Позднее лето

Где-то в лесу оживала ночь. Здесь, под сводом деревьев со свежим запахом лета, наконец-то переходящего в осень, темнота холодом давила на веки. Трава под звёздами была мягкой, влажной от утренней росы, чуть щекотала кожу, если зарыться в неё поглубже. Вдали дико завывал ветер с отголосками дождя и свободы. При выходе из глубин сна без сновидений запахи тех деревьев и травы и предвестник ветра бодряще действовали на нервную систему, даруя краткий миг весёлого оживления. И всё это внезапно исчезло. Саске открыл глаза. Кончик каждой травинки колол спину, и от сырости казалось, что ему никогда уже не согреться. Как же холодно. И не важно, что рядом лежало ещё одно тело — сильное, источавшее больше тепла, чем миллион солнц — ведь его обладатель мучил Саске жестокими словами и сладостными прикосновениями, которые однако приносили лишь страдания. Не важно, насколько близко к нему спал Итачи — его тело не согревало. Уже окончательно проснувшийся, разве что немного неуклюжий и дезориентированный из-за темноты в гуще леса, Саске позволил себе такую роскошь, как небольшое раздумье. Он не дурак, и понимал, что ему не сбежать, даже если собрать все те крохи сил, что остались в теле после последнего изматывающего раунда, потому что коварный старший брат тут же проснётся и запросто поймает его снова. И сделает что-нибудь ещё. Саске содрогнулся. Сложно было вообразить нечто хуже того, что он уже пережил к настоящему моменту... нескончаемую череду насилия, унижений, жестокостей, которые уже даже не шли в сравнение с действием шарингана, заставлявшего его наблюдать гибель своих родных снова и снова... От всё той же катаны. Тени у Саске под глазами стали до того глубокими и тёмными, что казались фингалами. Он скосил глаза в сторону, стараясь не думать о катане. Но как бы ни пытался избегать вида металлического клинка, боль в заднице не позволяла о себе забыть. Хотелось ещё раз проблеваться, вот только в желудке ничего не осталось. Ещё несколько дней тому назад. Но всё же он был самую малость благодарен. Тогда Итачи дал ему немного побыть в одиночестве. Когда Саске проснулся поутру после случившегося, в святилище ещё было темно, как в гробнице, а сам он до сих пор лежал на окровавленном алом шёлке алтаря. Он испытывал тогда поистине невероятную боль, словно катана так и осталась у него внутри и брат никуда не уходил. Но хотя бы в тот момент ему показалось, что не всё потеряно. Да, боль была адская и да, его заперли, но Саске знал, что сможет выбраться, убежать в безопасное место и там покончить с собой. Предпринять хоть что-то, что разорвёт порочный круг его страданий, пускай даже на время. Однако едва он успел пошевелиться, подняться с пола, морщась от рези в заду, как запертая снаружи дверь отворилась, и Итачи вернулся за ним. Брат обездвижил его мангёке шаринганом, но на сей раз иначе. Вместо бесконечно повторяющейся пытки, заключавшейся в том, чтобы снова и снова видеть дорогих себе людей, падающих ниц, как подкошенные колосья, он теперь из раза в раз переживал самую извращённую пытку в от рук старшего брата. Хуже того — смотрел, как наслаждается ею, слышал и обонял каждый нюанс своих оргазмов, которым так отчаянно сопротивлялся. Уж с чем, а с этим Саске не мог справиться: ни тогда, ни теперь. Одна часть его разума понимала, насколько всё это мерзко, античеловечно, понимала, что всё нацелено на то, чтобы сломить его и тем самым доставить Итачи извращённое удовольствие от превращения собственного младшего брата в скулящую жертву и секс-игрушку. А другая часть упивалась пламенным блаженством; та часть, что несколько лет подряд томилась без чьих-либо прикосновений и любви, выплёскивая напряжение в пустую квартиру, зеркально отражавшую ментальный Ад, на который он сам себя обрёк. Однако тот Ад не шёл ни в какое сравнение с нынешним, живым и дышащим в его собственной истерзанной плоти и крови, сочащейся из каждой новой раны. Хуже того, сейчас вторая часть его проявляла себя сильнее. Но боль в теле, конечно, никуда не девалась. Она была острой и яркой, точно весна, всякий раз как Итачи зверски его насиловал. И душевная боль ей не уступала, по коже продирал мороз, а на языке разливался кислый вкус страха всякий раз, стоило услышать этот его мягко-глумливый голос. Всякий раз хотелось проблеваться, хотелось вогнать в каменную грудь брата любое подвернувшееся оружие, выцарапать эти пустые, то кроваво-красные, то чёрные глаза, отрезать безжалостный член, приносивший ему боль и наслаждение, пока ублюдок не начнёт с криками умолять о смерти. А потом Саске вспоминал те ощущения, остро колющие подобно миллиону крошечных кинжалов сладчайшей смерти, пронзающих всё его тело, концентрирующихся в члене, напивающихся болью, слезами и кровью; те ощущения, которые уже должны были лишить его рассудка и отправить на больничную койку. Он вспоминал о жарком приливе, о том, как на несколько мгновений в его жизни появлялось что-то помимо отупляющей пустоты, и о мечте столь далёкой, что невооружённым глазом и не разглядишь. Твёрдое намерение убить Итачи все эти годы поддерживало в нём жизнь, как способны только любовь или ненависть. Эмоции, с которыми никакие мирские мечты — вроде того, чтобы стать великим шиноби или встретить идеальную девушку и остепениться — и рядом не стояли. И всё же он стремительно шёл к осознанию, что несмотря на все свои убеждения, на то, ради чего он жил, на то, что помогло ему пережить бесчисленное множество опасностей и горестей — своей цели ему не достичь. Это ему уже неоднократно демонстрировали. Саске откатился подальше от тёплого, но неласкового тела своего брата, свернувшись в максимально крошечный клубочек. Лежавший рядом Итачи спал. Тогда как Саске не смыкал глаз и мучился от раздора в собственных мыслях, Итачи не испытывал ровно никаких проблем со сном. Раскинувшись по обширному плащу — в темноте чёрное небо и алые облака сливались с тенью гибкого тела. Сейчас, когда неизменно безжизненные глаза были закрыты, глубокие линии под ними почему-то совсем не придавали ему усталый вид, хотя суровой линии рта и не могла коснуться улыбка. Гладкая бледная кожа проглядывала сквозь сетчатую рубашку, дыхание выходило медленным и равномерным. Спящий тигр. Дремлющий дракон. Его добыча могла кемарить лишь урывками, боясь забрести в мир мыслей, образов и никогда не имевших место в действительности воспоминаний. Хищник же мог позволить себе полноценный крепкий сон, и Итачи пользовался этой возможностью. Ощущая, что брат сейчас в глубоком сне, Саске невольно дёрнул ногой. Желание броситься наутёк было невыносимо, пусть он и понимал, что шансов на успех ровно никаких, но если бы как-нибудь... если бы он только смог.... Крупная ладонь сомкнулась у него на внешней стороне бедра, схватив железной хваткой и впившись блестящими чёрными ногтями в кожу, без труда пронзив истерзанную ткань шортов. Саске вздрогнул, но не воспротивился. Итачи по-прежнему спал.

