Пастель

Они ничего не находят, но на всякий случай все-таки отправляют его на МРТ. Аппарат напоминает гроб, и смешливая девочка-рентгенолог так контрастирует с мрачными ожиданиями Клеменса, что он чувствует себя персонажем ситкома. Самым тоскливым персонажем в комедии. Она ставит ему катетер в вену (какую руку удобнее?) и рассказывает про то, что собирается с ним делать. — Там внутри шумно, и нельзя шевелиться. Если вдруг станет страшно или плохо, вот кнопка, нажмёшь и я быстро тебя вытащу. Какую музыку ты любишь? — Сойдёт что угодно, — ему и правда безразлично в этот момент. И это тоже ошибка, потому что на следующие полчаса он оказывается заперт в этой чёртовой трубе с плейлистом с Евровидения. Лучше бы он слушал мерный стук аппарата. Ему кажется, что прошло не меньше часа, когда она достаёт его. — А теперь с контрастом. Если вдруг станет плохо — говори сразу, у некоторых на него бывает аллергия. По телу прокатывается тяжёлый жар. Он чувствует каждую вену, каждый сосуд, и весь горит. — Мне должно быть жарко? — Да. Поехали, — она снова задвигает его обратно в трубу. Эти 15 минут проходят гораздо насыщеннее. Клеменсу кажется, как будто он обдолбан чем-то незнакомым — все кружится, он как будто летит, тело одновременно тяжёлое и вообще не существует. Музыка превращается в размеренное тягучее нечто, и он блаженно проваливается в неё, как в транс. — Эй, мы все. Только поднимайся медленно, голова может кружиться. — Спасибо, — почему-то говорит он. — Полчаса и будут результаты, я сразу посмотрю. Клем ждёт их в коридоре. Его ощутимо ведёт, приходится присесть. Она появляется с распечатками и улыбается ему, как будто все хорошо. — Вот, держи. Тебе с этим обратно к твоим врачам, а потом они тебя отпустят, скорее всего. И воды сегодня пей побольше. — Спасибо, — повторяет он.

