death struggle

3 месяца спустя

9:50 a.m.

Чанбин терпеть не может этот понедельник, ну и Чана с Минхёком заодно. Прямо сейчас он мог ещё лежать в своей постели и наслаждаться последним днём отпуска. Однако Минхёк вновь не смог выйти на работу, а Чан: «Чанбин, ну как друга тебя прошу». А Чанбин хороший друг, поэтому отказать Бану у него попросту не хватило совести. Чанбин уже в какой раз зевает до слёз, которые плёнкой застилают его глаза, мешая ему работать. Но он держится и правда старается не уснуть прямо здесь, за барной стойкой, где, насмехаясь над ним, стоит бодрый Хёнджин. — Мне тебя даже немного жаль, — Хван прикрывает один глаз и смотрит на бокал, который, как кажется Чанбину, он трёт уже буквально 20 минут. — Ой, заткнись. Хёнджин смеётся. — Знаешь, вообще-то я не заставлял тебя ходить ночью в клуб, строить из себя короля текилы и клеить каких-то непонятных девочек, — он щёлкает Чанбина по носу и ставит перед ним чашку кофе. — На, взбодрись. — Во-первых, ты позвал меня с собой в клуб, я просто отказать не смог. Во-вторых, это ты предложил мне выпить с тобой текилы. А в-третьих, они сами клеились. Чанбин хватает чашку с горячим кофе и делает глоток, по привычке обжигая кончик языка. Эспрессо вкусный, но если бы Хёнджин добавил туда коньяка, было бы намного лучше. — Конечно, — с нотками сарказма в голосе продолжает Хёнджин, — они заставляли тебя идти с ними в комнаты и стонали, чуть ли не заглушая музыку в клубе. Ты, конечно же, был против всего этого, но… — Отказать не смог, потому что я вежливый, — ровно секунду они держатся серьёзными, после чего вся серьёзность трескается по швам, и их смех разлетается по всему кафе. — Как же я рад, что у тебя хорошее настроение, Чанбин-а, — на плечо Со ложится широкая ладонь, а над ухом раздаётся знакомый голос начальника, которому Чанбин всё утро хочет высказать всё то, что он о нём думает. — А то я уже начал винить себя за то, что лишил тебя последнего отпускного дня. — Чан-хён, — набрав побольше воздуха в лёгкие, начинает Со, — иди в задницу, пожалуйста. Я пью четвёртую чашку кофе. За твой счёт. — Много кофе вредно пить, ты знал? — Бан аккуратно, чтобы не облить всех, выхватывает чашку из рук Чанбина и, делая глоток, медленно отходит от барной стойки. — Работаем, Чанбин, работаем. Чан скрывается за дверью своего кабинета, а Чанбин лишь вздыхает, потирая пальцами глаза. От слова «работа» уже тошнит, а место работы спустя три месяца вызывает дискомфорт. Со отвык. Ему бы вернуться домой, где он, взяв лучшего друга и бутылку пива, сможет поиграть в приставку, посмотреть фильм, а ночью оторваться в клубе, сливаясь с пьяной толпой. Чанбин не хочет возвращаться в строй, как сказал ему врач месяц назад. Чанбин не хочет возвращаться к скучным будням, которые будут угнетать его своей однотипностью. Чанбин не хочет возвращаться в ту жизнь, из которой так долго и старательно пытался слинять. Потому что там хранится боль, которая только и хочет, что сломать его. А Чанбин ломаться не готов. Он знает, что нет того, кто его починит. И вряд ли появится в ближайшем будущем. В ушах раздаётся мерзкий звон колокольчика, висящего над входной дверью, и Чанбин хмурится, понимая, что ему нужно оторвать свою задницу от сидения высокого барного стула, и идти к клиенту с обязательно доброй улыбкой на лице. Ведь нельзя показывать посетителю, что Чанбин спал всего три часа, а сейчас чувствует себя овощем. «Клиенты это работа. Работа это деньги. Деньги это хорошо» Чанбин делает глубокий вдох, пытаясь таким образом набраться сил и энергии хотя бы на один заказ, и всё же отрывается от стула, нехотя забирая со стойки блокнот и карандаш. Чанбин чувствует, как к нему вновь подкатывает зевота, и думает, что карандаш в его руках красиво бы смотрелся воткнутым в глазу его друга-босса. Та самая четвёртая чашечка кофе ему бы сейчас не помешала. Чанбин ищет взглядом человека, который только что занял столик, и натыкается на молодого парня, уткнувшегося в книгу. Такие здесь часто бывают и являются любимчиками всех официантов. Потому что они всё своё время пребывания в кафе читают книгу и заказывают себе одну чашечку кофе, не беспокоя лишний раз официантов кучей блюд в своём заказе. — Здравствуйте. Рады видеть вас в нашем кафе. Меня зовут Чанбин. Вы готовы сделать заказ? — Чанбин мысленно хвалит себя за то, что ни разу не запнулся и звучал более-менее уверенно, и готовится записывать заказ гостя. — Привет, Чанбин. Чанбин не верит своим ушам и не хочет им верить вовсе. Раздавшийся голос бьёт по голове, словно тяжёлым молотом, заставляя проснуться окончательно. Чанбин давно его не слышал в живую — только во снах пару раз и бесконечных воспоминаниях, что посещают Со каждый день. Он уходил от этого голоса долгое время, потому что он мучил его, заставлял своей мелодичностью винить себя снова и снова. Он забывался в компании посторонних людей каждую ночь лишь для того, чтобы не слышать его и не травиться им. Чанбин пытался его забыть, но все его попытки теперь бесполезны. Потому что человек, обладающий этим голосом, здесь. Он прямо перед ним. Заставляет его дрожать сильнее, чем какой-то там крепкий алкоголь или