***

Утро не было благословенным. Пение пташек, разливавшееся в спокойном золотистом воздухе, и резкий аромат влажной росистой травы не дарили успокоения. Да Саске этого и не ожидал. Каким-то образом ему удалось снова заснуть — чудесный дар от богов, не иначе. За три дня и три ночи, что братья провели в лесу, младший практически не смыкал глаз. Сердце вечно ухало в груди: иногда от страха, а иногда от того, чему он даже не стал давать названия. На сей раз Итачи проснулся первым. Саске только успел открыть глаза, а уже с запозданием осознал, что за ним наблюдают, и очень внимательно. Тут-то он окончательно проснулся, чтобы в первую очередь этим днём увидеть это ненавистное лицо, нависшее над ним, абсолютно ничего не выражающее, но однозначно не замышляющее ничего хорошего, и оттого Саске снова ощутил порыв вскочить на ноги и драпать отсюда что есть сил. Итачи встретился с его озлобленным взглядом из-под спутанных волос. Глаза младшего брата были темны и переполнены ненавистью и эмоциями, тогда как у старшего не выражали ничего и близко напоминающего всё это. Итачи не переставал над этим забавляться. — Доброе утро, маленький брат. Саске уже начинал ненавидеть это обращение. В разговорах с Итачи он уже давным-давно не использовал каких-либо ласковых слов; ни разу после резни, положившей начало этому сумасшествию и заронившей в его голову блестящую идею, будто ему по зубам отомстить за свой клан, что подразумевало под собой убийство одного из самых могущественных шиноби, когда-либо живших в Конохе. Сейчас всё это звучало как шутка. Но ему плевать. Он знал, что если вынесет своё нынешнее положение, останется живым и относительно здоровым, то сможет вернуться домой и начать тренироваться ещё упорнее, выучит всё то, что прежде по глупости пропускал, считая необязательным или чересчур сложным. Отточит все навыки до совершенства, будет впахивать до конца жизни, если придётся, но закончит эту битву. В какой-то момент Саске действительно задумался, а что же будет потом; был даже, пожалуй, подавлен перспективой потерять смысл жизни. Однако теперь он знал, что если убьёт брата, то ничего другого ему не нужно. Опершись ладонями на колючую влажную траву, Саске сел, глядя на Итачи из-под ресниц. Он понимал, что выхода нет да и быть не могло, ведь ему и в голову не пришло захватить с собой сюрикен или кунай той ночью несколько вечностей тому назад, когда его посетило спонтанное желание навестить семейное святилище, где в засаде его уже поджидал мучитель. С негромким свистом воздух похолодил ему ступню. В землю прямо перед ним вонзилось три куная, поблескивая росой на тёмных холодных лезвиях. Саске удивлённо вскинул глаза на брата, который стоял уже в нескольких ярдах от него. Молниеносная скорость, отточенные движения, бесшумность, отличающая превосходного шиноби и позволившая затащить Саске в этот кошмар. Заторможенным сознанием он пытался понять, в чём смысл происходящего. Итачи моментально облачился в плащ, который за счёт своей объёмности делал его ещё крупнее и более устрашающим, несмотря на худобу тела. — Ты слаб, но я хочу помочь тебе стать сильным. При этих его словах Саске моргнул. В них не было никакой логики, во всяком случае его хронически усталый и измученный мозг оказался не в состоянии её выявить. Саске промолчал и только сверлил брата взглядом. Привалившись спиной к крепкому дереву, Итачи скрестил руки на груди. Подобные драматичные жесты для него — редкость, так что недоверие Саске только усилилось. Мягкий голос прозвучал сквозь разделяющее их пространство совершенно отчётливо, несмотря на свою тягучесть: — Если хочешь убить меня и отомстить за нашу семью, понадобится что-то получше топорной техники вроде Чидори, — прозвучало это на грани упрёка, что от внимания Саске не укрылось. Он не понимал, чем несколько кунаев будут лучше могущественной техники молнии, и все же просунул безымянный палец в круглое отверстие одного из них, выдёргивая из земли. Этот навык он оттачивал годами и владел им в совершенстве. Знал, как правильно держать кунай, как двигать рукой и когда отпускать в свободный полёт. Но болезненная вспышка краткого воспоминания заставила его замереть, чуть не роняя своё оружие. Ведь это именно старший брат впервые в жизни учил его бросать кунаи. Клинок пролетел сквозь мерцающий утренний воздух почти со скоростью звука; бесшумный и опасный. Ну ладно, опасный для кого угодно другого. И хотя Саске знал, что попал точно в цель, Итачи лишь едва шевельнул головой. Ему не пришлось даже сделать шаг в сторону. Кунай почти по рукоять вонзился в одряхлевшую древесину старого дерева. Итачи усмехнулся, и от этого звука, который столь редко от него можно было услышать, зловещего — мороз продрал по коже. Крупная длань с чёрными ногтями, которая всегда напоминала только о плохом, протянулась к рукояти куная и едва уловимым движением запястья вынула его, отбросив в сторону. — И это всё, на что ты, Учиха, способен? — Заткнись, — вырвалось совершенно бездумно. Саске никогда не переваривал критику и сейчас не желал её слышать, какими бы ни были ставки. В сознании Итачи зло расправило свои тёмные крылья. С очередным негромким смешком, пустым, лишённым и капли юмора, за исключением того, что имелось в извращённом сознании, он заговорил: — Если сумеешь меня ранить, маленький брат, я тебя отпущу. Эти слова