Говори мне слова

- Что ж, - говорит Минхо, и решительно кивает сам себе, словно подбадривая, за неимением кого-то ещё, кто мог бы пожелать файтингов и подсказать, что в себя надо верить, и прочее вот это вот всё. - Пожалуй, дальше откладывать нет смысла, никакого. Белоснежная рубашка выглажена соседской тетушкой так тщательно, что теперь почти стоит колом и сияет на солнце, вызывая у прохожих слёзы. У самого Минхо рубашка вызывает слёзы тоже, правда, не сияющей белизной, а слишком уж подчеркнутой аккуратностью. Но тетушку переубедить было бы сложнее, чем нарядить Годзиллу в костюм Пикачу и заставить прыгать через веревочку, поэтому Минхо заставляет себя с рубашкой смириться. С прилизанной челкой он мириться не может, поэтому лохматит ее пальцами, как только оказывается вне досягаемости зорких тетушкиных глаз. Тетушка вложила в Минхо куда больше сил и любви, чем его родители, хотя бы потому, что они погибли в какой-то дурацкой катастрофе давным-давно, а она всегда присматривала в меру своих сил. Минхо лохматит свои порядком отросшие волосы, расстегивает две верхних пуговицы рубашки, и выправляет её из пояса форменных брюк. Не то, чтобы он хоть сколько-то сомневался в тетушкиных знаниях и представлениях о романтике, но, черт подери, она заставляет его выглядеть, как бойфренд мечты времен её юности! Минхо очень хочет не опозориться, и закрепить, как ему кажется, хорошее первое впечатление о себе. Хотя, конечно, выглаженная в хруст рубашка и форменные брюки, вместо каких-нибудь там модных джинсов с драными коленками, по мнению Минхо, несколько роняют его акции. Возможно. Впрочем, может и повезёт, если, например, внимательно слушать и говорить интересно, то, может, ему станет и не до таких мелочей. Минхо смотрится в стекло автобусной двери, и кусает губы, продолжая изводить себя вопросом, стоило ли купить цветы. О чем было бы проще жалеть: случись показаться идиотом, или совершенно не романтичным?.. Минхо подобного рода дилеммы просто ненавидит, вот честное слово. - Я не знал, стоит ли купить цветы, - честно говорит Минхо и улыбается чуточку виновато, - поэтому пришёл с пустыми руками. Но если тебе такое понравилось бы, скажи, и я подарю. Хан Джисон улыбается так, что от него исходит свет, медовый и теплый свет, как от святого в каком-нибудь зарубежном фильме. Он улыбается широко и так ярко, словно во всём мире нет ничего, ничегошеньки плохого. - Я хочу цветы, - так же не здороваясь говорит он, и склоняет голову на бок. - Думаю, это довольно мило. - Тогда, - Минхо смотрит, напротив, максимально серьёзно, даже немного хмурит брови, чтобы казаться старше, - давай всё начнем заново? Ты только подожди меня десять минут. - Но это совсем не... Джисон ничего договорить не успевает, потому что Минхо уносится к ближайшей цветочной лавке, которую специально заприметил по пути сюда. Он покупает какие-то крохотные кустовые цветы, маленький скромный букет нежного персикового цвета, и сразу переходит на бег, чтобы вернуться скорее. - Привет, - выдыхает он, и горло жжет от внезапно быстрого бега. - Хорошо, что ты пришел. Это тебе. Минхо протягивает букетик, а когда Джисон берет его, глядя с немного растерянной улыбкой - упирается руками в колени, и шумно переводит дух. - Я бы подождал, - улыбается Джисон, кокетливо до невозможности, а ещё - как-то очень нежно, и всё так же ослепительно. - Не стоило так бежать. Они красивые, мне нравятся. - Я не мог заставить тебя ждать дольше необходимого, - горло у Минхо всё ещё жжет, но он улыбается в ответ и осторожно разгибается. Джисон коротко прикусывает нижнюю губу, и тянет руки, поправляя Минхо челку, зачесывает её пальцами на свой лад, открывая лоб, и кивает довольно. - Вот так лучше, тебе очень идет. Кажется, ты можешь натянуть любую шмотку и сделать любую стрижку, и всё равно будешь запредельно красивым. - А ты, - парирует Минхо, и собственный голос кажется ему далеким и глухим, словно звучащим из-под толщи теплой ароматной воды, - можешь даже не пытаться меня соблазнить, потому что я уже. - Правда? У Джисона глаза такого странного оттенка, словно в глубине их вереск и лаванда, что-то невыносимо сиреневое, - Минхо забывает, что по правилам хорошего тона давно надо было бы отвести взгляд. - Вижу, что правда, - Джисон смеется заливисто и хорошо, а ещё, ему девятнадцать, и он от этого живей, чем сама Жизнь. - Ну что ж, Минхо-я. - Минхо вздрагивает, когда мягкие горячие пальцы Джисона касаются его шеи, поправляя воротник. - Я могу пообещать хорошо заботиться о тебе. Хочешь? И смотрит, склонив голову на бок, как диснеевский крольчонок, готовый петь рядом с какой-нибудь принцессой. Минхо тупит секунд тридцать просто ужасно, а потом снова старается выглядеть серьёзно. - Подожди, - просит он, и осторожно гладит по горячей сухой ладони. - Пожалуйста, подожди. Это я должен у тебя спросить, но не сейчас. Ещё рано, мы только встретились. А потом Минхо смеется тоже, потому что в фиолетовых глазах Джисона непонимание и капризное недовольство, просто потому что он всё совсем неправильно понял. - Ещё только седьмой час, - объясняет он, и уверенно берет за руку, хотя внутри всё трепещет и дрожит от волнения, - мы должны сначала погулять, потом поужинать, а потом... - Потом я соглашусь, господин Зануда, - у Джисона, кажется, действительно отлегает от сердца, - так и знай, и я потерплю только ради тебя. Но если ты решишь, что на первом свидании нельзя целоваться!.. - Можно. И нужно. Минхо держится супер молодцом, как тётушка его учила: уверенный, спокойный, и даже, вроде бы, немного забавный. А внутри у него всё клокочет и поет на несуществующих языках, и сердце бьется как шальное, и хочется вынуть его, и отдать этому невыносимо девятнадцатилетнему, с фиалковыми глазами, потому что, кажется, только у него оно сможет успокоиться. - Так, - вдруг говорит Джисон, когда уже темно, когда Минхо уже умирает от своих чувств, когда уже, кажется, пора. - Давай-ка, приступай к самому интересному. И учти: начнешь выкаблучиваться, я сам тебя поцелую, и никакие твои «давай начнем заново» не помогут. Или ты смерти моей хочешь? Точнее - нашей. Сам-то вон как весь извелся, я же вижу. Так что... - О, боже, - стонет Минхо и качает головой, - заткнись, пожалуйста, Хан Джисон. И средство заставить кого-то замолчать, древнее, как мир, безотказное средство, конечно же, работает и теперь, хотя и не совсем поймешь, кто тут кого целует. Впрочем, сейчас это не имеет особого значения. Ни сейчас, ни когда-либо после. Такие дела. OWARI