наркотик. — Привет, Джисон, — Хан откладывает книгу в сторону и пытается поймать взгляд Чанбина, который никак не может оторваться от рассматривания чистого листа в своём блокноте. Он, если честно, боится. Боится разговаривать с ним, боится смотреть на него, боится находиться рядом с ним, боится даже дышать в его присутствии. Он слишком долго привыкал к жизни без него, чтобы сейчас вновь бросаться во всё это с головой. Может быть, он ведёт себя как трус, но зато не получит звание мазохиста. — Не думал, что ты ещё работаешь здесь. — А почему не должен? — усмехается Чанбин, но усмешка выходит нервной. — Я уже примерно, — Джисон делает паузу, загибая пальцы на руках, — три месяца тебя здесь не видел. Хотя, как и раньше, бываю тут почти каждый день. Чанбин звучно сглатывает, вспоминая эти три месяца, о которых говорит Джисон. После той его «случайной» встречи с Минхо и его друзьями Чанбин два месяца сидел, а точнее лежал на больничном. Врач долго держал его в больнице, пропуская мимо ушей все просьбы отпустить его домой и заверения в том, что он полностью здоров. Доктор Ким считал иначе, тыча Чанбину в лицо его же снимками и документами, где чёрным по белому были расписаны его достаточно тяжёлые травмы. Зато медсёстры его любили и спокойно давали успокоительные и болеутоляющие, когда тот их об этом просил. Правда, толку от них было мало: Чанбин всё так же не мог уснуть, а боль в груди после влезающих в голову мыслей о Джисоне никак не хотела утихать. Но только по возвращении домой он понял, что в больнице ему жилось спокойнее. Там он хоть иногда отвлекался от навязчивых воспоминаний благодаря процедурам и слоняющимся туда-сюда врачам. Дома же всё напоминало о Хане. Каждую ночь, вскакивая на постели в холодном поту из-за очередного кошмарного сна, Чанбин мечтал о возвращении в больницу. Спасательным кругом для Со в итоге оказался Хёнджин, сваливший в отпуск в одно время с ним. Месяц, состоящий из одних выходных, вкупе с Хваном вытянул Чанбина из состояния овоща. А выход на работу и неожиданная встреча с Джисоном затягивают его в то состояние обратно. Но, как считает Чанбин, ещё не поздно это остановить. — Были на то свои причины, — сухо кидает Чанбин, стараясь не вовлекаться в беседу, дабы было проще взять у Хана заказ и уйти от занятого им столика. — Может, расскажешь? Со вздыхает, борясь с желанием посмотреть на Джисона, и проигрывает, цепляясь за его взгляд. У Хана глаза такие, какими их помнит Чанбин: глубокие, очаровательные и до одури манящие, нежные и просящие довериться. В них сложно не влюбиться. Сложно не отдать всего себя в их плен. Чанбин понял это ещё в их первую встречу, а сейчас окончательно в этом убедился. У Джисона тяжёлый, уставший взгляд, как и в последнюю их встречу. Как и во всех ночных кошмарах Чанбина. Глупо, эгоистично, но хочется верить, что Джисону было так же тяжело, как и ему самому. Он надеется, что он не один тонул в собственных чувствах, которые эти три месяца приносили лишь боль. Он надеется, что не только он до сих пор любит. — Я работаю сейчас, — Чанбин и сам не замечает, как бросает намекающую на ещё одну встречу фразу. Это вышло случайно и как-то на автомате, он не смог проконтролировать это. Но, кажется, Джисон вовсе не против этого. Он слегка поджимает губы и улыбается, отворачиваясь к окну. И Чанбин немного расслабляется. — Чанбин! — на плечо Чанбина приземляется чужая ладонь, а в ухе стреляет из-за громкого, резко раздавшегося голоса. — Давно не виделись. Ты будешь принимать у нас заказ? Повезло же нам. Со слегка дёргается от «дружелюбного» удара по лопатке и давит из себя улыбку, пропуская Минхо к столу. Настроение резко падает ещё ниже и, кажется, пробивает дно. Он начинает ненавидеть этот понедельник сильнее. Чанбин знал, что так всё и будет, хотя, признаться, надеялся на то, что Минхо вновь исчезнет из жизни Джисона. Неважно как — уедет обратно, расскажет о драке, просто уйдёт — главное, что исчезнет. Но, кажется, эти двое не разлей вода, и как бы Чанбин ни надеялся, они друг от друга не уйдут. Минхо ерошит волосы на голове Джисона и смеётся, когда тот начинает негромко возмущаться, сразу поправляя причёску. Чанбин вдруг вспоминает, как его тошнило от их взаимодействия, и хочет испариться. Стараясь не замечать укол ревности, которая вновь хочет разъесть душу, словно кислота, он смотрит по сторонам в попытках найти свободного официанта, который мог бы принять у них заказ. И когда понимает, что из свободных остался он один, Чанбин обречённо вздыхает и прикрывает глаза, мысленно матеря Минхёка, который так жестоко подставил его. — Что будете… — Заказывать? — перебивает Минхо, нагло открыв меню, лежащее на столе перед ним. Чанбин кивает головой, стараясь держать себя в руках. Он уже успел забыть о том, как сильно чешутся его кулаки, когда он видит Минхо. Ли специально тянет время, листая меню и вчитываясь в каждое чёртово слово. «Сукин сын! Знает же его наизусть» Джисон либо ничего не видит, либо делает вид, что ничего не видит. И Чанбин ставит на второй вариант, потому что его красное от злости лицо невозможно не заметить. Минхо играется, Чанбин это знает, но остановить не может: