Для Давида не было странным просыпаться рядом с кем-то, когда он привык к этому, но было странно, что это не тот, кого он ожидал.
Давид проснулся, крепко обнимая кого-то, но ему потребовалось несколько минут, чтобы понять: это Йонас. Сделав это, он убрал руки и прижал их к груди. Другой парень тоже спал, его лицо было мягким в вечернем свете, и Давиду было несложно понять, почему Маттео был так в него влюблен.
Йонас был милым, но не настолько милым, чтобы быть Маттео. Он не был тем самым милым, не всегда опрятным и чистым, маленьким королем гоблинов.
Ох, мысли о Маттео снова вызвали слезы, поэтому Давид вернулся к рассматриванию каждой части лица Йонаса. С каким-то странным чувством он понимал, что смотреть на него, когда он спит, жутко, но ему было все равно. Это отвлекало.
Давиду потребовалось некоторое время, чтобы понять, что на него смотрят, и он понял, что его мысли блуждают где-то далеко. Он не мог точно вспомнить, о чем думал.
— Ты как? — спросил Йонас.
— Злюсь.
Йонас вздохнул:
— Ясно, — он помолчал какое-то время. — Я прочел письмо.
— Как он мог быть таким эгоистом?
— Эгоистом? — Йонас покачал головой. — Я не думаю, что он был эгоистом. Ему могло показаться, что выхода нет. Ты тоже так делал.
— Я? Я никогда не пытался покончить с собой.
— Нет, но… ты пытался убежать. Ты сбежал, и для тех, от кого ты убежал, ты умер. Маттео чувствовал, что единственный способ сбежать от всего — это тоже убежать, только он бежал от того, что внутри себя, в то время как ты бежал от того, что вне тебя.
— Но…
— Ты любишь его?
Давиду не слишком понравился вопрос, но он кивнул.
Йонас снова вздохнул:
— Когда он сказал тебе, что любит тебя, он изменил твое желание «убежать»?
Сглотнув, Давид покачал головой:
— Я не верил в это, пока…
— Пока что?
— Пока мы не занялись сексом, — он с горечью усмехнулся. — Как бы поверхностно это ни звучало, мне потребовалось несколько дней, чтобы понять, что он хочет быть со мной. Он видел меня… почти в самом уязвимом для меня облике, и он все равно любил меня, — он затих на мгновение. — Но я больше не хочу бежать. Я знаю, что он любит меня, я знаю, что он знает, что я люблю его. Зачем ему было «уходить»?
— «Потребовалось несколько дней, чтобы поверить ему», верно? — когда Давид кивнул, Йонас слегка улыбнулся. — И у тебя были все эти внешние комплексы, люди смотрели на тебя, ухмылялись, знали о тебе, и тебе потребовалось всего несколько дней, чтобы понять, что он действительно, действительно там для тебя. Маттео, с другой стороны, провел с тобой месяцы, месяцы принятия. Никто не говорил ему, что он не тот, кто он есть. Никто не смотрел на него косо. Так почему же он чувствует, что должен «уйти»?
— Именно, — но Давид чувствовал, что Йонас к чему-то клонит.
— У Маттео было все, через что ты прошел, только все это было в его голове. И я говорю это не для того, чтобы игнорировать то, через что ты прошел. Его мать психически больна, и он так боялся стать похожим на нее, вероятно с тех пор, как понял, что в его семье что-то не так. О том, как вела себя его мать, как кричал отец. Итак, Маттео был настолько сосредоточен на том, чтобы быть психически здоровым или, по крайней мере, выглядеть психически здоровым, что это стало навязчивой идеей. Он должен быть в порядке, он должен быть нормальным. Он должен быть честным, мужественным, таким, каким был его отец, а не мать. А потом…
Давид закатил глаза:
— Что? А потом он встретил меня?