поразили слух Саске приливом звукового рая. Конечно, невелика разница… разумеется, у него должна быть какая-то возможность выгрызть, вырвать себе шанс хотя бы поцарапать брата, подключив все свои навыки ниндзюцу и тайдзюцу. В своём классе он был лучшим. — Я дам тебе уйти и никогда больше за тобой не вернусь. Если сможешь меня ранить, я дам тебе подрасти и набраться достаточно сил, чтобы убить меня. Но даже несмотря на резкий душевный подъём, Саске помнил, как ещё много лет назад уяснил, что нельзя вот так слепо доверять своему брату. Он замер, задержав пальцы над кунаем, до сих пор торчащим из земли. — А если не смогу… На это Итачи почти улыбнулся. Не по-настоящему, но настолько близко к этому, что младшему чуть поплохело. — Тогда ты проиграл, и мы попробуем кое-что новое. Саске внутренне содрогнулся. Он не особо-то горел желанием представлять, на что это «кое-что» могло быть похоже. Казалось, он уже пережил все возможные унижения, и то, что Итачи позволил столь недвусмысленным эмоциям отразиться на своём лице, означало лишь то, что на сей раз ожидается особенно изощрённая пытка. Но мизерный шанс – это всё-таки лучше, чем никаких шансов. Этой мыслью Саске себя и успокоил. — Идёт. Этим он почти заставил брата удивлённо моргнуть. Скорость, которую Саске натренировал перед финальным поединком с Гаарой на Третьем Экзамене, вдруг пришлась весьма кстати, хотя сейчас двигательная активность давалась непросто, ведь он был голоден, измождён и мучался от боли. И тем не менее для большинства абстрактных наблюдателей Саске сейчас двигался настолько быстро, что скрылся из виду. В ход пошли три куная разом. Три — привычное число для подробного оружия, о чём Итачи конечно же помнил, когда давал их младшему брату. По одному в пальцах каждой руки, третий зажат в зубах, готовый рассечь кожу и мышцы в одно движение головой. Скорость была немыслимой, атака – мощной, движения – идеально выверенными. Вот только Саске имел дело не с кем-то там, а с Итачи, и как только заметил, что тот даже не пошевелился, то уже понял, что серьёзно себя переоценил. Когда дело касалось его старшего брата, размер собственных усилий не имел значения. Сильные и безжалостные пальцы сомкнулись на горле. Итачи сделал на этот раз чуть более явное движение, но только затем, чтобы швырнуть Саске на немилосердно твёрдую плоскость пня. Но руки были ещё свободны, так что Саске практически инстинктивно махнул кунаем в левой. Однако старший брат молниеносно перехватил его руку и заломил так резко, что Саске взвизгнул и выронил оружие. Как ему даже в голову пришло, что всё может получиться. Кунай в зубах придавил губы, не нанося серьёзной травмы, но всё же оставил продолговатые полосы с металлическим солёным привкусом, вызывая желание отплеваться. Пальцы на горле сдавили сильнее, и Саске внезапно ощутил, что больше не выдержит. Оставшиеся два куная выпали, отскочив от кривых корней пня, и отлетели настолько, что не дотянуться, и теперь, считай, у Саске их и не было, они с тем же успехом могли остаться дома в футлярной сумке. Мальчик зажмурился от той силы, с которой ему постепенно сдавливали трахею, каждый вздох давался с боем. Он не знал, как вообще ещё сохранил жажду жизни и что ему с ней делать, если всё-таки удастся выбраться из этого проклятого леса. Как бы там ни было, в этот конкретный момент оставалось одно-единственное желание: дышать. Руки и ноги бестолково трепыхались, слабеющие пальцы цеплялись за удерживающую за горло руку. Наконец, Итачи отпустил. Саске с приличной высоты рухнул на землю, хватая воздух разинутым ртом и хрипя на первом — словно бы за несколько вечностей — вздохе, и начисто забыл о боли в порезах на губах. Итачи вздохнул. — До сих пор не в состоянии даже поцарапать меня. Ты проиграл, младший брат. К этому моменту Саске уже успел глотнуть достаточно воздуха, и эти слова накрыли его лавиной страха. Вспомнившееся обещание "кое-чего нового", произнесённое всё тем же ласково-вкрадчивым тоном, но вместе с тем сопровождавшееся этим жутким изгибом губ, столь похожих на его собственные, отозвалось эхом в изголодавшемся по кислороду мозгу, и он не сумел придумать ничего другого, кроме как свернуться в комочек возле дерева. Его слегка удивило, что брат не выдал никакого дурацкого комментария насчёт отсутствия у него мужества. Его молча подняли с земли, на сей раз захватив кожу на загривке, и слегка встряхнули. Впрочем эта боль показалась вечностью в раю по сравнению с тем, что минуту назад его чуть не задушили. Саске наградил брата уничтожающим взглядом, понимая, что испытывает судьбу, но было плевать. Итачи в ответ смерил его пристальным взглядом обсидиановых глаз, лишённых какого-либо выражения. А после отшвырнул, как кутёнка. Саске шлёпнулся на мягкую траву, но сила приземления была значительной, и он болезненно сморщился от напомнившем о себе переломе нескольких месяцев давности, который он получил, когда проиграл в схватке вроде этой. Однако вопреки острой боли, сознание не стало зацикливаться на старой травме. Итачи вновь снял с себя плащ из дорогой материи, после чего набросил его поверх старого пня. От остальной одежды он избавился с той же лёгкостью, и глазам Саске предстало то, чего он до смерти боялся в те несколько дней, когда Итачи не прикасался у нему больше чем мимоходом. Какой-то частью сознания он понимал, что если проиграет, то его ждёт как раз нечто вроде этого, поскольку пытать его сексуально, казалось, было для Итачи единственным хобби помимо физического или психологического насилия. Знал, что самое большое, извращённое удовольствие старший брат получает, подвергая его одновременно ужасной муке и исступлённому наслаждению. А не знай он всего этого, то мог бы наверное и смириться с происходящим почти неосознанно, где-то в глубине души... Нет, нельзя сейчас об этом думать. Саске стиснул зубы от усиливающихся внутренних сомнений в себе и осмотрелся в поисках хоть одного куная... Они будто все разом куда-то испарились, и Саске даже почти решил, что всё вокруг может оказаться лишь детально разработанным, высокореалистичным гендзюцу. Он подумал было о Шарингане, но в конечном счёте