия, — обеспокоился Джованни, — первая остановка в Парензо [3], но там только разгрузят товары. Следующая — остров Корфу. Мы растянемся, можем прийти на день позднее, когда ничего уже не останется. — Мы остановимся на день раньше, я знаю места. На Корфу — венецианская крепость, другие купцы обходят ее стороной. — Мой отец тоже советовал сделать остановку раньше, а потом идти спокойно до Кандии, — согласился Джованни. Также они договорились об очередности следования — корабли Скровеньи с их опытной командой идут впереди, за флотилией, потом Фортунато и замыкает Эрмагор, который поведет Дарди. Пока они осматривали корабль, совсем стемнело. На обед подали ракушки — сотни разноцветных пятнистых от бледно-желтых до густо-коричневых. Запивали молодым вином. Ночевали на палубе, завернувшись в теплые одеяла, предоставленные Витторио, тесно прижавшись друг к другу, а рано утром вернулись на лодку торговцев солью, чтобы отправиться в обратный путь. У Джованни болела спина от жесткого ложа — все-таки мягкая кровать, к которой он уже привык, заставляла задуматься о дополнительном удобстве во время долгого плавания. На Фортунато были узкая кровать и тонкий матрас, но если погода испортится, то сырая и холодная постель могла привести только к болезни. Нужно было что-то переустроить, чтобы ложиться вместе с Халилом и согревать друг друга. Плохо выспавшийся Джованни распрощался со своими друзьями на пороге дома и нетерпеливо постучал в дверь. Очень хотелось есть, он представил всякие вкусности, что могла приготовить Агнес, и сглотнул слюну. Дверь открыл Али. Увидев хозяина, он подпрыгнул на месте от радости и выпалил: — Ой, что вчера здесь было! — Что? — у Джованни внутри все захолодело: неужели Реньеро исполнил свою угрозу и заявился к Пьетро, чтобы все ему рассказать? — Синьор Реньеро приходил? Джакомо? Али выпучил глаза и состроил рожицу, вывалив наружу язык. Потом спохватился: — Нет, старый синьор с лекарем перепились. Никто не приходил. Меня только послали в тот дом, но синьора Реньеро не было, поэтому его слуга мне отдал то, что старый синьор просил, а потом я еще вино покупал в какой-то лавке, куда меня отправил Микеле. Все еще спят. Агнес приготовила еду и ушла на рынок. Лекарь просил, чтобы я тебя, господин, сразу к нему привел, как только ты вернешься. — Али, я голодный! — взмолился Джованни. — Я сегодня спал на корабле. Видишь, уже весь щетиной оброс. Бороду я в море отращивать буду, а пока мне нужны бритва, горячая вода и твои умелые руки. На кухне никого не было. Пока Али его брил, Джованни успел насытиться, но еще не мог проронить и ни слова — рот был занят работой. — Что значит — перепились? — наконец флорентийцу с трудом удалось выразить какую-то мысль. Теперь очень хотелось спать. — Я не знаю, как рассказать. Честно! — Вид у Али был задумчивый: мальчик точно не врал. — Ты лучше, господин, лекаря своего спроси — это он всеми распоряжался. — Халил тоже спит? — Да, устал. Он вчера всю ночь то старого синьора, то лекаря развлекал. «Развлекал?» *** Михаэлис сидел за столом в первой комнате и рассматривал буквы в какой-то книге, выводя пальцами в воздухе замысловатые узоры. Вид у него был удовлетворенный. Джованни прикрыл за собой дверь и улыбнулся, устремляясь навстречу. — Как твое путешествие на Клодию? — Михаэлис отложил книгу, вышел из-за стола и ответил на поцелуй. — Все хорошо. Мои страхи и сомнения оказались ложными. У меня теперь две прекрасных женщины — Иустина и Максима. Да я про корабли! А что тут произошло вчерашним вечером? Али сказал, что ты мне все объяснишь, — Джованни положил руки на плечи Михаэлису и весело усмехнулся, пытаясь угадать. На душе было светло, а близость возлюбленного согревала лучше любого очага. Палач взял его руки в свои и увлек в другую комнату, где была спальня. — Мальчика послали за музыкальными инструментами и вином, а твой раб нас замечательно развлек прошлым вечером: и пел, и играл, и танцевал, и истории рассказывал, и поэзию читал… Перед внутренним взором Джованни промелькнула неясная извивающаяся тень, темно-коричневая, с золотистым отливом от свечного пламени. — Голым? — Нет, в одежде. Тень получила в подарок цветной халат и уже уверенно обрела черты лица и фигуру Халила. — Что тебя так удивляет? — продолжил Михаэлис. — Этот раб, наверно, и в правду очень дорого стоит. Но ты не никогда применял раба в том качестве, для которого он был обучен, — палач зашел за спину Джованни и притянул к себе за пояс. Правое ухо обожгло дыхание. — Хотя, нет, применял! Халил откровенно, отвечая на мои расспросы, рассказал одну историю, которая приключилась с ним в городе «где было много башен, река и несколько мостов». — Я не понимаю, — флорентиец повел плечами в попытке отстраниться или хотя бы повернуться