Ли клиент, а Чан и так грозился увольнением после инцидента с Сынмином. Но Чанбин бы сейчас с удовольствием вылил что-нибудь горячее на лицо Минхо. Например, серную кислоту. — Два латте и столько же ккульппан. Записал? — Счёт один на двоих или по отдельности? — Один на двоих, Чанбин, — Минхо выделяет каждое слово и закрепляет фразу гадкой ухмылкой. Чанбин, если честно, очень хочет стереть её с его лица, но вместо этого лишь кивает головой, повторяя вслух заказ, и удаляется от столика. Ему хочется обернуться и посмотреть, что прямо сейчас делают Минхо и Джисон за его спиной. Но внутренний голос строгим тоном говорит: «Нет!». И Чанбин слушается его, подчиняется ему, потому что сам боится. Безумно боится того, что может увидеть. А вариантов у него в голове много. Например, Минхо без стеснения может гладить лежащую на столике ладонь Джисона, одаривая его теплом и нежностью. Была бы у него самого такая возможность — он бы непременно ею воспользовался. Но такое теперь позволено только Минхо. Они же вместе, верно? Или нет? — Это тот самый Минхо? — интересуется Хёнджин, отрывая Чанбина от разгадывания тайны в его голове. — Если бы он не вёл себя как мудак, я бы с ним замутил. Прости, чувак, но он реально горяч. Чанбин лишь горько усмехается. — Как думаешь, — начинает Чанбин, борясь с желанием посмотреть на их столик, — они встречаются? — Точно нет. Ты вообще видел, как Джисон смотрел на тебя? — Нет. Врёт. Он сразу заметил тот взгляд, пропитанный тоской и сожалением. И он продолжал чувствовать его на себе, когда уходил. Голос Джисона дрожал, движения выходили неуклюжими и немного нервными, а взгляд неловко скользил по лицу Со, даря ему некую нежность. Чанбин соврёт, если скажет, что не начал таять, стоя рядом со столиком Джисона. В тот момент он вновь почувствовал себя слабым и бессильным. Человеком, который хочет сделать многое, но может — ничего. Хан, как и раньше, смотрел на него с лаской, а задавал вопросы с беспокойством в голосе. И это Чанбина окончательно добило. Он старался забыть Джисона не для того, чтобы спустя три месяца вновь превращаться в желе, оказавшись рядом с ним. — Может, вам просто погулять надо? — Хёнджин вновь вытаскивает Чанбина из океана мыслей в его голове и пожимает плечами. «Просто погулять» Звучит не плохо, но на деле окажется кошмаром похлеще тех, что снились Чанбину. Он ведь боялся даже встретить его вновь после их ссоры. «Ужасная идея» Страх проигрывает желанию повернуться к тому злосчастному столику лицом, и Чанбин разворачивается. Минхо что-то упорно печатает в своём смартфоне, пока Джисон крутит головой в разные стороны, смотря то в зал, то в окно сбоку от него. И Чанбин в который раз убеждается в том, что у Джисона идеальный профиль. Он в открытую пялится на него, забыв о заказе, который вероятно уже готов. Понимает, что стоит оторвать взгляд от него, но сделать этого не может. Наверное, только сейчас он действительно осознал, как скучал по нему. По его расслабленному выражению лица, по лёгким движениям, по голосу, который он прямо сейчас хотел бы услышать вновь. Он скучал по Джисону, несмотря на то, что упорно пытался выбросить его из своей головы. Чанбин обманет себя, если скажет, что не хочет вновь прикоснуться к нему, ощущая жар кожи под кончиками собственных пальцев. Обманет, если скажет, что не хочет поцеловать его, сминая мягкие губы. Обманет, если скажет, что не хочет его. Он может обмануть всех, но только не себя. Попытки соврать себе закончились ещё в туалете клуба, пока на месте очередной незнакомой девушки Чанбин представлял Хана. — Может быть, — Чанбин следит за тем, как медленно Джисон переводит взгляд сначала вглубь зала, а после цепляется за его собственный, чанбинов, взгляд. И Со замирает. Он стоит с приоткрытым ртом, понимая, что явно выглядит по-дурацки, но отвести взгляд не может и выйти из ступора тоже. Джисон сидит далеко, но Чанбину кажется, будто они совсем близко; ему даже становится жарко от такой близости, и хочется попросить кого-то открыть все окна в кафе. У него перехватило дыхание, и дышать почти нечем. Чанбину мало кислорода. Ему нужен воздух. Чанбину мало одного лишь взгляда Джисона. Ему нужно большее: прикоснуться, почувствовать, услышать. Он хочет подойти и взять его (во всех смыслах). Забрать себе и больше никогда не отпускать. Джисон облизывает губы, прикусывая нижнюю, и продолжает смотреть Чанбину точно в глаза. А Со, кажется, прошибает всего, словно током. Ещё чуть-чуть и он начнёт задыхаться в чувствах, заставляющих внутри него всё скручиваться в тугой узел. Снова. Минхо касается руки Джисона, лежащей на столе, чем обращает его внимание на себя, и Хану приходится оторвать взгляд от Чанбина. Внутри всё вновь пустеет, а голову посещает воспоминание со дня их крупной ссоры. Чанбин не дурак, чтобы сравнивать тот случай с тем, что происходит перед его носом сейчас. Но осознание того, что Минхо вновь крадёт Джисона, сильно бьёт по нервам, самооценке и пытающейся зажить душе. Чанбин развязывает пояс рабочего фартука и уверенно шагает в сторону двери, ведущей в кабинет Бан Чана. Ему не стоило выходить сегодня на работу. Он не готов работать с клиентами.