— Нет, — ответил Йонас. — Хотя я понимаю, почему ты так думаешь. Я собирался сказать, а потом мы стали хорошими друзьями. Мы знали друг друга с самого рождения, практически, но мы не стали хорошими друзьями, пока нам не исполнилось тринадцать. Он уже лгал, уже «действовал», по сути, когда мы сблизились. Но я? Мне нравилось петь, нравилось играть с девочками, нравилось все, что не должно нравиться мальчикам. Я заставил его играть в переодевания, я заставил его петь за пределами церкви. Я думаю, что я дал ему понять, что есть много способов быть мальчиком. Он бросил школьные спортивные команды, перестал носить дурацкую одежду, которую носили все. Но… он не мог перестать быть геем. И это была единственное, что я не мог ему показать «как». Как быть геем. Я говорил о девушках, я говорил о сексе с девушками. Я высмеивал геев в наших школах. Я знаю, что просто не понимал тогда всего, что это не моя вина. И здесь ты прав. Но потом он встретил тебя.
— И что сделала встреча со мной?
— Показала ему, что это совершенно нормально быть самим собой.
Давид на мгновение задумался:
— Но… все это… хорошо. Ты научил его, какими разными могут быть парни, я… я не знаю, научил его, что это нормально — любить парня. Ладно… все в порядке.
— Он больше ничего не знал, — сказал Йонас. — Ничего, кроме притворства и лжи. Он понял, что может быть самим собой, а потом понял, что не знает, кто он такой. До тебя он день за днем притворялся тем, кем не был. Ему нужно было думать только о том, как пережить следующий день. Ему нечего было планировать, кроме как продолжать притворяться. Но сейчас? У него есть план, но он не знает, как претворить его в жизнь. Для него у него ничего нет, у него нет личности, он не знает, кто он. У него нет будущего, он ничто. И можешь ли ты представить себе парня во всем этом? По-настоящему веря, что у него нет будущего, ему нечего дать тебе, и что у него есть кто-то, кто с ним все это время?
— Мне было бы хорошо, — сказал Давид, хотя на самом деле не знал, правда ли это, — если бы кто-то любил меня, даже когда я не думал, что во мне что-то есть. Я бы чувствовал поддержку.
— Теперь добавь сюда депрессию.
— Депрессию?
Йонас кивнул:
— Он явно в депрессии, иначе не стал бы пытаться покончить с собой. Может быть, это часть чего-то другого, как биполярное или пограничное расстройство личности, но это депрессия. С этой тягой к каждой мысли, к каждой идее. Скорее всего, от этого ему станет еще хуже. Если он думает, что у него ничего нет, и у него есть кто-то, кто любит его, он уверен — на самом деле, это не так. Он вбил себе в голову, что это просто невозможно, чтобы его кто-то любил, и он уверен, что, в конечном итоге, ты просто возненавидишь его, потому что он ничего не может дать тебе, потому что ему некуда двигаться дальше. Ты уйдешь, и он снова будет совсем один, и если он чего-то и не выносит, так это одиночества. Маттео не особенно сложный человек. Он глубок, и в нем много чего есть, но он не будет сложным. Он совсем несложный.
Давид фыркнул:
— Нет. Дайте ему хорошую еду и хорошее место для сна, и он будет в порядке, — его улыбка погасла. — Или, по крайней мере, был… я порядке. Думаешь, все просто совпало?
— Да, и тот факт, что он не собирается поступать в университет, как и все мы. Может быть, он чувствует себя брошенным.
— Может быть… — вздохнул Давид. — Я больше не злюсь.
— Начнем с того, что ты и не злился, — Йонас улыбнулся. — Тебе просто нужно было кое-что объяснить.
Кивнув, Давид тронулся с места:
— Мы можем пойти к нему?
***
Когда они добрались до больницы, их встретила пустая палата и не очень приветливый медбрат.
— Я же сказал, что его здесь больше нет, — нахмурился он.
— Но он был здесь вчера утром, — запротестовал Давид. — Его привезли сюда два дня назад и он был здесь вчера.
— Да, и вчера его перевели, — отрезал медбрат.
— Вы можете сказать, куда? — спросил Йонас, положив руку на плечо Давида, пытаясь его успокоить. — Пожалуйста, мы его друзья.
— К сожалению, — это было произнесено без всякого сожаления, — «врачебная тайна».
Давид побагровел от ярости:
— Знаете, вы просто ужасный медбрат! — он покачал головой. — Пойдем, Йонас. Он повернулся и пошел к выходу.
— Ваш друг не был хорошим пациентом, — огрызнулся медбрат.