лицом к собеседнику. — Рассказал про то, как мы Али разыскивали? — И про это тоже, — продолжил возбужденно нашептывать Михаэлис, зарываясь носом в волосы флорентийца, — но главное, он рассказал об одном синьоре почтенного возраста, которому ты оказал услугу, предоставив на время своего раба. Правда, по словам Халила, он старался, а его усилия не были оценены тобой. — Рука палача огладила бедро и остановилась на середине пути к паху. — Этот синьор был в полном восторге, ведь произошло чудо исцеления. И тогда я подумал, а не попробовать ли мне также испытать искусство этого раба на синьоре Пьетро Лоредан. Судя по флорентийской истории — исцеляющее действие — просто потрясающее. — Вы пили вино, развлекались, веселились, — принялся перечислять Джованни, откуда-то изнутри к сердцу подступали гнев и сожаление, еще плохо осознаваемые, но вполне ощущаемые, — а потом Халил, по твоему приказу, отсосал Пьетро? В поясницу Джованни уперся возбужденный член Михаэлиса, а рука добралась до брэ и теперь властно оглаживала, требуя отклика: — Не сразу, я же должен был сначала убедиться, что у Пьетро имеется хоть какой-то интерес, но раб замечательно справился с заданием. Теперь синьор Лоредан почувствовал свою мужскую силу, счастлив и жаждет скорейшего исцеления, чтобы вновь вступить в брак и наплодить детей. Дыхание Джованни стало прерывистым — теперь уже память явила широкую кровать Ванни Моцци, убранную тяжелыми шторами с золотым шитьем, и обнаженного Халила, стоявшего на четвереньках и склонившегося над распахнутым одеянием хозяина этой кровати. Джованни повернул голову к своему возлюбленному, утроившему свои усилия и вспомнил тихий шорох щеколды, которая затворила дверь, когда они оба вошли в комнату. — А после Пьетро ты уже сам решил познать умения Халила? Я узнаю это выражение лица! Я как только увидел тебя — понял, что ты проснулся сегодня ублаженным, — Джованни почувствовал, как железный обруч вновь сжимается на его горле, но вместо гнева чувствовал только растерянность. Он не понимал себя, не понимал Михаэлиса. Что-то вновь сдвинулось между ними. «Разве я не предполагал, что когда-нибудь такое случится? Но мне казалось, что приму со спокойствием. Что неправильного?». — Неужели в тебе заговорила ревность? — Михаэлис мягко подтолкнул к кровати. — Ты же запретил даже упоминать это слово! Мне было интересно, а раб согласился. Понимаешь, согласился без принуждения. Джованни покорно встал на колени на прикроватную скамеечку и опустился грудью на покрывало, шумно вздохнул и опять обернулся, наблюдая как Михаэлис развязывает свой пояс, продолжил рассуждать: — Халил всегда соглашается. Ему внушили, что так поступать правильно. Можно вообще ничего не говорить — все объяснить взглядом или жестом. Я потратил достаточно много усилий, чтобы отделить зерна от плевел: искреннюю страсть ко мне и игру в страсть, потому что так приказано, — он перевел дыхание, и видел перед собой лишь пестрый узор покрывала в мелкий цветочек. «Почему не нравится? Я сама вышивала!» Он различил в вязком потоке непонятных чувств возмущенный голос Фины. — Мне будет больно, я отвык. — Знаешь, Жан, — Михаэлис пожал плечами и задрал подолы верхнего платья и нательной рубашки флорентийца. Единственной преградой оставалась тонкая ткань брэ, но и она оказалась отодвинутой в сторону. — Мне его игра понравилась. Он все делал правдоподобно — так как я просил. Стонал, когда нужно, шептал то, что я хотел слышать. Мы с ним играли. Все не так, как с тобой. С тобой — другое, но с ним я почувствовал себя господином, познал власть над своими желаниями. А его покорность? Она заставляет кипеть внутри меня такие страсти! В общем, я не знаю, какой он там кормчий, и как управляется с веслом, но дали тебе в дорогу сокровище, драгоценную жемчужину, а ты так и не понял, как ею правильно распоряжаться. — Будет лучше, если ты не будешь нас сравнивать, Михаэлис! — Джованни внезапно принял решение и резко распрямился. — Мне скоро идти на обедню по случаю отплытия кораблей, — он оправился и одернул подол. — Я не чувствую удовольствия в том, что ты сейчас удовлетворишь свою страсть, а я потом, стоя на мессе, буду думать лишь о том, как же сильно мне печет задницу. Я сейчас не ревную к тому, что ты воспользовался рабом, который принадлежит мне. Но я не собираюсь вспоминать ремесло шлюхи. Я никогда не буду шлюхой или рабом для утех господина! Даже для тебя! — последние фразы он произнес в лицо Михаэлису, увидел, как потемнели глаза дракона, наливаясь яростью, и поспешил выйти из комнаты через балконную дверь. Холодный ветер ударил в лицо и мгновенно остудил. Джованни прикрыл слезящиеся глаза, вдыхая полной грудью влажный воздух, пахнущий розовой солью, зелеными водорослями и оранжевыми ракушками.