***
Джованни замедлил шаг и остановился. В спину ожидаемо ударило громоподобное и четкое: «Дурак!» Джованни поднял голову, выдохнул и развернувшись ответил витиеватой тирадой из смеси родных и сарацинских слов в значении — «сам такой». — Ты сам доверился этому шармуте! Но я согласен, раба можно сделать свободным, но вытравить из него рабскую покорность — невозможно, — продолжил Михаэлис. Джованни прислонился к стене и прикрыл глаза. — Ты не такой, я знаю, ты — образованный и очень дорожишь своей свободой. Ты свободен в своих желаниях. Но и я в них свободен! Что ты мне вчера сказал? Возьми раба, а я поехал с друзьями по своим делам. Может быть, ты тогда ни о чем не подумал, но разве не ты попросил меня помочь с Пьетро, не ты попросил меня остаться в Венеции и дождаться тебя? Так почему ты управляешь мной, как тебе заблагорассудится, возводишь преграды, и еще обижаешься и ссоришься? Вот сейчас — выставил меня похотливым козлом, а сам — будто ягненок тонкорунный. Ты меня слышишь? Ты здесь еще? Джованни повернул голову на голос и открыл глаза. Михаэлис наполовину высунулся в дверной проем. Выражение его лица было серьезным, он уже не шутил и не бравировал. У Джованни зачесался нос: флорентиец громко чихнул и кивнул, соглашаясь. Никому из них сейчас не нужна глупая ссора — каждый оказался на своем месте: Джованни хотел оставить надежного человека с Пьетро, а Михаэлис… — Я знаю, — живо откликнулся флорентиец и попытался выдавить из себя улыбку. Получилось с трудом. — Иди спать, ты устал! — проявил ожидаемую заботу палач. — А ты? — Я… — Михаэлис вышел на балкон и оперся обеими руками о перила, наполовину высунувшись наружу. Он сник и сгорбился, устало опустил голову: — я не смогу сейчас вернуться в Агд. Венеция для меня — единственное безопасное пристанище. В Марселе я узнал о сожженных францисканцах и услышал проповедь одного из тех, кого называют фратичелли или спиритуалы. Я думаю, ты хорошо осведомлен об их противостоянии с Папой, ты же долгое время был в общении с братом Домиником! — Причем здесь францисканцы? Я не понимаю! — Воскликнул Джованни и сделал шаг по направлению к палачу. Михаэлис преобразился в его глазах — из самоуверенного, полного сил, мужчины — он превратился в уставшего старика. Нечто важное происходило сейчас между ними, то, что переполнило сердце состраданием. Флорентиец искренне любил своего палача: не только физически, но и душевно, готов был понести наказание за эту порочную, в толкованиях веры, связь. Он провел рукой по спине своего друга, приобнял за шею и прижался щекой к виску, приготовившись выслушать. — Ты же помнишь историю моего исчезновения, — продолжил приглушенным шепотом Михаэлис, — меня ждал суд в Таррагоне, если бы не вмешался Понче, а потом Готье де Мезьер? Ты помнишь, как сам свидетельствовал о неком брате Мае? На землях Лангедока вновь начинается война, и спиритуалы ее проиграют. Вот только ересь эту будут выдергивать с корнями. Невозможно убрать всю сорную траву, не повредив полезные растения, что растут рядом и невольно сплелись с ней. В книги инквизиторов записаны многие свидетельства, и если вновь попасть в их сети, то судить они будут по совокупности вины, а не по давности прегрешений. — Я знаю, — согласился Джованни, — я читал книгу брата Бернарда из Тулузы. — Не гони меня, я иногда забываюсь, но я таковой по природе. Ты когда-то полюбил меня таким. У тебя есть, в чем меня упрекнуть. Ты очень изменился с тех пор как мы расстались, но я рад, что сумел вложить в тебя мои знания. Когда я читал твое письмо, оставленное в Болонье, я тоже плакал, — Михаэлис вытер слезу, покатившуюся по его щеке. — Я приложил столько усилий, чтобы догнать тебя здесь, в Венеции, остановить от необдуманных поступков, но теперь вижу — тебя не нужно спасать. Ты в своем праве диктовать свою волю свободно. Веди свои корабли спокойно, я позабочусь о Пьетро Лоредане, а после твоего возвращения, решим, что делать дальше, но мне кажется — Франческо Лоредан устроился здесь надолго и, может, навсегда. — Я с тобой согласен, но франкскому королю я служить не