отбросил эту мысль; всё равно к настоящему моменту это бы его не спасло. Саске прежде ещё не видел брата при полноценном дневном свете. Тот раз в номере отеля не в счёт — тогда он был впечатан в стену, напуган до ужаса и испытывал боль куда худшую, чем сейчас, во всяком случае физически. Он отвёл глаза, убеждая себя, что это от отвращения, и стараясь игнорировать прилившее к щекам тепло. Итачи вновь протянул к нему руку. И Саске практически инстинктивно укусил его. Клыки с нескрываемым наслаждением вонзились в сильную кисть, надорвав кожу почти со скрипом и пустив кровь, которая смешалась с собственной, ещё продолжавшей сочиться из пореза на губе. Саске не потрудился её даже сплюнуть. Но на его беду, старший брат опять схватил его за горло и снова швырнул на твёрдый пень. Челюсти разжались сами собой, дав ему возможность выкашлять больше крови, чем он сумел похитить у брата. Ну вот, ещё одна порция внутренних повреждений... Наплевать. Небольшое кровотечение было меньшей из его проблем — Саске уяснил это ещё в первый раз, когда в его задницу ворвалась ненасытная твердь, а пыль забивала глаза и ноздри, прежде чем он испытал боль, не шедшую ни в какое сравнение с болью, которую способен причинить кунай или ствол дерева. Несмотря на его реакцию, Итачи казался по большей части изумлённым столь слабой атакой. Он в очередной раз схватил Саске за шкирку и очередным кунаем, материализовавшимся будто бы из ниоткуда, разделался с его уже и без того истерзанной одеждой. Взгляд неторопливо прошёлся по худенькой фигуре, по примятым со сна волосам, торчащим во все стороны, встретился с дерзкими чёрными глазами. Выражение ненависти почему-то делало мальчишеское лицо ещё красивее. Итачи поиграл кунаем между пальцами, а затем чиркнул кончиком бритвенно-острого лезвия по коже прямо в ямочке у Саске между ключиц, где тут же выступила рубиновая капля крови, и достаточно было только наклониться, чтобы испробовать её на вкус. Тёплые влажные губы и жаркий мокрый язык как всегда пробудили в Саске зверя, в очередной раз воззвали к предательским сладким ощущениям глубоко внутри. Он не хотел получать от этого удовольствие, презирал себя за это... но как же было хорошо. Железная воля, позволявшая ему бесстрашно смотреть в лицо смерти, сейчас не помогла сдержать низкого стона или остановить течение крови, устремившейся к самым вероломным частям его тела, тем самым, что не подчинились бы своему хозяину, даже если откусить себе язык в попытке сдержать хоть малейший стон наслаждения. Саске ненавидел эти гладкие, но жёсткие пальцы, ненавидел почти так же сильно, как их обладателя. Но вопреки этому сейчас собственное тело целиком напряглось от предвкушения, жаждая, чтобы те самые пальцы сомкнулись на члене и своими движениями доставили его на пик блаженства. В этот самый момент было наплевать на реальное положение вещей, плевать, что это его старший брат, убивший всех его близких, плевать, что впоследствии он возненавидит себя за эти ласки. Прямо сейчас, Саске хотел этого. Но желание так и не сбылось. Итачи опять всадил в него зубы, выдавливая из пореза ещё больше крови. И это не было нежно или приятно; преследовалась цель намеренно причинить боль, и уже не поверхностную, как при порезе кунаем. Саске охнул. — Я ведь сказал, что мы попробуем кое-что новое, — припомнил Итачи без удовольствия, и вообще без какой-либо интонации, что и заставило Саске вновь тревожно навостриться. Зубы старшего брата наконец оставили в покое его шею. Саске открыл глаза и встретился с пустым взглядом напротив. Сейчас на лице Итачи не было даже намёка на улыбку. Ему вдруг резко надавили на плечи, и Саске почти до боли сильно бухнулся коленями на траву. Итачи же сел на свой расстеленный плащ, избавлявший обнаженную кожу от контакта с неприятно шероховатой поверхностью пня. Саске же был лишён подобных удобств, до его чувств и потребностей никому не было дела. Ему оставались лишь острые ногти да неласковые пальцы, потащившие вперёд, пока он не оказался на коленях между слегка раздвинутых ног старшего брата, с крепкой хваткой на загривке, становящейся сейчас довольно ласковой. Пальцы скользнули Саске в волосы. Итачи не мог не восхититься их шелковистостью и тем, как в утреннем свете их чёрный тон становился почти синим. Его возбуждала такая сдержанная красота своего маленького брата. И Саске не мог этого не заметить. Итачи следил за сменой различных эмоций на его лице, известном своей извечной невозмутимостью. Отвращение, смирение, страх, подсвеченные ещё не исчезнувшим румянцем, сделавшимся только гуще. Итачи упивался всеми этими чистыми эмоциями, своей способностью определёнными действиями и словами добиться желаемой реакции. Искусно манипулировал своим младшим братом, будто красивой и замысловатой игрушкой, время от времени ломая её и оставляя сломанной. Саске зажмурился и отвернулся, не в силах справиться с наплывом мыслей и чувств, часть из которых ожесточённо конфликтовали друг с другом. Может, тело и пыталось обмануть, отчаянно жаждая разорвать цепь бесконечного одиночества, но душа не была настолько слепа. Холод коснулся шеи в том месте, где несколько минут назад остался крохотный порез от куная. Сперва Саске принял его за начавшийся дождь или особенно холодный порыв ветра. Вот только ощущение это не осталось мимолётным, оно усиливалось, провоцируя новую боль, перекрывавшую старую. Тёплая струйка крови проползла по груди, остановившись на маленьком соске. Саске поднял глаза. Ему опять угрожали кунаем, и поначалу Саске был этим озадачен. Ясно, что брат не собирался в самом деле его убивать — а как иначе, ведь его персональный Дьявол кончал оттого, что причинял страдания живому существу с целью самоутвердиться. Тогда что?.. Итачи крепко сжал в пальцах его волосы и притянул ближе. Больно, почти мучительно. Саске хотел вывернуться из болезненной хватки, но не сумел. Его губы находились уже в считанных сантиметрах от гордо вздыбившейся эрекции, которая раз за разом служила доказательством того, что Итачи способен уничтожить Саске при помощи одной лишь части своего тела. Запах был насыщенным, землистым и мускусным одновременно, и