×××

2:30 a.m.

Чанбин разлипает глаза, понимая, что сделать это было не так трудно, ведь сон никак не приходит в отличие от самого желания поспать, которое настигло его ещё два часа назад. Слева, прижавшись к боку хозяина, сопит Бут, иногда издавая звуки храпа. Чанбин ему даже завидует, осознавая, что собакой быть намного лучше. У тебя есть дом, за который не нужно платить, а соответственно, не надо ходить на работу, чтобы зарабатывать деньги. У тебя нет никого, кроме хозяина, который дарит тебе всё: и любовь, и заботу, и игру, и ласку. А значит, не нужно забивать голову различными мыслями, которые касаются проблем с другими людьми. Не забиваешь голову — хорошо ешь и спишь. Живёшь, а не просто существуешь. Чанбину кажется, что он давно забыл, что значит жить. Хёнджин, вытаскивая его в клубы, думал, что помогает ему вновь зажить весёлой, эмоциональной жизнью. Однако весёлой её не назовёшь, а вот эмоциональной — в самый раз. Тоска, грусть, злость, ревность, бешенство, отчаяние — эмоции били и бьют до сих пор через край. А после того, что произошло утром в кафе, они, кажется, стали в десять раз сильнее. На тумбочке лежит заготовленная им таблетка успокоительного, а рядом — стакан с водой. Всё, как и должно быть. Всё, как и всегда. Чанбин кладёт таблетку на язык и делает пару глотков воды, чувствуя, как твёрдые края лекарства касаются стенок горла. Привычное чувство, как и апатия, приходящая в такие моменты. Утром ему вновь идти на работу, от которой на этот раз отвязаться точно не сможет. Чан и так долго возмущался, когда Чанбин просил отпустить его из-за плохого самочувствия. «Работников мало, а клиентов много», — сказал ему Чан, и он прекрасно понимает его. Но те самые клиенты довели бы его до нервного срыва, что подпортило бы жизнь сразу всем и Чану в том числе. Со делает глубокий вдох, закрывая глаза, и хочет попытаться уснуть, мысленно говоря организму, что ему уже вставать через 4 часа. Как назло, сбоку раздаётся звук пришедшего на телефон сообщения, и Чанбин понимает, что сегодня он вряд ли уснёт. Он тянется рукой к айфону и, разблокировав его, пытается прочитать, кто и что ему прислал. Глаза, привыкшие к темноте, начинают слезиться под действием яркого экрана, но Чанбин пытается проморгаться, чтобы утолить свой интерес и возмущение. Текст сообщения заставляет удивиться, а имя отправителя — потерять дар речи и перестать дышать. Джисонни: Ты не спишь? Я могу позвонить? Чанбин трёт глаза, пытаясь увидеть в имени отправителя кого-то другого — Хёнджина, Чана, Минхёка, да даже одну из девушек из клуба, которой он по своей глупости дал номер — кто угодно, но только не Джисон. На него так влияет отсутствие сна, а может, он просто наконец-то уснул и всё это — сон? Этого не может быть. Джисон не может просто так написать, ведь он перестал писать ему три месяца назад. Возможно, это какая-то шутка, или это Минхо издевается над Чанбином, взяв телефон Джисона, пока тот спит. Из-за одной только мысли о Минхо внутри Чанбина вспыхивает всё, что можно. Дыхание учащается, а ладони сжимают бедный телефон так сильно, что он грозится треснуть. Бут сбоку начинает возиться, чувствуя запах ярости, исходящий от хозяина, пока Чанбин быстро стучит пальцами по дисплею телефона, печатая лишь одно слово: «Можешь». «Если это Минхо — клянусь богом, я его убью» Через каких-то пару секунд звонок всё же раздаётся. На экране фотография Джисона. Он улыбается во все тридцать два и пытается закрыть камеру рукой. Сердце Чанбина сжимается, ведь он помнит тот день. Помнит, как смеялся Хан, говоря ему: «Перестань меня фотографировать так близко, дурак! Просил же нормальную фотку, Чанбин-а». «Такого больше не будет» И с этой мыслью Чанбин принимает входящий звонок. Он молчит, не в силах что-то сказать, хотя по правилам должен произнести хотя бы банальное «Алло». На том конце слышны лишь звуки проносящихся мимо машин, слабый ветер и чужое дыхание. Теперь Чанбин в замешательстве. Он ничего не понимает, хоть и пытается, честно. — Чанбин, ты тут? — человек, звонящий ему, оказывается гораздо смелее самого Чанбина, потому что начинает разговор первым. И он не знает, как ему вести себя и реагировать теперь. Несмотря на посторонние шумы, он смог узнать голос в трубке. Наверное, этот голос Чанбин сможет узнать всегда и везде, хотя бы потому что он преследует его каждую ночь в воспоминаниях. — Да, Джисон, я тут, — Чанбин сквозь трубку видеть не может, к