буду, — выдохнул на ухо палачу Джованни. — Они думают, что смогут удержать меня в повиновении страхом или рожденным ребенком, но ошибаются. И ты не слушай Готье! Никто из нас не давал ему клятв. — А благодарность? — возразил Михаэлис и повернул голову к флорентийцу, взглянул со значением покрасневшими глазами, полными слез. — Не по-христиански будет обмануть его. Пока он тебе помогает, не пренебрегай им. Никогда не знаешь, вдруг придется вернуться. — Хорошо, — согласился, чуть подумав, Джованни, — но не позволю Жерару управлять. Хотя я уже попал в зависимость — вчера его спутник убил по моей просьбе одного человека, который хотел меня разоблачить. И боюсь, как бы Жерар не расправился еще с Реньеро, братом Пьетро. Удивительно, почему Реньеро до сих пор не появился у дверей этого дома. — Пошли человека узнать, — предложил Михаэлис. — Если нет на тебе вины, то будет выглядеть странным, что ты до сих пор не разъяснил свой вопрос. — Отправь Али, — Джованни прикрыл створку окна, чтобы никто не увидел с улицы, потянул Михаэлиса на себя и кратко поцеловал: — Я очень устал, разбуди меня, в третьем часу. Вечером все соберутся на мессу, а к рассвету займут места на кораблях. Но мы с тобой успеем проститься. Постель показалась обжигающе ледяной. Джованни тщательно задвинул занавеси вокруг кровати, чтобы внутрь не проникал свет и с сомнением оглядел одежду, в которой остался — длинной камизе и чулках из шерсти, которые защищали ноги от холода нетопленной комнаты. Не хватало тепла, которым привычно щедро делился Халил. Джованни завернулся в одеяло до самого подбородка, но, если тело желало отдыха, то возбужденный разум не давал уснуть. Занавеси колыхнулись, Джованни чуть приоткрыл глаза, потревоженный светом. — Твой хозяин приказал мне тебя согреть, — внутрь на четвереньках, осторожно нащупывая себе путь, вполз наспех одетый Халил. Джованни повернулся на бок, позволяя восточному рабу возлечь рядом за спиной. — Синьор Нуньес, с которым ты вчера провел ночь, не мой хозяин, — четко проговорил Джованни. — У меня вообще нет хозяев, потому что я не раб. А синьор Нуньес — щедрый и заботливый, поэтому послал тебя. Халил не ответил. Сначала они лежали в темноте, прислушиваясь к дыханию друг друга, потом Халил не выдержал и чуть слышно прошептал: — Ты сердишься на меня? — Нет, — честно ответил флорентиец и принялся разворачивать собственное одеяло, чтобы укрыть им еще раба и согреться. — Я провел ночь в Клодии, видел, как содержатся два корабля синьоров Скровеньи. Нам с тобой нужно установить правило — никаких слез и плача. Посмотри на наших гребцов, которых удалось собрать. Они сожрут нас с потрохами — мы не успеем вывести «Фортунато» в море. Ты — кормчий, и тебя должны слушаться люди, подчиняться, уважать, а ты — пытаешься вызвать к себе сострадание. Для них — ты чужак, иноверец, и только уважение ко мне, к моей фамилии, заставляет их слушаться. Так нельзя. Как только они поймут, что ты не слуга, а раб — подчиненный и слабый, они заберут власть. Ты должен быть моей верной рукой, но до сих пор — не выучил наш язык. Пока я буду на мессе, займись важным делом: на корабле я также должен удобно спать, как и дома. А ты будешь спать рядом, как и сейчас, иначе морские ветра навлекут на нас болезни. — Я все сделаю, мой синьор! И клянусь, — Халил уверенно обнял его и прижался. — А с синьором Нуньесом ты был по своей воле, — продолжил Джованни, — потому что сам захотел этого. Никто тебя не принуждал, — Халил вновь не ответил, что еще раз убедило Джованни в правильности собственных рассуждений. — Жаль, что Али с нами не едет, — флорентиец зевнул, проваливаясь в сон, — мальчик бы тебя образумил. Али разбудил их вовремя — колокола звонили по всей Венеции, заявляя о скором начале службы в главной церкви — соборе святого Марка. Отъезд торгового флота с конкретной миссией был большим событием для жителей города. — Синьор, синьор Франческо, — взволнованно запричитал Али, вьюном кружась вокруг спешно одевающегося Джованни, — я зашел в главный дом Лоредан, но синьора Реньеро там не было. Он покинул дом еще