вытаскивал из глубин подсознания память о тех моментах, когда Саске был точно так же возбуждён и сам желал именно того, чего Итачи от него добивался. — Нет, — выплюнул он категорически, пускай и тихо, но совершенно уверенно в своём ответе. Кунай впился глубже. — Серьёзно? — произнёс Итачи совершенно безмятежно, будто речь шла о погоде. Да, больно, но сейчас Саске плевать на это хотел, пусть даже потом агенты АНБУ обнаружат его голый труп. Он буравил своего мучителя взглядом, не показывая страха даже под угрозой того, что лезвие вот-вот проткнёт чувствительную кожу. Кунай сдвинулся с места. Медленно, прорезая путь вниз, к нетронутому животу и оставляя идеально прямую, но весьма болезненную линию. Саске подавил жалобное мычание. Пускай и больно, но он не сдастся, не подвергнется больше такому унижению. Кунай на секунду остановился, а затем двинулся вновь. Вот только сейчас не оружие его ранило. А самый невообразимо жестокий и зубастый зверь в лесу, вонзающий в него единственный клык, разжигая боль во всём теле, боль столь интенсивную и вместе с тем столь локализованную, что Саске закричал во всё горло. Итачи переместил захват с шеи на волосы, вынуждая младшего брата пригнуться и взглянуть на полученную рану. Порез был совсем крохотный, едва оцарапал туго натянутую кожу члена. Однако из-за него Саске испытал — и продолжал чувствовать — самую страшную муку в своей жизни. И над ним всё ещё нависала угроза получить более серьёзную травму, потерять нечто, чего он не мог себе позволить лишиться, Саске понимал это кристально ясно, даже невзирая на ослепляющую боль. Итачи малейшим движением руки вновь запрокинул ему голову, и их взгляды встретились. Тогда старший брат наклонился и затянул младшего в поцелуй, высасывая кровь у него изо рта и смакуя её на собственном языке, а потом хрипло произнёс на ухо: — Выбор за тобой, младший брат. Навсегда прекратить свои страдания или выжить, чтобы возродить свой клан. Боль слишком сильна. И сейчас эта мысль пересиливала практически все остальные. Однако Саске понимал, что все его устремления, сама основа его существования и даже убийство брата — всё будет бесполезно, если он не сможет пройти через это, если не сможет сохранить гордую память и могущество красно-белого веера, однажды передав их своим потомкам... Он дёрнул головой вперёд, настолько это было возможно при болезненной хватке на волосах. Итачи мягко усмехнулся и убрал кунай, при этом наградив его длинным порезом поперёк бедра. Мальчик вздрогнул, хотя не то чтобы сейчас это принималось в расчёт. Румянец на щеках сейчас был совершенно откровенным, яркий цвет стыда и презренного унижения. Саске зажмурился, не силах даже посмотреть на то, к чему его принуждали. В своих мыслях он буквально из кожи вон лез, обжигающие когти страха впивались в живот, когда он слышал позвякивание куная, который брат перебирал в пальцах. Безжалостная хватка на волосах сделалась ещё болезненнее. — Ещё не поздно передумать, — Итачи вовсе не пытался его успокоить, да и вообще, кажется, говорил это чисто для проформы. Сейчас его возбуждение уже набрало полную силу и дыбилось, твёрдое, пугающе длинное и налитое. От одного только вида Саске уже ощущал позывы рвотного рефлекса, но он понимал, что миг братского милосердия будет далеко недолговечен. Потому, ненавидя каждую мышцу собственного тела, Саске заставил себя протянуть руку и обхватить напряжённый орган пальцами. Несмотря на стальную твёрдость, кожа была нежной, как шёлк. Член во вспотевшей руке пульсировал едва ощутимо, но непрерывно, капля прозрачной естественной смазки соскользнула с головки и растёрлась по большому пальцу. Он почувствовал, как на краткий миг старший брат содрогнулся всем телом, определённо ослабив контроль от прикосновений юной невинности к своей порочной плоти. Вероятно, это должно было доставить Саске чувство собственной власти — ведь ему удалось добиться такой реакции от красивой статуи, коей являлся по своей сути его брат — вот только нет. Ему лишь стало ещё страшнее. Нетерпение не шло в сравнение с возбуждением, которым тело Итачи отреагировало на то, как мальчик оцепенел, страх парализовал Саске вместе с неоспоримым фактом того, что старшего брата возбуждали его страдания, и что Саске сам прикасался к нему и смотрел в глаза. И не важно, что член брата уже, казалось, с дюжину раз рвал и терзал его изнутри. Сейчас другой случай, затрагивающий нечто более интимное. Слишком интимное. Жестокая хватка на волосах стиснулась ещё сильнее, разгоняя боль по всей голове. — Я жду... По его голосу Саске понял, что брат уже вернулся в своё прежнее расположение духа, и что это его последний шанс. Каждая клеточка тела протестовала против этой идеи, его буквально выворачивало наизнанку, но Саске наклонился и позволил губам тронуть головку. Буквально самый кончик. Вообще-то он не собирался медлить, но откуда ему было знать, что неуверенные прикосновения его бархатных губ к сверхчувствительной головке доставляли брату сладчайшую пытку. Тот едва сдерживался, чтобы не поддать бёдрами вперёд. — Используй язык, — произнёс Итачи как никогда резко, выдавая то, настолько неустойчиво сейчас его самообладание. Саске поерзал от боли и тяжёлого запаха чужого возбуждения. Язык вдруг высунулся и мазнул по головке, горяче-влажной и слегка грубоватой, собрал с неё выступившую капельку влаги. Вкус был солёным и непривычным, и вызывал особое отвращение в силу того, что принадлежал Итачи, но Саске подавил его и всеми силами заставил себя ещё лизнуть головку. Итачи гортанно застонал, электрические вспышки наслаждения, похожие на разряды молнии, зарождались у него в члене и пронизывали всё тело, и всё это благодаря одному лишь неопытному прикосновению. — Глубже, — проскрежетал он. И против всех на свете причин ослушаться, Саске подчинился. Его рот соскользнул по головке, непреднамеренно пропустив налитую плоть ребристому нёбу. Итачи намотал его чёрные космы на пальцы и притянул к себе ближе, глубже насаживая на себя горячим и влажным ртом. На одно долгое мгновение Саске задумался о том, чтобы изо всех сил сжать зубы. Это бы спасло его, во всяком случае