Solo

- Мою жену звали Тан. Фили выпрямляется, сидя на холодном каменном уступе и не отрывая взгляда от напряженной спины брата, стоящего в паре шагов. Принц молчит, боясь спугнуть мгновение, когда, впервые за многие недели, наконец заговорил Кили о том, что незаживающей, вечно кровоточащей раной мучило его так долго. Темноволосый лучник оборачивается, и ледяные брызги водопада, сбегающего со склона Горы, окропляют его лицо, заставляя на секунду прикрыть глаза. Ветер треплет легкие каштановые пряди, заботливо прикрывая ими страшные ожоги, и Фили в который раз видит несколько ниточек преждевременной седины, что прячутся среди густоты волос. Но вот порывы ветра стихают, и лицо младшего принца открывается полностью, являя взгляду ту свою часть, где не растет больше борода, где на месте второй из прекрасных соболиных бровей теперь лишь мучительно двигается под рубцами мышца, силящаяся нахмуриться. - А моя дочь... Мы назвали ее... - Мирани. - Тихо заканчивает за него Фили, крепко сжимая кулаки. Брат вскидывает голову, задохнувшись. Не дожидаясь готового сорваться с его губ вопроса, мечник шепчет: - Я видел ее. Видел их обеих во сне. И я знаю, что произошло, Кили... Тот сон был вещим. Подгибаются ноги младшего брата и обрушивается он на колени, пустыми стеклянными глазами глядя на свои обожженные ладони, с которых он теперь никогда не снимает толстых перчаток сыромятной кожи. Эти ладони, никогда не дрожавшие, всегда даже слишком твердо сжимавшие рукоять меча или древко гибкого лука, сейчас мелко подрагивают, беспомощные. Не удержал... Не сумел спасти... Как много отдал бы Фили, чтобы повернуть время вспять и, пусть даже наступая на горло собственной любви, видеть, что счастлив его брат со своей новой семьей, что все они живы, просто живы! Все, что имел, не задумываясь отдал бы, лишь бы знать, что глаза Кили по-прежнему сверкают азартным огнем, а не отражают блики пламени, что пожирает неумолимо две частички его души... - Я так любил их, брат... Моя Мирани, она была, как лучик света среди темноты. Ей было всего три года - считай, младенец, но смышленая не по годам. - Кили поднимает на брата глаза, блестящие непролитыми слезами. Но только и может Фили, вместо того, чтоб обнять и прижать к груди, сжать крепко ладони брата, забирая себе часть его боли. - Моя дочь, Фили, моя дочь... У меня не хватило сил вытащить ее из того пожара. Никогда из памяти не исчезнет то, как она доверчиво протягивала ко мне тонкие ручонки... - Не выдерживает младший из братьев и, стоя на коленях на сыроватой земле, утыкается макушкой в живот старшего, сотрясаясь от беззвучных сухих рыданий. - И, знаешь, брат... Ведь я, кажется, знаю, за что прогневался на меня Махал, заставив пройти через ту огненную пытку, отняв у меня самое дорогое...мое дитя... - Вырывает Кили свои ладони из рук брата, что есть силы вцепляясь ими себе в волосы. Подавляя очередной горестный стон, кусая перекошенные ожогом губы, шепчет он все тише и тише, так, что приходится Фили наклониться ближе. - Это было наказанием мне за то, что без любви взял я Тан в жены. Слышишь, Фили? Да, я смог полюбить ее, искренне полюбить, когда подарила она мне прелестную дочурку. Но не раньше! А руки ее я просил без чувств вовсе, руководствуясь только лишь разумом. Я хотел, женившись, обзаведясь семьей, оградить себя от желания вернуться в Эребор, к тебе, к дяде... Не хотел сердце твое тревожить... - Он замирает, отняв, наконец, голову от теплого живота брата, и вглядываясь тому в глаза. - Кажись, я первый гном, Фили, который без любви женился. Ведь не принято так у нас... Спутницу каждый гном себе на всю жизнь по зову сердца выбирает, и уж не разрушит их связь ничто на свете. А я закон этот преступил... Нет мне прощения, брат!!! И уберечь их, родимых, не смог ведь, хотя должен был, должен... - Сухой шепот его срывается горьким комом куда-то в пустоту разреженного горного