сожалению, но он почему-то уверен, что Хан прямо сейчас улыбнулся. Из-за этого и у самого улыбка на лицо лезет. — Я думал, ты не ответишь мне, — продолжает Джисон, — всё-таки поздно уже. — Ну да, почти три ночи. Поздновато для сообщений и звонков, — Джисон на том конце от чего-то смеётся. Хотя Чанбин не уверен в том, что он сказал что-то смешное. Возможно, у Джисона тоже бессонница, которая вызвала истерику. Если так, то Чанбин его прекрасно понимает, потому что сам готов и плакать, и смеяться. Но из-за бессонницы ли? — Но я рад, что получил от тебя ответ. Чанбин, наверное, должен ответить что-то такое, что даст понять Джисону о его неугасших чувствах. Или наоборот, претвориться, что сделал это из вежливости, ведь он никогда не любил игнор и знает, как Джисон его не любит. Однако Чанбин не может и слова сказать. Он молчит, слушая звуки улицы в телефоне, и хочет вновь услышать голос Хана. Такой тёплый и немного дрожащий, патокой разливающийся в ушах и груди. Ночью он только такой, без намёков на веселье и похоть. Ночью Джисон совершенно другой. — Ты дома? — Джисон вновь нарушает образовавшуюся тишину, наверное, понимая, что Чанбину нечего ответить. — Да. А ты, как я понял, нет, — не спрашивает — утверждает Чанбин. — Нет, — Джисон делает глубокий вдох, — хочу прогуляться. Может, погуляем вместе? Чанбин вновь не знает, что должен ответить. Хёнджин утром говорил, что им нужно погулять. Но будет ли это правильным поступком — он не знает. Он также не знает, чего хочет Джисон. Вдруг он хочет обыкновенной дружбы, которую теперь уже вряд ли сможет дать ему Чанбин. Он больше не сможет находиться с ним рядом и не думать о том, как приятно целовать его, как приятно обнимать и просто нечаянно касаться. Чанбин слишком сильно влюбился в него, чтобы сейчас дарить ему дружескую любовь. Чанбин утонул в чувствах к нему, и шлюпка под названием «дружба» уже не спасёт. — Мне с утра на работу. Нужно выспаться. — Ох, да? Тогда ладно, — голос Джисона пропитан унынием, и Чанбину становится не по себе. — Доброй ночи, Чанбин. Чанбин не успевает ответить: Джисон завершил звонок. На душе от этого всего паршиво, и Чанбину хочется удушиться. Всё, чего он желал на протяжении этих чёртовых трёх месяцев, — возвращение Джисона. В перерывах между попытками забыть его, Чанбин думал о том, как его вернуть, как заставить Джисона хотя бы поговорить с ним. И сейчас, когда Хан сам начал тянуться к нему, он отогнал его бредом про работу и сон. Да чёрта с два он выспится! В голове до боли быстро проносятся все воспоминания разом, режут его на куски и пытаются склеить заново. Образ Джисона перед глазами улыбается и заливисто смеётся, а у Чанбина сердце кровью обливается. Он падает головой на подушку и издаёт болезненный стон, чувствуя, как к горлу подкатывает колючий комок. Руки зарываются в смоляные пряди и пальцами сжимают их у основания. Чанбину больно: внутри всё ноет, словно острый меч скользит лезвием по телу, пуская красную кровь. Осознание собственной моральной слабости душит, делая ещё больнее, ещё мучительнее. Чанбин не знает, что происходит — он запутался окончательно. Сердце воет, просясь к Джисону, но остатки разума говорят: «Ты не должен». Со делает глубокий вдох, пытаясь задержать дыхание, и сильно жмурится. Чанбин сделает огромную ошибку, если впустит Джисона вновь в свою жизнь. И он поступит правильно, если продолжит упорно забывать его. Но Чанбин не любит слово «правильно» — ему по душе лишь Джисон. «Я должен всё исправить, пока у меня есть шанс» Чанбин вскакивает с дивана, ища взглядом джинсы и серую толстовку, что кинул куда-то перед тем, как лечь спать. И, наконец найдя такие нужные сейчас вещи, набирает номер последнего контакта в списке вызовов. В трубке звучат долгие гудки, которые сильно действуют на нервы, и Чанбин злится, выбегая из спальни в коридор. Джисон должен взять трубку. Просто обязан! Чанбин хоть раз хочет поверить в такую штуку, как судьба. Он готов поверить во что угодно. Пусть только Джисон возьмёт трубку. — Да? — Чанбин облегчённо выдыхает, позволяя себе ярко улыбнуться, и, прижав телефон к уху плечом, быстро влезает в кроссовки. — Джисон, я… Где ты? — На мосту, где мы… — Не уходи! — не дослушав, просит Со. — Я скоро приду. — Тебе же на работу с утра. — Плевать я хотел на эту работу, — тихо произносит Чанбин, надеясь, что Джисон этого не слышал и закрывая дверь на замок. — Подожди меня, слышишь? Никуда не уходи.

3:05 a.m.