номинально. Он же прекрасно понимал, что за возмездием дело не станет, и всё это будет бессмысленно. Баланс сил не изменится в его пользу. «Всё это — лишь бы только я страдал». Эта мысль дополнялась горьким чувством на сердце, не менее горьким, чем привкус возбуждённой жидкости во рту и уже в горле. На сей раз Саске полноценно закашлялся, потому что член проехался дальше и задел глотку. Глаза обожгло слезами, лишь отчасти вызванными эмоциями, когда он заставил себя взять глубже, держа напряжённый ствол в мёртвой хватке. Восхитительно тугая и влажная теснота вырвала у Итачи новый стон. Мрачное удовольствие от рта своего младшего брата на своём члене было почти запредельным. Чёрные ногти полностью сливались с эбеновыми волосами, которые он натягивал пальцами, заставляя Саске морщиться и давиться членом. Итачи потянул сильнее, на миг освободив ему рот, прежде чем вновь толкнуться внутрь. Саске почувствовал, как скрутило живот, но посыл он уловил. — Ммм... получается у тебя лучше, чем я ожидал. Возможно, ты уже практиковался в этом со своим сенсеем, учитывая то, какая ты шлюшка. Саске едва удержался от того, чтобы в самом деле не всадить зубы, а не увещевать себя перетерпеть это. Не то чтобы сейчас ещё имело значение, с какой скоростью он двигался, потому что брат уже вовсю управлял его головой, таская за волосы, насаживая на себя под нужным углом и причиняя боль своим размером, слишком большим для узкой глотки. Идеальное продолжение его личности, жёстокое и бесчувственное, стремящееся растянуть мальчишеский рот и вынудить его давиться при каждом толчке. — Поф'ол ты, — слабо огрызнулся Саске с членом во рту, рассерженный, но всё ещё по большей части напуганный. Собственная слюна смазала ствол и головку, немного облегчив скольжение и сняв боль, хотя ничто не могло заглушить боль осознания, чем он занимается. Он изо всех сил подавлял рвотный рефлекс, боролся за каждый вздох, пока старший брат продолжал засаживать ему свой массивный орган по самые гланды. И теперь из глаз катились настоящие слёзы. Итачи протянул к его лицу руку и размазал влагу большим пальцем. — И всё же ты кончаешь каждый раз, маленький брат, — издевательски заметил он, при том что голос был по-прежнему равнодушным. От этого ласкового обращения, как в детстве, слёзы хлынули с новой силой. Ведь Итачи плевать на него хотел. Да и разве когда-то было иначе? Старший брат был неумолим. Всхлипывания Саске принимались в расчёт только лишь потому, что усиливали возбуждение, служили дополнительной приправой к всеобъемлющей атмосфере порока, окутывающей происходящее, в котором Итачи трахал своего младшего брата в рот, засаживая ему по самые гланды, и негромкие звуки переживаемого унижения отзывались вибрациями, которые только усиливали сладостные ощущения. И в какой-то момент, в одночасье стало слишком хорошо. Саске вскрикнул, когда брат резко отдёрнул его за волосы, ослепив солнечным светом. Открытый рот, высунутый язык. С утробным рычанием Итачи ещё раз толкнулся в него и тут же вышел. Струя густой, липкой, горько-солёной жидкости ударила младшему в горло и попала на язык. Итачи наклонился и коротко его поцеловал. — Проглоти, Саске, — удовольствие, с которым Итачи это произнёс, с откровенной жестокостью приказывая такое собственному младшему брату, невозможно было перепутать ни с чем. И ненавидя весь белый свет, в особенности своего брата, Саске выполнил указ. Вкус спермы был тошнотворен, но и близко не до такой степени, как само это действие. Пальцы у него на щеке в этот момент были почти ласковыми. Почти. Саске прекрасно понимал, что в этом жесте искренности не больше, чем в крокодиловых слезах. В какой-то момент он был просто уверен, что сейчас проблюётся, но нет: и тело, и разум попросту отрицали реальность происходящего. Саске отвернулся от нежеланного прикосновения, веки налились свинцом. Но брат схватил его за подбородок и насильно развернул, не давая ему сейчас такой привилегии, как отстранённость. И почти игриво ущипнул Саске за нос. — За это я буду с тобой нежен. Саске чуть не расхохотался. С трудом представлялось, какое обращение в понимании брата могло считаться "нежным"... Избить до потери сознания, прежде чем снова выебать? Итачи наконец отпустил его волосы. Саске шарахнулся от него, потирая затылок, который завтра наверняка будет болеть от такого жестокого обращения. Но не успел Саске даже додумать эту мысль, как брат опять схватил его, на сей раз за плечо. Опять? Эта мысль первой промелькнула среди прочих молниеносных мыслей, когда Итачи толкнул его на пень, всё ещё покрытый мягким плащом. Материя немного облегчила падение, хотя и не кардинально. Соски, затвердевшие на утренней прохладе, больно ударились о твёрдую поверхность. Саске отстранённо подумал, что вот вечно его так швыряют, во всяком случае всегда сходным образом, задницей кверху, а Итачи управляет всем тем, что происходит дальше. Эта мысль вдохнула в него сил для борьбы и сопротивления, но старший брат только усмехнулся над его трепыханиями и надавил рукой на середину спины, повалив обратно. Тёплые пальцы огладили подтянутую округлую задницу, удивив Саске тем, насколько это приятно, когда ласкают там. Пришлось закусить язык и напомнить себе, кто делает это с ним, чтобы не разомлеть. Вот только он опять чуть было не забылся, когда другая рука брата скользнула ему между ног, подхватила раненый член и осторожно приласкала. А тот мгновенно затвердел, отзываясь на умелые прикосновения, и Саске невольно стал подмахивать издевательским поглаживаниям. Итачи же, переживший оргазм совсем недавно, без проблем ощутил новый прилив возбуждения из-за того, как Саске реагировал на его ласки. Пускай со своего ракурса он лишь в профиль мог видеть красивое лицо младшего брата, противоречивые и вместе с тем схожие выражения наслаждения и отвращения угадывались безошибочно. Мальчишку легко было удерживать одной рукой, да и не то чтобы тот ещё сопротивлялся к данному моменту. Саске не удержался и заныл, когда Итачи выпустил его член и переключился на упругие ягодицы, раздвигая их в стороны. Собственный член у Итачи — недавними стараниями его младшего брата — всё