воздуха. Перебирает мягко мечник ореховые пряди, глядя с грустью на младшего брата. - Отчего же не вернулся ты раньше, Кили? Отчего ждал так долго после того, что случилось? Второй племянник короля поднимается, наконец, с колен, присаживаясь рядом с братом на край плоской каменной плиты. Помолчав с минуту, он произносит: - Долго заживали мои ожоги. Да и жить мне не хотелось, веришь, брат? Я не цеплялся за жизнь, поэтому болезнь все время брала верх. А когда выкарабкался, то работал в кузнице без выходных, как заведенный. Чтоб только не думать ни о чем, чтобы не оставалось сил на воспоминания... Но год назад все же стали закрадываться в голову мысли о возвращении, и я не выдержал... Теперь я здесь, брат. Вот только почему-то не могу назвать Эребор домом. Нет у меня теперь дома, Фили... *** Огромная мохнатая пчела бьется о дно кувшина, сердито и громко жужжа. Кили смеется беззаботно, кидая на землю корзину с аккуратно уложенными в нее пирогами и нисколько не заботясь о том, что помнет их. - Перестань, Фили! Маме не понравится, что мы задерживаемся здесь, вместо того, чтобы идти прямиком к Гиле! - его детский голосок взлетает до небес, такой же чистый, как прозрачная вода в роднике неподалеку. - Ты же сам хотел такую пчелу поймать! Сам взгляни, какая она огромная! - Фили сосредоточенно хмурится, аккуратно приподнимая один край кувшина, но тут же отшатывается, ойкнув. Пчела вырывается из своего плена и стремительно улетает, даже не попытавшись ужалить несносных детей. - Ну вот, что ты наделал? Я все и так видел, а теперь мы ее и вовсе упустили! - Кили обиженно сгребает обеими руками глиняный кувшинчик, который они с братом должны были наполнить парным молоком дома у жены Глоина. Дис в обмен напекла их семье сытных пирогов, отправив сыновей с поручением. Казалось бы, чего уж проще - пробежать пару дворов и попросить свежего козьего молока, но Фили и Кили и тут умудрились задержаться. Проносясь стрелой мимо небольшой цветущей лужайки, они не смогли не отвлечься от своего важного задания. Фили тихонько вздыхает, и, подхватив брошенную братом корзинку, устремляется за ним, уже унесшимся вперед. - Эй, меня-то подожди, мелочь! Кили оборачивается, еще больше надув пухлые губы, и верещит: - Не называй меня так, братец! Не смей! - Ну-ну, не обижайся. - Старший брат, наконец, догоняет прыткого младшего, и сжимает его в объятиях, щекотя под ребрами. Тот моментально перестает дуться, и вот уже заливисто хохочет, чудом не роняя на гравий многострадальный кувшин... Видение меняется внезапно. И вот уже видит Фили тот самый дом, охваченный яркой пастью хрустящего пламени. Снова перед глазами лицо маленькой девочки с широко распахнутыми глазами. Но на этот раз он может разобрать ее мольбу: - Папа! Не оставляй меня, папа! Ее руки тянутся к нему в отчаянном ужасе, но гном не может сдвинуться с места, будто приросший к полу. - Папа!!! Темнота. Темнота давит на глаза, не позволяя усмирить колотящееся после очередного сна сердце. Фили дотягивается до тумбы возле кровати и только с третьей попытки зажигает желтую восковую свечу. Когда комната озаряется неверным светом дрожащего огонька, принц вдруг замирает, поняв, что все это время чувствовал на своей груди тяжесть чьей-то руки. Кили спит рядом, разметавшись по кровати и уткнувшись лицом в подушку. Его просторная рубаха задралась, и не может скрыть рубцов, что покрывают половину поджарого тела. Поправив ее, Фили судорожно вздыхает и бесконечно осторожно целует брата в лоб, снова укладываясь рядом. Этим вечером они засыпали в разных кроватях, и даже в разных покоях, но, очевидно, ночью Кили не выдержал холодного одиночества каменных сводов Горы, придя к брату... Губы Фили трогает тень горькой улыбки и, постепенно, принц вновь проваливается в сон, оставив тонкую свечу истекать в темноте бездушными восковыми слезами... * Morendo (муз.) — замирая. Затихая и замедляя темп.