Чанбин уже около пяти минут стоит недалеко от одного из входов на мост, наблюдая за Джисоном со стороны. На Хане светлые джинсы, которые, как всегда, облегая, подчёркивают стройность длинных ног, слегка потрёпанные белые кеды и лёгкая серая ветровка. На улице довольно холодно, и Чанбину кажется, что Джисон уже замёрз. Перед глазами всплывает картинка, на которой он обнимает продрогшего до костей Джисона со спины и целует его за ухом, слыша довольное мычание в ответ. Ему, если честно, хочется расплакаться из-за этого, потому что боль сковывает грудь, не позволяя Чанбину нормально дышать. И он слабо бьёт себя по щекам, дабы отогнать эти грёбаные воспоминания подальше от себя. Однако он понимает, что это не последняя картинка в голове. Понимает, что находясь с Джисоном рядом хотя бы какой-то промежуток времени, он обрекает себя на просмотр флешбэков, которые влезут в его голову без предупреждения. Но, выбегая из дома, он знал, на что идёт. Чанбин может наблюдать со стороны за смотрящим в воду Джисоном хоть всю жизнь. Расслабленный, ничего не подозревающий о слежке Хан, выглядит очень уютно, очерчивая носом кеда узорные вырезы на деревянной ограде моста. Его покой не хочется тревожить так же, как и не хочется ломать его спокойствие. С его появлением Джисон станет напряжённым, скованным, и это расстраивает. Однако Чанбин, сделав глубокий вдох и взяв всю волю в кулак, выходит из роли шпиона и быстрым шагом направляется к Джисону. Касается его плеча и… — Ох, Чанбин, — хватается за сердце Хан, — это ты. Ты меня напугал! Нельзя же так незаметно подкрадываться, ну. — Извини, я не хотел, — Джисон поджимает губы и зачем-то рассматривает лицо Чанбина, даже не пытаясь этого скрыть. «Чёрт… Сломанный нос, царапина на скуле…» Небольшие изменения на лице Чанбина после неудачной встречи с Минхо три месяца назад заметить довольно сложно. Предать им хоть какое-то значение ещё сложнее. Но Джисон точно не смог бы пройти мимо этого, зная каждую деталь лица Со наизусть. Он всматривается в царапину на скуле (единственная, что никак не может зажить) и прикрывает глаза, опуская голову вниз. — Минхо рассказал мне о вашем… разговоре. — В самом деле? — Джисон лишь неуверенно кивает. — Вот как… Не думал, что он расскажет. Говорить с Джисоном о том, что было между Минхо и Чанбином в день ссоры, не очень хочется. Это явно не та тема, которую им стоит обсуждать после долгого молчания и изоляции друг от друга. Да и что Чанбин может сказать? Что единственным выходом для него в тот день был алкоголь, из-за которого он позволил себя избить до полусмерти? Нет, он и так достаточно унижен в глазах Хана. А выставлять себя жертвой, на которую напал злодей Минхо, Чанбин не хочет хотя бы потому, что он до сих пор считает, что Ли поступил правильно. Однако душу гложет интерес к тому, как отреагировал Джисон на правду Минхо. Может, он скандалил и винил его? Или дал пощёчину, заступаясь за Чанбина? Он очень хочет верить, что ответом на все эти вопросы послужит «Да, так и было», но, к сожалению, понимает, что скорее всего ответ будет «Нет». И это обиднее всего, потому что Чанбин, несмотря на ссору с Джисоном, убил бы любого за него. А поступил бы так Хан? — Мне очень жаль, что он так поступил, правда… Я не знал, что он собирается это сделать. Если бы знал, я бы остановил его. Честно! Ты… — Джисон, — Чанбин осторожно берёт руку Хана в свою, получая удар током, — я закрыл эту тему ещё в тот день. Что было, то прошло. Возможно Чанбину кажется, но после его конечной фразы взгляд Джисона тускнеет. Он одобрительно качает головой, соглашаясь с Чанбином, и отворачивается обратно к воде, смотря куда-то вдаль. Со, немного помедлив, пристраивается с ним рядом, громко шмыгнув носом. Между ними появляется густая тишина, которую так боялся Чанбин. Подходя к мосту, он размышлял о том, что сказать Джисону, какую тему развить, чтобы им обоим было комфортно. Однако в голову так ничего не пришло, и им остаётся довольствоваться раздражающим до мозга костей молчанием. Чанбин ощущает себя маленьким мальчиком, которого привели в комнату для допросов в отделе полиции: страшно и сказать нечего. Джисон сбоку, кажется, так же не собирается ничего говорить, что довольно логично, как думает Чанбин. Ведь он уже сделал много шагов для сближения — теперь ход за самим Со. Но он, как назло, понятия не имеет, что сказать. В воздухе между ними и так летает напряжение (эмоциональное, сексуальное), а Чанбину не хочется делать ещё хуже, затрагивая не те темы. — Как работа? — Чанбин считает свой вопрос глупым и до безумия банальным, но это первое, что приходит в его голову. — Хорошо. Правда, сейчас меньше рабочих дней из-за того, что начался учебный год, — Джисон звучно сглатывает скопившуюся слюну, нервно облизывая нижнюю губу, — у Феликса… если ты его помнишь. — Да. Чанбин помнит и вряд ли когда-нибудь забудет. Феликс был причиной их первой крупной ссоры. И хотя виноват во всём не он, а Чанбин, Феликс всегда будет напоминать ему о том жутком скандале. На самом деле за эти три месяца Чанбин до конца осознал, как был не прав в тот день. Он не должен был так реагировать на Феликса и уж точно не должен был выговаривать бред, основанный