ещё блестел липкой влагой. Как следует увлажнив указательный палец, Итачи протолкнул его внутрь. Напряжённое тельце дёрнулось, и мальчик застонал от нескрываемой боли. Саске зажмурился и весь сжался. Вторжение было болезненно, впрочем эта боль и рядом не стояла с той, которую причиняла катана или член в полной боевой готовности, вонзавшийся в него без подготовки. Сейчас же он испытал лишь тупую боль, заскулил и попытался вывернуться. Бесполезно, кто бы сомневался. Брат крепко удерживал его в одном положении, растягивал одним пальцем и дал к нему привыкнуть, прежде чем добавить второй. Даже при такой постепенности без болезненных ощущений не обошлось, но по крайней мере теперь стало ясно, что старший брат подразумевал под "нежным обращением". Грядущее пугало ничуть не меньше, чем прежде, но по крайней мере теперь утешало смутное осознание, что после подготовки будет не так больно. Когда Итачи в конце концов вынул пальцы, Саске чувствовал, что там теперь более растянуто и расслабленно, вот только вернувшееся осознание реального положения вещей и воспоминания о смертельной боли заставили его зажаться с прежней силой. — Глупый, — произнёс Итачи нейтрально, даже почти без интереса. — Но если тебе хочется быть для меня более тугим, ничего не имею против. От этих слов Саске почти вышел из себя, но несмотря на абсурдность всего этого конфликта, от которого хотелось орать, он решил сделать то, чего не позволял себе никогда прежде: расслабиться. Даже когда ощутил твёрдую головку возле своего ануса, он заставлял себя больше не зажиматься. А сказать это было проще, чем сделать, когда брат стал постепенно входить в него, медленно раздвигая внутренние стеночки и вызывая этим игольчатые покалывания наряду болью, одновременно и тупой, и острой. На сей раз Итачи не вставил ему разом, одномоментно получая всё удовольствие, а вводил медленно, растягивая первое движение до бесконечности и до непривычного ощущения заполненности, от которого у Саске жар сильнее прилил к лицу. Это... Нет, это не должно было доставлять таких ощущений. Должно быть лишь ослепительное пламя агонии, кошмарная боль, рвущая на части и заставляющая молить о смерти. Ничто не приготовило Саске к удовольствию, простреливающему всё тело, и к напряжению в паху почти до боли, когда головка братова члена поразила какую-то сладостную точку внутри — такое уже случалось раньше, но тогда боль перекрывала это ощущение и не давала ему дойти до сознания. — Аах... — он ненавидел это ощущение наполненности, чувство растяжения и тот факт, что он не умер в тот самый момент, как ему присунул собственный старший брат. Хуже некуда. Новое удовольствие заставляло его истекать тёплой смазкой, а потом ещё Итачи взялся гладить его по члену, делая ощущения в миллион раз хуже и лучше одновременно. Саске не выдержал и подался на вторгающийся член и сладостно истязающую руку. На сей раз ритм движений был медленным, и опять же, чувствовалось во всём этом нечто принципиально новое. Всякий раз, как Итачи входил в него до конца, Саске сталкивался с немыслимо сладким удовольствием, как если помножить на бесконечность всё то, что он когда-либо получал от самоудовлетворения. Он был заполнен до предела, двигающийся внутри член причинял боль, как и раньше, но с той разницей, что теперь боль сплеталась с этим новым невероятным ощущением. — Хватит! — смог почти выкрикнуть Саске, хотя звук осипшего голоса походил скорее на выдох. Но он был почти уверен в своём слове, хотя всё изменилось, когда медленный ритм сделался более равномерным, каждое скольжение твёрдого члена по нежным внутренним стенкам разносило изумительные ощущения по всему телу вместе с комбинированными вспышками удовольствия. Пришло смутное осознание, что останавливаться брат не намерен. Соображалось очень туго, потому как согревающее наслаждение выедало мозг и все убеждения, гибкое тело тряслось мелкой дрожью от натиска сзади. А Итачи всё продолжал медленно его трахать. Тугая задница, конвульсивно сокращавшаяся на его члене, дарила потрясающие ощущения, пускай и менее интенсивные без моря страданий, которые он доставлял братишке в прошлые разы, без его сопротивления, криков и попыток вырваться. Впрочем, ему нравилось, как Саске извивался и дрожал при каждом толчке, как твёрдый трепещущий член истекал смазкой у него в ладони. И вдруг сбивающая с толку буря ощущений для Саске прекратилась. Несколько секунд он не мог понять, в чём дело, и знал только, что почувствовал в этот момент и облегчение, и досаду. А потом марево секса в голове слегка развеялось, и он осознал, что где-то поблизости появился некто третий. Саске открыл глаза и поднял голову. На противоположном конце поляны, прямо напротив них, стоял Какаши и глядел на братьев в упор. Из-за неизменной маски, как и всегда, почти невозможно было понять, о чём тот думает. Головной протектор как обычно прятал под собой шаринган. Саске сначала побледнел, потом покраснел от унижения, и у него пропала бы эрекция, если бы брат не продолжал ласкать пальцами его член, заставляя затвердеть только сильнее. И спокойный голос — единственный, который Саске слышал на протяжении, казалось, не нескольких дней, а целой вечности — нарушил резко возникшую паузу. — Аа, Какаши-сан. А я всё думал, когда же вы появитесь. Саске смутно подумал о том, насколько же неуместно звучал такой светский тон в ситуации, когда кого-то застукали ебущим своего младшего брата в жопу посреди леса. А потом, к окончательному его офигеванию, Итачи возобновил движения. Какаши наблюдал представшую ему сцену с максимально возможной отрешённостью. Хотя это было сложно на грани невозможного, ему удалось выследить Итачи и прийти сюда на выручку Саске, пока психика мальчика не травмировалась окончательно. Он ведь ещё ребёнок, это видно невооружённым глазом, даже несмотря на явные признаки испытываемого им удовольствия. — Итачи. Отпусти Саске. Он говорил с Сакурой, слышал отчёт Цунаде после медицинского обследования Саске, но предпочёл думать, что всё не то, чем кажется, что это неправда. Но теперь он во всём убедился собственными глазами, и отрицать уже ничего было нельзя. Он знавал