***
Когда он вернулся домой, попрощавшись с Йонасом на остановке, он не ожидал, что вернется туда, чтобы начать кричать. Ханс орал на дверь Маттео, называя его идиотом за то, что он оставил воду в ванне и позволил ей пролиться в коридор. Он даже не пытался открыть дверь, будучи уверенным, что Маттео дома. — Его там нет, — сказал Давид, потирая глаз. — Ханс! Его нет дома! Ханс посмотрел на него с широко раскрытыми от удивления глазами. Он никогда раньше не слышал, чтобы Давид кричал: — Тогда, где же он? Потому что он был один дома прошлой ночью, и он оставил гребаную воду включенной. Давид уставился на него: — Я выключил воду, но не успел затереть пол после того, как мы ушли. Прости, я сделаю это сейчас. — Нет, Маттео уберет за собой, — Ханс скрестил руки на груди и вздохнул. — Он стал лучше относиться к совместному проживанию в WG, но я не могу терпеть его домашние привычки. Ты знаешь, сколько это будет стоить? Мы никак не сможем вернуть залог. Этот мальчик вернет его своими деньгами, и… — Он пытался покончить с собой! — выкрикнул Давид. — Он наполнил ванну, залез в нее, перерезал себе вены и стал ждать смерти. Это делает тебя счастливым? Тебе нравится злиться на него? Глаза Ханса расширились еще больше: — Что он сделал?! — Он в больнице, перерезал себе вены, его, вероятно, будут держать на психиатрическом освидетельствовании, а тебя волнует только залог? — Я не знал! — запротестовал Ханс. — Ты вообще заходил в ванную? — Давид провел рукой по волосам. — Ты хоть посмотрел, что там? Потому что иначе ты бы не кричал на него через дверь. Ханс покачал головой. — Конечно же, нет. — Откуда мне было знать? — сказал Ханс. — Надо было проверить! — закричал Давид. — И не делать поспешных выводов! Давид толкнул его по пути в комнату Маттео, в свою комнату, и сел на кровать, закрыв лицо руками, чтобы сделать глубокий вдох. Ему нужно было успокоиться, нужно было дышать. Никогда в жизни он не чувствовал такой злости, такой печали, такой неуверенности. Маттео был жив, и это действительно все, что имело для него значение. Вздохнув, Давид опустил руки по швам, а левой задел лист бумаги. Посмотрев вниз, Давид узнал почерк Маттео, но не смог прочесть. Не сейчас. Поэтому он взял его, перевернул и положил на прикроватную тумбочку. Собравшись с мыслями, Давид снял толстовку, вытащил из рюкзака биндер и вышел из комнаты. Он нашел швабру на кухне и пятновыводитель под раковиной. Там же он нашел ведро и резиновые перчатки и глубоко вздохнул, собираясь с духом, когда вошел в ванную. Большая часть воды на полу испарилась, и отчасти Давид был рад, что не было большого ущерба. Он закрыл крышку унитаза, поставил туда ведро и пятновыводитель, прислонил швабру к раковине и натянул перчатки. Собравшись с духом, он посмотрел на ванну, вода теперь была мутно-розовой, но по краю виднелись коричневато-красные полосы. Давид покачал головой, сунул руку в воду, чтобы вытащить пробку, наблюдая, как она медленно стекает. Он опустился на колени рядом с ванной, не отрывая глаз от бурлящей воды, и тяжело вздохнул, пытаясь остановить жжение в глазах и в переносице. Он тупо смотрел на пол, на ржавые пятна и пятна, которые тянулись от ванны до двери. Его встретили ноги в синих носках, а в дверях стоял Ханс в перчатках и с коробкой пищевой соды. — Это для кафеля, — сказал он мрачным и тихим голосом. — Позволь мне помочь. Давид кивнул, не открывая рта, потому что знал: если он это сделает, то либо снова начнет кричать от гнева, либо заплачет. Он смотрел, как Ханс принялся скрести плитку белой фланелевой тряпкой, быстро окрашивая ее в розовый цвет. Затем Ханс смыл соду и немного подождал, переходя к следующему пятну. — Ты знаешь, — начал он. — Когда я с ним познакомился, то думал, что Маттео всего лишь обычный зависимый подросток. И какое-то время он оправдывал мои подозрения. Думаю, через месяц после того, как он переехал, я понял, что в нем есть что-то еще. Он сидел в углу кухни, на полу, скрытый от глаз. И просто… плакал. Молча. По опыту общения с друзьями я знал, что у него приступ паники. Было страшно видеть его таким, закрывшимся в себе. Он не позволял мне прикасаться к нему, но и не говорил, чтобы я уходил, так что я просто сидел и разговаривал с ним, — Ханс вздохнул, добавляя соды. — Иногда я забываю, что у нас был этот момент. Поверь мне, Давид, Я люблю его. Но… — Первые впечатления долго не отпускают, — закончил Давид. — Да. Давид кивнул и сел на корточки, чтобы вымыть ванну. Закончив, он снова повернулся к полу, слегка отодвинул дверь, пока его глаза не остановились на ноже, лежащем в луже ржавчины, и он оцепенело поднял его. Он положил его в ведро, которое не требовалось для уборки, и начал мыть пол. Давид был несколько дезориентирован, увидев, что его мир расплывается, но потом почувствовал, как руки обхватили его за плечи, и Ханс притянул его к себе. — Тш-ш-ш, он будет в порядке, — Ханс поцеловал его в лоб. — И ты тоже. Все будет хорошо.***