лишь на глупой ревности, Джисону. Если бы у него была возможность вернуться в тот день и всё исправить, он бы ею воспользовался. Жаль, что у него нет машины времени. — Он всё ещё с Сынмином? Джисон удивлён, но Чанбин не мог не спросить. Да, возможно он глуп, но выбросить из головы зудящую мысль о том, что Джисон мог вернуться к Киму, у него не получилось, как бы он ни старался. Хан ещё в тот раз, во вторую их ссору, дал ему понять, что между ним и Сынмином быть ничего не может, но Чанбину страшно. Страшно вновь проиграть в борьбе, в которой участвовал, но не знал об этом. — Да, — неловко кивает Джисон, — у них, вроде как, всё серьёзно. Любовь и все дела. — Понятно. У Чанбина чешется язык от желания сказать о том, что вряд ли Сынмин знает, что такое любовь. Но он держится, понимая, что этим лишь всё испортит. Раз у него появился шанс на исправление, то он исправит не только ситуацию, но и себя самого. Стоит наконец показать эмоциям, что главный здесь Чанбин, а не они. — Как у тебя дела с Минхо? Из-за этого вопроса Джисон, кажется, перестаёт дышать, переводя бегающий туда-сюда взгляд в сторону Чанбина. — Ну, мы… Боже, Чанбин, — Джисон закрывает ладонями лицо, растирая его, и устремляет взгляд снова куда-то вдаль, — мне неловко говорить с тобой о Феликсе, Сынмине и тем более о Минхо. Как-то это всё… не знаю, как объяснить. — Нет, нет, я всё понимаю, — успокаивает Чанбин, хотя сам начинает паниковать. — Но ты можешь говорить со мной обо всём. Ревность осталась в прошлом, правда. Она сжирала меня с потрохами, а я понял, что не хочу быть съеденным. Так что… всё в порядке! — Да? — Чанбин кивает. — Ладно, — Джисон выдыхает и поворачивается лицом к Чанбину, всё же страшась заглянуть ему в глаза. — Всё хорошо. Правда, заебал меня немного. Он в последнее время вечно рассказывает мне о ком-то. Ну, устроился на работу и… в общем, кто-то сильно его зацепил. Ну, в плане… чувства там. — Оу, так вы не… — Что? Я не… Погоди, ты… подумал, что мы с ним вместе? — Нет, нет, — Чанбин волнуется, как и Джисон. Разговор выходит слишком неловким. — Я просто спросил. — У меня нет и никогда не было к нему чувств. Джисон звучит уверенно, потому что убеждён в своих словах на сто процентов и хочет убедить Чанбина. В какой раз он пытается доказать отсутствие чувств к Минхо? Чанбин не считал, но если бы делал это, то счёт непременно перескочил бы за отметку сто. Какой же он идиот. Пропускал мимо ушей слова Джисона о любви к нему, упускал из виду тепло, которое тот ему дарил. Зато акцентировал всё своё внимание на незначительном дерьме, которое не имело смысла, устраивая скандалы на фоне этого. Он всегда винил Джисона в том, что тот выбирает всех, но только не его самого. Но правда в том, что Джисон выбирал как раз таки его. Для Джисона важным звеном в жизни всегда был Чанбин, а тот этого не замечал из-за ревности, которая мутной плёнкой застилала его глаза. Хан кивает головой в сторону, и Чанбин расценвивает это, как предложение наконец-то прогуляться. Со, если честно, отвык от ночных прогулок. Хёнджин, вроде шутя, объясняет это страхом быть вновь избитым. А Чанбин, хоть и называет Хёнджина в ответ придурком, сказать настоящую причину всего этого не может. Потому что сам не знает. Как-то один из врачей со стажем в лет так тридцать, с которым он общался во время своего пребывания в больнице, говорил ему, что небольшая поздняя прогулка помогает организму приготовиться ко сну. Возможно, у него просто не было сил и энергии проверять это. — Чем занимался эти три месяца? — Джисон нарушает тишину неожиданно. Чанбин даже слегка дёргается. «Пил, играл в приставку с Хёнджином, вновь пил и трахал незнакомых девушек, которые были очень не против этого. А потом снова пил и задыхался в воспоминаниях о тебе» — Проводил время с Хёнджином, — нервно почесав затылок, тихо отвечает Чанбин. — Отдыхал. — Значит, ты был в отпуске? — Два месяца был на больничном и один — в отпуске. — Больничный? — Джисон явно удивлён, чего Чанбин не понимает от слова совсем. Минхо же ему всё рассказал, так к чему теперь удивление? — Господи, это из-за Минхо? Тебе сильно прилетело от него? Последний вопрос как-то больно бьёт по самооценке Чанбина. Само осознание того, что его избил какой-то там Минхо, унижало собственное достоинство. А вопросы Джисона, хоть и пропитанные волнением и заботой, кажутся ещё унизительнее. — Нет, но я попросил отправить меня на больничный. Чан был не против, — Джисон поджимает губы, не веря ни одному слову, сказанному Чанбином. — Часто ты так гуляешь? Чанбин не церемонится — сразу перескакивает на другую тему без желания обсуждать с Джисоном свои побои. Эта тема не приведёт ни к чему хорошему, а они, вроде как, отношения налаживают. — В последнее время да, — кивает Джисон, слегка поёжившись от холодного ветра. — У меня бессонница, а я где-то вычитал, что прогулка помогает организму подготовиться ко сну. Вроде врач какой-то оставил такую заметку на одном сайте. Чанбин лишь хмыкает. — Что-о? — Джисон улыбается и слабо бьёт Чанбина по плечу. — Не смейся надо мной. Вообще-то это действительно помогает! — Я никогда не пробовал. — Поздравляю, Со Чанбин, у вас появился шанс! — восклицает Джисон