Итачи в былые времена, знал, что его разум сломан или как минимум извращён, и несколько его поведенческих особенностей несомненно были слишком безнравственными даже при всём его невероятном таланте. И всё зашло куда дальше, в этом никаких сомнений. Какаши слышал протесты Саске, чувствовал его эмоциональные противоречия, однако сейчас аура младшего из братьев Учиха отражала не что иное, как удовольствие. Итачи мастерски над ним поработал, привил зависимость от своих прикосновений. — Сомневаюсь, что он хочет, чтобы я его отпустил, старый друг, — произнёс Итачи с сухим весельем в голосе, не прекращая размеренных движений в своём брате. В это время Саске под ним мечтал лишь о том, как вырваться и прикончить его; желание, ставшее уже привычным за несколько недель после начала всевозможных пыток. По крайней мере раньше никто об этом не знал, а потом знала только Сакура, но никто из тех, кому действительно не следовало видеть, как он теряет хладнокровие. Вдобавок, тогда он хотя бы не наслаждался каждой секундой происходящего. Внезапно старший брат убрал ласкающую руку с его члена. Жестокие пальцы вновь сомкнулись у Саске на волосах, рывком запрокидывая ему голову. При этом член вдвинулся глубже прежнего, вырывая у Саске крик боли и удовольствия. А после этого Итачи остановился, мучая Саске внезапным бездействием. В этот самый момент Саске осознавал, что достиг уже самого дна своего персонального Ада — второго за целую вечность, в течение которой он уже просто не мог сильнее отдалиться от образа того, кем желал стать. — Пожалуйста! — взвыл он. Ведь Учиха Саске никогда ни о чём не умоляет. — Пожалуйста... прошу, не останавливайся... — но умолял сейчас, просто не мог ничего с собой поделать, да и не хотел. Итачи в последний раз вогнал в него член. Его дыхание обожгло Саске шею и ухо, и дальнейшие слова прозвучали тихо, но совершенно отчётливо: — Кончай, Саске. Если только не думаешь, что сможешь сдержаться. Он-то, может, и думал, но при глубине и силе проникновения продержаться хоть секундой дольше оказалось выше всяческих сил. Слава богу, оказалось физически невозможно держать глаза открытыми, когда его накрыло волной экстаза и превратило музыку стыда в слабый писк, когда он чуть ли не закричал от мощи оргазма, который пальцы брата выдаивали из него до последней капли. Саске не желал смотреть в лицо своему учителю — человеку, которым восхищался, — когда с космической силой кончал от рук и члена своего старшего брата, которого поклялся убить. Когда последствия оргазма схлынули, Саске рухнул на живот бескостной куклой, очередной раз принесённый в жертву, уткнувшийся лицом в покрытый плащом пень. Раскалённые добела ощущения непереносимого удовольствия стремительно покидали его худое, измождённое тело, оставляя после себя чувство покалывания. А после этого — ничего, кроме тупого онемения. Открывать глаза всё ещё не хотелось. К пояснице прижалось нечто холодное и твёрдое, пуская кровь. Какаши напрягся, увидев, как Итачи вынул кунай. Он и до этого момента он не мог ничего поделать, кроме как говорить, а теперь ситуация стала ещё опаснее. Саске теперь плакал и вырвался под своим братом, удовольствие опять стало болью, когда Итачи принялся удовлетворять собственные жестокие желания, вдалбливая своего младшего брата в беспощадно жёсткую поверхность, лишь слегка защищённую тканью плаща. Итачи, всецело контролируя ситуацию, удерживал кунай у основания позвоночника Саске. — Подойдите на шаг ближе — и сделаю что-то похуже того, что вы уже видели. У джонина не было оснований сомневаться в его словах. Сознание, работавшее с молниеносной скоростью, старательно перебирало возможные варианты действий. Итачи активировал шаринган ещё задолго до его появления, и Какаши ещё несколько месяцев тому назад имел возможность убедиться, что при таком условии сам он практически бессилен что-либо поделать. Саске к этому моменту уже был практически не в себе, его почти сломленный разум отказывался подавать хоть какие-нибудь сигналы к действию. Он был раздавлен унижением, после того как собственный брат довёл его до оргазма на глазах у наставника и даже вынудил умолять об этом. И даже теперь он ничего не пытался предпринять, а просто лежал неподвижно, с закрытыми глазами и почти неживым лицом. Одна эта картина заводила Итачи донельзя: видеть Саске сломленным и истекающим кровью под собой, знать, что его разум и дух никогда не оправятся от самого сладостного физического опыта в жизни. Ощутив лёгкий надрыв тугой плоти вокруг своего члена, Итачи в последний раз вломился в тело брата и наконец дал себе кончить. Саске обливался слезами, блестящими в блеклом солнечном свете. Он, конечно, должен был уже привыкнуть к вливающейся в него щипучей и обжигающей жидкости, должен был понимать, что за удовольствием, которое брат доставлял ему из каких-то своих извращённых соображений, всегда следовала боль. И всё же ничто не подготовило его к такой боли, которая являла собой уже не просто жгучий дискомфорт. Итачи вышел из его тела, оставляя Саске опустошённым и использованным. Кунай упал рядом с мальчиком на плащ, и Саске захотел схватить его, вскочить и немедля расквитаться с братом за всё, что тот с ним сотворил. Часть его верила, что жажда мести и стыд помогут ему в этом. Пальцы пришли в движение, сомкнувшись на рукоятке. Не заботясь о собственной наготе, Саске развернулся и вслепую размахнулся, но рассёк лишь воздух. Он обшарил вокруг одичавшими глазами, но рядом никого не оказалось, лишь опавшие листья взметнулись в завихрении ветра. Итачи ушёл. А значит, Саске остался ни с чем. Во всяком случае не с тем, чего желал. Испытывая горькое разочарование, он отшвырнул кунай, сграбастал плащ и завернулся в него, рухнул рядом с пнём, свернувшись калачиком, и приложил столько усилий, сколько никогда в жизни, чтобы постараться забыть всё произошедшее. Он даже почти забыл о присутствии Какаши, поскольку тот уже давно не двигался. Саске поднял глаза на неожиданный звук и увидел перед собой наставника, всматривающегося куда-то вдаль. И Саске чуть заметно улыбнулся, пускай совсем этого не хотелось. — Он сказал, я слаб. И он прав.