вчера в сопровождении двух своих слуг, но так и не вернулся. Джованни замер с верхним платьем в руках, пытаясь спросонья осознать смысл сказанного: — А вчера ты его видел? Тебя же посылали за каким-то музыкальным инструментом. — Нет! Я же тебе говорил. Ни синьора Джакомо, ни синьора Реньеро в доме не было. Задняя дверь дома была открыта, в коридоре меня заметил какой-то слуга, мне незнакомый. Он спросил, что мне нужно. Я ответил: синьор Пьетро Лоредан попросил отдать ему инструмент, на котором можно играть музыку, из верхней комнаты, что в центре, и бочонок с вином. Тот человек сказал, чтобы я оставался у двери, и все принес. Но ручаюсь, в доме еще кто-то был… По описанию мальчика этот слуга не походил ни на Жерара, на на Гриджо. — А сегодня ты этого человека встретил? — Джованни охватили мрачные подозрения, что незнакомец оказался в доме неспроста. Он быстро взглянул на Халила, тот тоже нахмурился. — Нет, была только кухарка и прачка. Они сказали, что дом оказался с утра, как они пришли, незапертым, а наверху спал Джакомо. Потом молодой синьор позавтракал и вновь ушел. Даже не спросил, где его отец, только удивился, что слуги, который ему помогал одеваться и раздеваться, и вообще следил за одеждой, не оказалось на месте. И сказал, что пропали какие-то деньги и вещи. Что происходит, синьор? — Али выглядел испуганными растерянным — засунул в волнении пальцы в рот и прикусил. — Ты не сказал женщинам, что приходил вечером? — продолжил выпытывать Джованни, путаясь в рукавах, пытаясь правильно вдеть голову в вырез горловины. Халил принялся ему помогать. — Нет, — уверенно ответил мальчик. — Собирай свои вещи, Али, ты поплывешь с нами, — флорентиец опять со значением посмотрел на Халила, тот кивнул, полностью разделяя это решение. — Я не хочу, чтобы тебя начали допрашивать городские власти, если синьор Реньеро вдруг не найдется. — А он и правда пропал? Вы что-то знаете? — Али переводил обеспокоенный взгляд с Джованни на Халила и обратно. Он изогнул бровь и прищурил один глаз, делая вид, что как бы о чем-то догадался. — Кого ты вчера приказал убить, синьор Франческо? Ты точно помнишь имя, которое назвал? — Это произошло утром. Синьор Реньеро еще был вполне здравствующим, — Джованни постарался ответить кратко, чтобы избежать неприятных расспросов. Он вспомнил разговоры среди торговцев, что смерть Боккони развязала тайную войну. — А потом я отправился на Клодию. У меня есть много свидетелей, которые подтвердят, что к синьору Реньеро я не приближался. Если он покинул дом, значит куда-то направился. Решил, что это важно и необходимо. Могу предположить, что получил известие о смерти Боккони, но могу и ошибаться — мало ли у дядюшки других дел? Может, он вообще — отправился в Падую заявить братьям Скровеньи, что разрывает договор, и потребовать обратно уплаченные деньги. Нужно подождать. У нас много других забот, которыми мы должны заняться безотлагательно. Халил, — Джованни приподнял руки, чтобы дать восточному рабу себя опоясать, — уже получил мои распоряжения. А ты, Али, быстро собираешь вещи и уходишь вместе с Халилом к кораблям, обратно не возвращайся. Я приду к вам после мессы, потом вернусь домой и со всеми попрощаюсь. В праздничной одежде Джованни отправился на мессу в одиночестве. Пока он плыл в лодке к главной городской площади, у него было время поразмышлять над тем, куда мог подеваться синьор Реньеро. Предположение, что дядюшка отправился в Падую, показалось ему наиболее привлекательным — уж там ему быстро растолкуют, что не стоит спешить разбогатеть за счет смерти брата, тем более — подставной Франческо совершенно никому не мешает заниматься торговыми делами. Площадь была наполнена народом, но для празднества городскими властями были назначены распорядители, поэтому мнимый хаос был управляемым. Синьор Лоредан входил в число тех, кто мог войти внутрь храма и получить священную облатку, освященную духом Тела Христова. Над жертвенным столом возвышалась алтарная преграда [1]. Подсвеченная мерцанием множества свечей, она изливала золотой свет, а фигуры святых, облаченные