и легко смеётся, сунув руки в карманы ветровки. — Замёрз? Джисон пожимает плечами и ныряет носом в высокий воротник куртки. Видимо, желая согреть покрасневший от холода нос. — У тебя тоже бессонница? — Да, — честно отвечает Чанбин. — Эти три месяца я плохо сплю: засыпаю и просыпаюсь примерно через час. — Кошмары? — Да. «С тобой в главных ролях» Джисон понимающе мычит в ответ. На самом деле Чанбин безумно хочет рассказать ему обо всём: о воспоминаниях, кошмарах, о том, как он скучал и пытался справиться с той болью в груди, которая не отпускала ни на секунду, о том, что до сих пор любит безумно. Хочет вновь распахнуть перед ним душу, вывернуть её наизнанку и быть, чёрт возьми, честным и с ним, и с самим собой. Но он молчит, продолжая идти рядом с Джисоном, кажется, в сторону круглосуточной забегаловки. Они там уже были как-то раз, перекусывая не такой уж и вкусной едой. Чуть не отравились, но набрали кучу эмоций и моментов, которые впиваются в память Чанбина ядовитыми клыками. Живот больно скручивает уже какой раз за время их прогулки, и Чанбин понимает, что больше не может молчать. — Почему ты решил погулять именно со мной, Джисон? — Хан резко останавливается, но в лице не меняется. Он не удивлён, не смущён вопросом и даже не заведён им в тупик. Будто знал, что вот-вот этот вопрос прозвучит. — Потому что я соскучился по тебе, — вот так прямо. В лоб. Безо всяких придумок и отговорок. Честно и без лукавства. Чанбин знает, он бы так не смог. — Я после ссоры хотел позвонить тебе, но… был обижен. Потом я думал застать тебя в кафе в твой рабочий день, чтобы поговорить о том, что мы наделали, но тебя не было. А утром я наконец увидел тебя и… вот. «Был обижен». Это похоже на Джисона. Несмотря на то, что эта его обидчивость заставляла Чанбина мучиться и корчиться от душевной боли, он всё равно любит эту черту в характере Хана. Она делает его человеком, чьи чувства никогда не хочется задевать. Рассказ, хоть и короткий, трогает Чанбина до глубины души, лаская его слух и сознание. Да, это определённо то, что он хотел слышать от Джисона. Те самые слова, которые оставляют за собой тёплый след в Чанбине. Он кротко улыбается, стараясь скрыть счастливый визг, который может позволить себе, наверное, только девчонка. И то, самая слабая. Он кашляет и готовится ответить, выплеснуть чувства, рассказав, что тоже скучал, что не мог уснуть из-за него, что поступил глупо, но готов измениться, что… — Я понимаю, что за эти три месяца мы многое упустили и вряд ли что-то вернём, но, — Джисон нервно сглатывает слюну и переводит обеспокоенный взгляд на Чанбина, — мы ведь всё ещё друзья, да? … он всё ещё безумно его любит. «Блять» Джисон выжидающе смотрит на Чанбина и, кажется, вот-вот прошепчет «Пожалуйста», а Со молчит. У него дар речи пропал и все фразы разом вылетели из головы, оставляя на своём месте лишь пустоту. Ему обидно и скрывать это он не собирается. Дурак. Думал о том, что Джисон даст ему ещё один шанс на отношения, но упустил тот факт, что шансов было много. После случая с Феликсом — шанс, после встречи с Сынмином — тоже шанс. Кто Чанбин такой, чтобы ему давали третий шанс? Теперь он достоин лишь дружбы. Никаких тесных до потяжелевшего дыхания объятий, никаких страстных до опухших губ поцелуев, никаких сладких до грёбаного сахарного диабета моментов и никаких обещаний. Чанбин теперь может быть просто лучшим, мать его, другом. Не об этом он мечтал, когда час назад выходил из квартиры, прижимая к уху телефон с манящим голосом Джисона внутри. «Мечты сбываются, если очень сильно этого хотеть». Чанбин больше на такое не поведётся. — Я знаю, что это теперь будет сложно представить, но ведь раньше мы как-то жили без всего того… ну… ты понимаешь, — Джисон кусает губы и дёргает пальцы на руке, что доказывает, что он жутко нервничает. Джисон прав: всё это теперь сложно представить. Чанбин три месяца, находясь вдали от Хана, не мог забыть о том, как хорошо тот целуется. Закрывал глаза и будто чувствовал, как Джисон ловко водит своим языком по шее Со, специально задевая скачущий туда-сюда от возбуждения кадык. А теперь ему нужно вспомнить о том, что у них было до этого? Чанбин не готов и никогда не будет. — Чанбин, ты очень дорог мне, — вновь, но уже намного тише, произносит Джисон, — поэтому я не хочу терять тебя. Чанбину и без всех этих давящих на совесть слов хреново. Чего добивается Джисон? Разве ему самому не больно, говоря всё это? Чанбин никогда не поймёт, что у Хана в голове и к чему он собирается с ним прийти. Но одно он знает точно: он тоже не хочет терять Джисона. С ним будет сложно, но без него — ещё сложнее. Он всегда и всем говорил, что для него важнее, чем он сам, только Джисон. Его счастье, его радость, его улыбка — то, ради чего живёт и хочет жить Чанбин. И на глупый вопрос (который с точностью в двести процентов задаст ему Хёнджин) «Почему?» он ответит лишь одну фразу, выбитую, наверное, в самом сердце: «Потому что я люблю его». И он ни разу не соврёт. — Конечно, — с грустной улыбкой на лице кивает Чанбин, — мы всё ещё друзья. Если Джисон будет счастлив в дружбе с ним, Чанбин даст ему эту дружбу, несмотря на тяжёлую боль, которая давно поселилась в сердце.