Solo

Хрусткая наледь трескается под сапогом, распадаясь мельчайшими частицами ледяной мозаики. Уворачиваясь от спешащей куда-то оравы визжащих детей, принц бредет по главной улице странно оживленного в этот студеный вечер Дейла. Ах да, как же он мог забыть, что сегодня канун Великого Дня? День Дурина... День, в который много лет назад подошел небольшой усталый отряд из дюжины воинов и хоббита к захваченной драконом Горе. День гномьего нового года. А еще день, в который, годом позже отвоевания Эребора, его покинул младший брат... Покинул, оставив смятенную душу гореть в огне вины и горя. Вина едкой щелочью разъедала сердце гнома все эти годы, отравляя еще больше и без того ставшую невыносимой жизнь. Ведь лишь он, он сам стал причиной бегства брата! Не утерпел, не смог удержать в себе запретное, тайное, постыдное... Но как же запела душа, как же радостно расцвела пышным цветом прежде столь робкая надежда на взаимность, когда мелькнуло что-то лучистое в глазах Кили, услышавшего слова признания! Недолго длилось то мгновение счастья. Брат сказал ему все, не скрывая мучительной истины. Сказал, что не может ответить на эти чувства, не может пойти против себя, хоть и любит брата горячо. Братской любовью. А после...после сам отчего-то шагнул в объятия Фили... Сам подставил губы для поцелуя, и не смог старший из принцев, ошеломленный словами, что с делом не вязались, отстраниться. Ощущал на жарких губах вкус соли, и все равно целовал их неистово, жадно... Той ночью сгорел он дотла, и все годы, что последовали за этим, все годы одиночества лишь тлел, тот пожар вспоминая... Пожар... Нет. При слове этом всплывает в памяти нечто другое. Алые всполохи, озаряющие искаженное немыслимым ужасом родное лицо... Багровые искры, окутывающие полыхающей мантией сотрясающееся от рыданий тело гнома... Что такое та боль, которую испытывал Фили, в сравнении с болью брата, теряющего смысл жизни? Брата, горящего заживо в огненной бездне? Пока он, наследный принц процветающего королевства, лелеял малодушно в сердце своем то, что казалось невыносимым горем, брат его, затерявшийся где-то там, в огромном мире, испытывал муки подлинные и страшные. Не до́лжно родителям хоронить своих детей. Не должно мужьям оплакивать жен, ушедших в чертоги. Отчего бывает столь жестоким рок, отбирая у сильных все, чем живут они, оставляя лишь пустую бездушную оболочку? Фили непроизвольно сжимает кулаки, оскальзываясь неуклюже на лужице, покрытой неожиданно крепкой коркой сизого льда. Чьи-то твердые руки не дают ему упасть, подхватывая под локоть. Оборачивается принц немного рассеянно, все еще погруженный в свои думы, да так и замирает, глядя на гнома, что стоит перед ним. - Кили? Пропадал ведь брат куда-то почти на всю седмицу, а тут вдруг вернулся... Да каким вернулся! - Так ты уходил ради Ритуала? Почему же не сказал никому?! Оглядывает Фили так любимое им лицо, будто заново его узнавая. Шрамы есть, они никуда не исчезли, но теперь покрыты они плотной узорной вязью, что выбита Мастером под кожей. И вот, страшных ожогов как небывало - ровно половина лица его брата украшена замысловатым темным орнаментом татуировки, пока слишком ярким, а в некоторых местах кажущимся выпуклым, скрывая натянутую тонкую кожу рубцов. Зловещий вид приобрело теперь некогда поражавшее всех не по-гномьи прекрасными и правильными чертами лицо, но нет Фили до этого никакого дела. Смотрит он на узор, что покрывает розоватую кожу, и сжимается и без того ноющее сердце. - Но здесь...Кили...мое Имя? С древности повелось так, что есть у каждого из представителей их народа два имени - известное и сокрытое. Известным именем пользуются все, его называют любому при знакомстве, в то время, как сокрытое... Сокрытым зовут истинное Имя. И тайну этого имени, которое магическую власть имеет над гномом, знает только он один, да ближайшие из его рода. Это Имя не назовет гном никому, разве только избраннику своему в день свадьбы. Ну а узор, это имя символизирующий, для любого из непосвященных будет просто узором, и невдомек смотрящему на него, что великую тайну видит он перед собой. Сложный же Ритуал, предшествующий нанесению татуировки, проводится лишь мудрым Мастером, наделяя орнамент особой, древней и почти уже забытой магией народа Кхазад. Фили помнит поговорку, слышанную не раз: узор на коже - печать на сердце. По щеке, виску и лбу младшего принца тянутся теперь, причудливо переплетаясь, узоры трех истинных Имен. Двух из них Фили не знает, и поэтому не может прочесть, лишь догадываясь о том, чьи они, но третье...третье точно такой же угольно-черной вязью обвивает под одеждой его собственную руку чуть выше локтя. - Зачем? - не обращая внимания на снующую вокруг них толпу, Фили кончиками пальцев убирает прядь волос с лица брата, вглядываясь в темные рисунки, сбегающие по шее вниз, скрываясь за воротником. Кили прикрывает глаза. Он тянется ладонью к собственному лицу, касаясь поочередно каждого узора. - Вот это, - он проводит пальцем по двум переплетающимся орнаментам, - чтобы помнить. - А это, - палец соскальзывает на знакомый рисунок, бегущий от крыла носа по впалой щеке, - чтобы не потерять. Тебя, брат, не потерять. В этот миг обрывается что-то в душе Фили. Порывисто обнимает он брата, сжимая широкие его плечи руками. - Меня ты не потеряешь, глупый. Как бы только мне тебя прежнего вернуть? И, заглядывая младшему в глаза, впервые за