— Неважно, что он был плохим пациентом, — сказал Йонас ледяным тоном. — Это не имеет к вам никакого отношения, — он улыбнулся. — Быть хорошим медбратом — совсем другое дело.
Они уже вышли из больницы, когда Давид, нахмурившись, сел на скамейку на автобусной остановке:
— Какого хера?
Йонас кивнул и достал телефон. Давид смотрел, как он печатает, ждет и печатает снова:
Его мама говорит, что он в больнице Гумбольдта. Мы можем навестить его, если захотим, и, может быть, принести ему новую одежду и зубную щетку.
Давид кивнул:
— Пойдем.
***
Маттео был удивлен, увидев их, мягко говоря. Он улыбнулся, так как это правда было сюрпризом. Давид почти ожидал, что он снова заснет или, по крайней мере, сделает вид, что спит, но он уже встал и что-то читал.
— Привет, — сказал он, увидев их. — Как вы узнали, что я здесь?
— Твоя мама рассказала нам, — ответил Йонас.
Он подкатил маленький чемоданчик, который они притащили с собой, к кровати Маттео:
— Мы тут принесли тебе одежду и еще кое-что необходимое.
— Спасибо, — Маттео наблюдал за Давидом, который все еще не проронил ни слова. — Я распакую вещи.
— Что ты читаешь? — спросил Йонас
Маттео перевернул книгу, чтобы показать обложку.
— «Узник Азкабана.»
— Ты читал первые два?
— Нет, — улыбнулся Маттео. — Но я видел все фильмы.
— Ну, я уверен, что это тоже пойдет, — Йонас взглянул на Давида, который смотрел куда угодно, только не на Маттео. — Пойду, поищу туалет.
Когда он ушел, Давид обнаружил, что смотрит в пол.
— Пожалуйста, не убегай снова, — тихо попросил Маттео.
— Не буду.
— Ты думаешь об этом.
— Вовсе нет, — Давид вздохнул, шаркнув ногой по плитке. — Вовсе нет.
— Тогда, о чем ты думаешь?
Давид пожал плечами. Он моргнул и снова почувствовал слезы на глазах. Два дня назад, в душе, было то же самое. Теперь все вернулось с полной силой, и он почувствовал, как рыдания подступают к горлу, словно тошнота.
— Прости меня…
— За что? — спросил Маттео.
— За то, что я не предотвратил этого, — Давид шмыгнул носом, чувствуя, как его лицо заливается слезами, которые он не мог позволить себе пролить. — Я ушел, когда был нужен тебе, и не успел тебя остановить. Я должен был быть дома, и ты бы этого не сделал.
Маттео вздохнул:
— Да, в тот день я бы этого не сделал… но думаю, что сделал бы это, в любом случае.
Давид поднял голову и впервые посмотрел ему в глаза:
— Что?
— Думаю, я попытался бы сделать это в любом случае, — Маттео пожал плечами. — Если бы ты был там… это было бы два дня назад. Может быть, это было бы вчера. Может быть, на следующей неделе. Не думаю, что ты смог бы меня остановить.
Он протянул руку, опустив рукав своего одеяния на ладонь Давида:
— Посиди со мной.
Давид молча взял его за руку и сел напротив:
— Я бы не мог остановить тебя?
— Это не твоя вина и… не твоя ответственность, — Маттео приподнял Давида за подбородок, желая увидеть лицо и посмотрел на него. — Это не твоя работа — заботиться обо мне.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Давид. — Ты в больнице, проходишь психиатрическое обследование… ты такой спокойный.
— Я под кайфом, — Маттео улыбнулся удивленному лицу Давида. — Они вкололи мне седативные, и теперь все не так плохо. Так что я привык быть под кайфом, но через какое-то время это перестает действовать.
Давид кивнул:
— Ты знаешь, как долго пробудешь здесь?
— Доктор сказал, что четыре недели, — Маттео откинулся на подушки, все еще держа Давида за руку. — Ты будешь навещать меня?
— Все время.
— Все время?
— Да. Каждый день, если хочешь.
— Думаю, мне бы это понравилось, — Маттео снова улыбнулся, когда Давид лег рядом с ним.
— Но я хочу, чтобы ты не забывал заботиться о себе.
Давид кивнул:
— Обязательно.