Давид стоял в дверях ванной комнаты. Ванна теперь сверкала чистотой и слегка пахла пищевой содой. Он все смотрел и смотрел на нее, в одной руке держа полотенце, шампунь, кондиционер и гель для душа в другой руке. Он покачал головой, закрыл за собой дверь и бросил вещи на пол. Включил душ и разделся, стараясь не смотреть в зеркало, сунув руку в поток воды, чтобы проверить, достаточно ли он теплый. Когда это было сделано, он принялся за водные процедуры. Он начал с ладоней и увидел, как из-под ногтей выступила кровь. Затем он двинулся вверх по рукам, тщательно обводя вены на внутренней стороне запястья, проводя пальцем линию в мыльной пене там, где, как он помнил, был порез на руке Маттео. Он уставился на него нее мгновение, воспоминания о темно-красном за его веками, но вместо разъедающей печали, Давид просто чувствовал гнев. Как он мог? Как он мог подумать, что так можно с чем-то справиться? Давид снова покачал головой и продолжил движение вверх по руке, подмышкой, через грудь и вниз по другой руке. Что это может решить? Это ничего не решило, это просто сделало абсолютно невозможным идею, что все станет лучше! Вниз по животу и между бедер, к задней части колен, пяткам и подошвам стоп. Между пальцами, вверх по голени и выше колена. Вверх по бедру, через поясницу и вниз по другой ноге. Почему он не думал, что это причинит им еще большую боль? Больше, чем видеть его лежащим в постели весь день и всю ночь? Почему он не подумал о всех них? Через плечо, дотягиваясь настолько, насколько мог достать. Сзади по шее, за ушами, спереди, по подбородке. Почему он не думал о том, что это сделает с ним? Что это сделает с Давидом? Насколько больно ему будет найти его бездыханное тело? Его щеки, сильно натертые губкой, переносица, лоб, он резко моргал, когда пена попадала ему в глаза. Как он мог подумать, что это лучший вариант? Что толкнуло его на это? Положив губку на край ванны, он взял шампунь и выдавил немного на ладонь. Начал втирать в волосы. Слезы… или дорожки воды от душа все еще текли по его лицу. Как он мог стать таким гадким? Проводил короткими ногтями по голове, чувствуя сладкое жжение горячей воды на коже. Надо было смыть шампунь и заменить его кондиционером. Руки скользили пальцами по его щекам, он тяжело дышал. Как он так низко пал? Он ждал, пока кондиционер будет смыт, чувствуя, как вода стекает по спине. Грудь и горло сдавило, он всхлипывал, скрестив руки на груди, держась мокрыми пальцами за плечи. Он шагнул под струи горячей воды, чтобы окончательно смыть кондиционер. Как Давид мог этого не заметить? Давид любил принимать душ. Это был его маленький секрет… а вода была соленой на вкус.***
Когда Давид проснулся, его рука потянулась в пустоту. Он вздохнул через нос и открыл глаза, почти сразу обнаружив листок на прикроватной тумбочку. Он предложил Маттео купить эту тумбочку через месяц после того, как они начали встречаться. Давида позабавило, но и немного раздосадовало, что Маттео просто сваливает свои вещи с кровати, поэтому они пошли и купили прикроватные тумбочки, по одной на каждую сторону. У Маттео действительно был беспорядок, с его телефоном, зарядными устройствами, несколькими косяками и множеством случайных листков. Давид протянул руку и взял тот, что оставил на кровати. Давид, Я не знаю, что писать и буду ли я писать хорошо. Я не могу объяснить, что происходит в моей голове. Я не вижу способа сказать это. Я никогда не проходил через то дерьмо, через которое пришлось пройти тебе, и это заставляет меня чувствовать себя виноватым, когда я говорю о своих проблемах. Я вырос с обоими родителями, по крайней мере, так было какое-то время. Я рос с лучшими друзьями, которым мог доверять. Никто из них не кинул меня, когда я открылся им. Моя мама любит меня, и тебя она любит. Мой отец пытается наладить отношения со мной, и он хочет с тобой познакомиться. Я знаю, что не имею права чувствовать себя плохо, по меньшей мере, я не столкнулся с тем, через что прошел ты. Но это тоже звучит неправильно. Я не думаю, что у тебя больше прав или что я обижаюсь на тебя за это… Не знаю. Я люблю тебя. Я, просто, настолько погружен в свои мысли, что не могу говорить с тобой, потому что не хочу засасывать тебя в еще большее дерьмо. Ты заслуживаешь лучшего. Все двигаются вперед, устраивая свою жизнь. Все. Но не я. Я застрял. Я не могу говорить об этом. Я не могу вымолвить ни слова, даже когда ты меня об этом просишь. Ты говоришь мне, что все, что я думаю или говорю, правильно, что когда я пытаюсь выразить себя, если я могу это сделать, то это то, что я чувствую. Я не знаю, как объяснить то, что происходит в моей голове. Я чувствую, что просто не знаю, как это сказать. Как я думаю. Как я себя чувствую. Когда я с тобой, все имеет смысл, или, по крайней мере, кажется, что все может иметь смысл. Но я не могу заставить тебя оставаться со мной все время, в конце концов, ты возненавидишь меня. Ты, наверное, уже ненавидишь меня. Я жалок. Я знаю это. Я люблю тебя. Пожалуйста, никогда не забывай, как сильно я тебя люблю, Маттео Давид перечитал это письмо еще раз, и застывшие слова осели в онемевшем мозгу. Он положил листок на тумбочку, натянул одеяло на плечо и закрыл глаза.