многие месяцы кажется Фили, что видит он в них робкий свет. Едва теплящийся, но живой, живой огонек! Когда руки брата смыкаются в ответ на его теле, крепко прижимая к себе, Фили лишь выдыхает сдавленно, зарываясь лицом в так знакомо пахнущие древесной смолой волосы. Толпы гуляк, шатающиеся в преддверии праздника по городу, огибают двоих гномов, застывших посреди улицы в объятиях друг друга. И никому нет дела до того, что в душах этих двоих творится сейчас нечто, чему ни один не смог бы дать названия. Нечто чудесное и целительное для разбитых сердец. *** В покоях под Горой ночь всегда непроницаемо темна. Ни единый лучик света не проникает сюда, под толщу гранитных сводов. И в этом мраке, когда не горят свечи, так легко Фили представлять, что прошедшее десятилетие было лишь туманным сном, никогда не воплощавшимся в реальность! Представлять, что не было долгих лет одиночества, не было мук младшего брата, не было всей этой боли и безысходности, что до сих пор витает кругом, словно призрачная тень. Сейчас, раскинувшись на кровати в собственных покоях, старается Фили уснуть, но тщетно. Будто вторя его желаниям, тихо скрипит дверь, и мягкие шаги приглушенным эхом отдаются под высокими сводами спальни наследника. Прогибается перина под тяжестью второго тела, и вот уже прижимается брат тесно к Фили со спины, закидывая тяжелую руку на талию. Вот уже в который раз приходит Кили ночью к старшему брату, а тот все никак к этому не привыкнет, каждый раз замирая, и боясь резким движением спугнуть это несмелое доверие. - Не спится? - шепчет принц, поворачиваясь медленно на спину. Во тьме он не видит даже блеска глаз брата, потому как нет здесь никакого света, который они могли бы отражать. - Не спится. - эхом откликается Кили, обдавая Фили горячим своим дыханием. Так близко! Но помнит Фили, всегда помнит о том, что должен держать себя в узде, не давая низким своим желаниям оформиться даже в мысли. И это удается любящему сердцу без труда, ведь знает оно, что стоит однажды сорваться - и второй раз брат уже не вернется к нему. Лучше видеть его здесь, рядом с собою, и не сметь коснуться, чем вечно корить себя за то, что вновь потерял. Дыхание постепенно замедляется, и вот уже смыкаются против воли отяжелевшие веки. Теплая ладонь Кили, что лежит у брата на груди, вдруг приходит в движение, забираясь робко под тонкую ткань рубахи, и весь сон Фили разом улетучивается. Рука брата ложится на бешено заколотившееся сердце, и замирает там на несколько мгновений. - Брат? - шепот срывается с сухих губ, тревожа непослушно ворочающийся язык. - Я хочу тебя, брат. - слышит Фили в ответ, и мягкие губы Кили касаются мочки уха под волосами. Фили молчит. Он просто прислушивается к ударам собственного безумного сердца, пытаясь приказать глупому, в момент разгорячившемуся телу поостыть. Но как это возможно, когда его Кили оглаживает руками талию, обжигая поцелуями шею, а потом, неожиданно и нежно, добирается до губ? Как возможно не застонать от горячечного наслаждения, разлившегося под кожей и терзающего нутро мыслью о том, что вот он, вот, любимый, долгожданный, прекрасный...и сам просящий о большем? Но принц не стонет, лишь закусывая до крови губу, когда брат, скользнув ладонью по золотистой поросли на животе, мягко обхватывает пальцами его плоть. Отчаянным, страшным усилием поборов себя, отворачивается Фили от ласкающих его губ, и осторожно убирает от себя руку Кили. - Не надо, прошу тебя. Все это в прошлом. Слова даются так тяжело, будто каждый звук раскаленным клеймом впечатывается в гортань. Фили не знает, почему брат просит о близости, но уверен, твердо уверен в одном: Кили пожалеет об этом. И та хрупкая связь между ними, что с таким трудом стала укрепляться в последние дни, рухнет в одночасье, погребая под собой уже не осколки, а пепел вторично погубленного сердца. - Фили? - в хрипловатом голосе младшего наследника удивительным образом соединяются желание, удивление и боль непонимания. Неужто и правда излечился русоволосый гном за эти годы от запретной своей любви? - Не надо. - вновь повторяет Фили, сглатывая. Сердце стучит где-то в горле, распространяя по телу волны жара. - Не рушь то, что между нами сейчас. Ты - мой брат, Кили. Мой брат. Столько хочется сказать ему, отпрянувшему назад, в темноту! Столько хочется объяснить! Поговорить, понять все, что происходит в метущихся сердцах обоих... Но Фили продолжает молчать, не в силах вымолвить ни звука. Горло спирает, когда перина вновь шуршит, будто вздыхая облегченно, освобожденная от лишнего груза. Мрак прорезается тонкой полоской света от чадящих снаружи факелов, и вскоре вновь окутывает помещение непроницаемой завесой. Стремительно холодеет то место на часто вздымающейся груди Фили, на котором еще пару мгновений назад лежала горячая ладонь брата. И запоздало приходит мысль: быть может, брат всего лишь искал в нем утешения? Правильно ли он поступил, оттолкнув его? А в соседних покоях стоит на коленях перед своей постелью гном, чьи плечи сгорблены от непомерного груза, давящего на них. Вздрагивает он всем телом изредка, сжимая руки в замок и шепча что-то в пустоту ночи. Неизвестно, кому молится он и о чем, но, кто знает, быть может, услышит хоть кто-то этот горячий шепот, тихой жалобой тающего снега или втоптанной в грязь палой листвы возносящийся к сводам Горы и дальше, к небу? * Crescendo (муз.) — постепенно усиливая звучание.