***

Ему приходится долго ждать. Он пишет Матти, но тот не отвечает. Если бы Клеменса спросили, что такое больница одним словом, он бы сказал — «ожидание». Ты ждёшь врачей, ждёшь своей очереди, ждёшь результаты, ждёшь, когда выздоровеешь достаточно, чтобы тебя отпустили. Или заболеешь достаточно, чтобы больше не было смысла держать тебя здесь. В конце концов его вызывают. — Смотрите, — показывает ему врач. — Это ваш мозг. Клем думает, что его мозг красивый. — А вот это — ваш гипофиз. Гипофиз ему нравится меньше. — А вот это — ваша опухоль в нем, которая выделяет пролактин. Это не рак, но она может быть опасна, если стремительно вырастет. Клем огорошенно пытается разглядеть точку на снимке. — Вот тут? — он показывает пальцем на более светлый участок. — Да. 4.5 на 5 миллиметров, даже не слишком большая. Скорее всего, мигрени, проблемы с психикой и зрением от неё. С этим живут, и живут долго и счастливо. — Но? — Клеменс не верит, что там нет подвоха. — У вас она неудачно расположена. Видите, вот здесь есть пазуха, там свободное пространство. Часто опухоли занимают её всю, и остаются незамеченными, пока не придавят зрительный нерв. Ваша растёт в ткани мозга. Её почти невозможно прооперировать без последствий. — В смысле? — Потеря зрения, парализация. Кроме того, шанс рецидива после операции — 55%, но пятилетняя выживаемость хорошая. Могу вас успокоить: этот вид опухолей обычно хорошо поддается контролю. Будете пить таблетки и жить как нормальный человек. Он упускает остаток речи про преимущества таблеток и повышенное внутричерепное давление. Опухоль в мозге. В его красивом мозге. Клеменс чувствует себя странно. Три недели назад он сам хотел умереть настолько, что чуть не преуспел. И вот ему сказали, что у него есть нормальный шанс откинуться в течение 10 лет — и он чувствует себя плохо. Это же прекрасная новость! Если он умрёт от болезни, это будет не так страшно для семьи. Он не будет в этом виноват. Это должно быть облегчением, но Клем не чувствует себя лучше. — Ваш рецепт на лекарства, — завершает монолог врач, выдавая ему какую-то бумажку.  — Первую упаковку вам дадут в аптеке внизу, а дальше надо будет покупать. Раз в неделю по четверти таблетки, утром, до еды. Если вдруг будут побочные эффекты — обязательно приходите. — Спасибо, — он выходит, не чувствуя ног. Его отпускают. Он курит у входа, все ещё ничего не понимая, даже не чувствуя вкуса сигарет. Опухоль. Шарик плоти в полсантиметра. Доброкачественный лишний шарик, который сводит его с ума. — Приедь за мной, пожалуйста, — пишет он Маттиасу. — 10 минут, бро, — почти сразу отвечает тот. У Матти теперь есть машина. Зелёная, как сад в его психушке. Он успевает выкурить ещё одну очень неспешную сигарету, пока ждёт. Голова кружится, хочется лечь. Клем садится на переднее сиденье с ногами. — Как дела? — буднично спрашивает Маттиас. — Всё нормально, — говорит Клем. — На тебе лица нет. —  Они с меня семь шкур за два дня спустили. — Может, поедим, перед тем, как возвращаться? — Давай, но выбираешь ты. Я ничего не соображаю сейчас. У Матти всегда был отличный вкус. Идеальная одежда, идеальная музыка, идеальные фильмы, книги. Не придерешься. Клем всегда ему в этом завидовал. Умница Маттиас привозит его в маленькую хипстерскую кофейню — ту самую, в которой они всегда брали кофе перед тем, как идти в универ. Иногда Клеменсу кажется, что брат знает его лучше, чем он сам. — Ты не хочешь сходить на выпускной? Он через несколько дней. — Нет, — качает головой Клем, ковыряя свой салат. Ему сейчас совершенно не до выпускного. — Недавно читал статью про то, что мы упускаем процессы инициации в нашей жизни, не уделяем им достаточно внимания. Мы потеряли ритуалы, которые были у наших предков, и не обзавелись новыми. — Если хочешь устроить себе и мне инициацию, давай напьемся, — перебивает Клеменс. Ему хочется пошутить, что его попытка суицида — отличная инициация, но он удерживается. — А тебе можно? — с недоверием. — Не знаю, но таблетки я не пью уже неделю. Наверно, можно. — По барам или домой? — кажется, Маттиас настроен решительно. — Лучше бары, так проще. А ещё я сто лет нигде не был и не хочу домой. — Как ты думаешь, что со мной сделают, если я верну тебя ночью и выпившим? — Четвертуют и повесят на дереве у входа в назидание другим, — с серьезным лицом отвечает Клем, а потом не выдерживает и все же смеётся. Они допивают кофе, болтая о всякой незначительной ерунде. Солнце светит, пригревая спину через оконное стекло. У Клеменса так легко все вокруг и так тяжело на сердце. Если бы он сейчас прыгнул в воду, его сердце утянуло бы его на дно, как камень. — Матти, мне кажется, я передумал. Напиваться сегодня точно не стоит, ехать же ещё, — а ещё ему плохо, и если чуть перебрать, это откроет двери ада. — Я забыл про это совсем, — извиняющимся тоном. Вместо адского похода по барам они берут себе по пиву и долго сидят у воды. Клем болтает ногами и не знает, как сказать. Он уверен, что Маттиас — единственный человек, которому он хотел бы сказать об этом, но в то же время так страшно. — Ты тоже не знаешь, что теперь? — Мне кажется, после окончания больших этапов в жизни все так или иначе чувствуют себя потерянными, — задумчиво говорит Маттиас. — Я вроде нашел стажировку на лето, мне все нравится, но в то же время я как будто завис в пустоте. Она в Италии, плюс я статьи буду писать. — Ты уезжаешь? — В августе, — Маттиас долго виновато смотрит ему в глаза. — Ты же справишься? Она мне очень нужна. Это всего месяц. Клем отводит взгляд. Теперь он не знает, как рассказать. Зачем дергать брата, если эта штука все равно не убьет его за это время? Узнает попозже, зато уедет со спокойной душой. — Все будет хорошо, — говорит он. — Я обещаю. На самом деле он совершенно ни в чем не уверен.