в темно-синие одежды, казались живыми и двигающимися: ангелы шевелили крыльями, апостолы читали друг другу святки Священного Писания, а Иисус, восседающий в центре на троне, держал в руках раскрытую книгу, и правая рука его раскрытой ладонью призывала каждого внимать словам молитвы, многоголосой песней разливающейся по сводам собора. Венецианцы говорили, что драгоценные эмали были привезены из самой святой Софии Константинопольской, и лицезреть их можно было только в главные праздники достойным избранным. На протяжении всей службы Джованни вглядывался в лики святых и чувствовал себя не принадлежащим к этому миру. Время службы пролетело незаметно, но когда верующие начали покидать собор, выходя на площадь, уже начало смеркаться. Горожане зажгли масляные лампы в домах, а лодки, ожидающие у пристани за колоннами, украсились огнями. Джованни привычно свернул на улицу, ведущую к Арсеналу, но тут заметил поджидающего Джакомо, который сразу же вцепился ему в руку и возбужденно зашептал: — Мой отец пропал, Франческо! Я уже обегал весь город, но никто не знает, где он. Делать вид, что первый раз слышит известие о пропаже Реньеро, Джованни показалось бессмысленным — Али уже побывал в доме: — Пропал? — медленно с удивлением в голосе переспросил он и пожал плечами. — Я решил, что это пустая болтовня кухарки! Али перед мессой принес мне эту весть. Разве твой отец не мог отправиться из города по каким-то торговым делам? Он часто тебе о них рассказывает? Джакомо замотал головой: — Из дома пропали деньги, но вещи отца на своих местах. Не мог же он без запаса одежды, пищи и вина, прихватив только слуг, отправиться куда-то! — Значит, синьор Реньеро не собирался уезжать из города, — продолжил рассуждать Джованни, больше успокаивая свое часто забившееся от волнения сердце. — Но мог поехать к кому-то в дом, по приглашению. Не думаю, что стоит сейчас так сильно волноваться за своего отца. Завтра он обязательно вернется домой! — Но зачем ему понадобились золотые подсвечники и серебряные блюда! Франческо, пойми — нас обокрали! Отца — похитили, возможно — за выкуп. Я не знаю, что мне делать, он же у меня единственный… отец. И наш план… — Джакомо заговорил смущенным шепотом: — ты же завтра останешься единственным наследником Лоредан! — Ну, нет! — возмущенно воскликнул Джованни и остановился. Он ухватился за убежденность Джакомо в том, что их договоренность о смерти Пьетро еще витает в уме этого ветренного синьора и продолжил развивать его же мысль: — Пьетро — старший Лоредан и искренне любит своего брата. Если что-то плохое случилось с Реньеро, то Пьетро — твоя опора. Ты погибнешь, если останешься в одиночестве со всеми делами семьи Лоредан, пока я буду в путешествии. Этим воспользуются займодавцы, монахи и прочие мошенники, — Джованни заговорил словами Реньеро. — Возвращайся сейчас домой, собери слуг и запри двери. Если твой отец не появится завтра, то иди к Пьетро, он будет тебя ждать и поможет. Ничего с Пьетро до завтрашнего дня не произойдет, а я обязательно вернусь весной. А если твой отец найдется живым и здоровым — ничего, подождете с вашими планами! Торговый флот привезет богатый груз. — А если и мой отец не вернется, и Пьетро умрет до твоего возвращения? — осторожно поинтересовался Джакомо, и его лицо внезапно скривилось в каком-то омерзении. Или он так выражал свою скорбь? Джакомо уставился на собственные руки, сжимающие рукав флорентийца. — Лучше молись за меня и за наши корабли, — ворчливо ответил Джованни, освобождая свою руку из покорно разжавшихся пальцев Джакомо. — Не бойся! — он положил руку на плечо Джакомо. Тот вздрогнул. — Возьмись за ум и постарайся слушаться Пьетро.***
[1] Эта преграда называется Пала д’Оро. В 20-е годы XIV века у эмалей не было еще ни золотого оклада, ни украшений из драгоценных камней. Эмали не были вывезены из храма св. Софии, а были украдены из монастыря под Константинополем, однако сказка была приятной и вдохновенной. PS. Может быть, глава покажется «проходящей», но в ней на самом деле заложено много «шрихов», которые потом будут влиять на сюжет.