Свеча за танатофила

      Худшие предчувствия Бальтазара, хотя хороших у него и не бывает, оправдываются с лихвой: выбраться из нищеты получается только к апрелю. Тогда же он позволяет себе отдохнуть, гуляя по ближнему селу, а затем по лесу: весь предыдущий месяц только спал и строчил письма, причём спать старался как можно меньше. Ради прогулки он отнёс последнее письмо до ящика самостоятельно, не отдал слугам, и пару минут кряду разглядывал себя в витрине на фоне коробов с рассадой, не веря, что мог исхудать ещё сильнее. Уверен был, что уже некуда. Удалившись от единственной грунтовой улочки с приземистыми домами, называющей себя селом Диокен, подставив свои мощи скудному весеннему солнцу, Бальтазар запускает с пригорка пустой бутылкой в сторону моря и своего отшельничьего скита. Основное применение внезапно щедрому свалившемуся на голову гонорару он уже нашёл, выпивки набрал достаточно, но раз осталась ещё приличная горка денег — придётся думать о переезде. Он немного сомневается в том, что его убежище до сих пор является тайным. После визита громил, да ещё и после шальной мартовской бомбы прямо под подушкой, не так-то легко верить в это безоговорочно. Спустя сутки он ещё не знает, куда именно отправляется, но уже раскладывает один из скелетов на неровном полу, безошибочно выбрав нужные кости из хаотичной кучи. — С каждым твоим призывом мне все паршивее, — обречённо стонет полупрозрачный фантом, взметнувшись над изломанными рёбрами своих останков. — Я знаю, сэр Вениамин, это наша общая беда. Вас задело взрывом. Меня тоже зацепило. — И ты, конечно, хочешь мстить мне за этот взрыв. За то, что я его не предотвратил. — Не хочу, — Бальтазар качает головой, надеясь, что древний дух ещё может видеть. — Я это уже слышал сотни раз: не хочешь, но будешь. Опять нализался в жопу, нечестивец, да чтоб все твои бутылки впредь взрывались. — Не спорю, нализался. Не спорю, в жопу. И вот решил попрощаться. Спасибо сказать за службу. Ну и за остроумные пожелания.       Призрак колышется рябью, неизменно вызывающей мельтешение в глазах, легкую дезориентацию. На этом, конечно, способности бестелесной нежити не заканчиваются — у незваных гостей охранное привидение пробуждает безотчётный страх, затем панику. В лучших случаях и амнезию. Пока не сработает магия, притягивающая его в охраняемую местность, дух относительно свободен — то есть на протяжении почти всего времени своей службы. Хоть и не может переселиться на тот свет, но на этом ничем не ограничен. В общем, наименее обременительная задача для привидения, но это никак не мешает Вениамину изрыгать брань, такой уж характер. — Ты способен только мёртвые рёбра ломать, погань. Дух мой тебе не сломать ни своей богохульной магией, ни этими насмешками. — И не пытался. Для насмешек по этому свету живые стадами топчутся. Мир вашему отныне и навечно свободному духу. Именем Матери Червей и моею волей. Призрак растворяется с недоверчивым матом, его теперь на этом свете ничто не держит, но вряд ли что-то его в этом убедит. С мадам Джеммой разговор выходит коротким: — Отпусти уже, Бальтазарушка, солнышко. Как ещё-то тебя попросить, ну сколько ж можно мучить душу грешную. — Отпускаю уже. Подержу ещё несколько минут, если нужно грехи исповедать. — Да не стоят они того. Так задержалась на этом свете, что и минутка вечностью кажется. Храни Матушка тебя. — Как пожелаете, и вас пусть хранит. Остальные по большей части и говорить толком не могут, однако Бальтазар вдумчиво прощается с каждым и щедро наливает себе за упокой каждого, прежде чем отнести все скелеты в овраг и похоронить неприметно, но с соблюдением необходимых правил. Посидев с головокружением до темноты у свежих могил, он наполовину засыпает овраг землёй и прячет следы. Вероятность, что кто-то достаточно сильный (и упёртый) намеренно разорвёт его многослойные запреты и побеспокоит мёртвых снова, стремится к нулю, но дело касается вечности и лучше убедиться, что сделал все возможное. С утра пораньше слуга доставляет ему почту, чтобы вскоре быть развеянным в прах. Вчера весь день освобождал бестелесные души, теперь столько же возиться с бездушными телами, корреспонденция подождёт. Промчаться бы на коне во главе неживой процессии, как в лихие былые времена, да только без конкретной цели назначения зловещий нечестивый марш наверняка превратится в потешные поскакушки прямиком на костёр. Всем ведь известен закон подлости: когда выбираешь, у кого спросить дорогу, выбор обязательно остановится на самом неподходящем из прохожих. Так что отслужили, пора и честь знать. Среди писем Бальтазар находит чек на ещё более солидную сумму. Сверяет подписи — так и есть, от того же заказчика. Смутную тревогу навевают эти переплетённые завитки и красные чернила, словно напоминают о чём-то. Зато можно теперь поселиться в любой гостинице и подбирать новый скит не торопясь, основательно. Сперва только Баширу навестить, давно не виделись. Всё существенное имущество Бальтазара можно легко унести даже на его худосочных плечах, а остальное он заваливает камнями, обрушив потолок, пускай доброжелатели думают, что кто-то опередил их и уже похоронил некроманта заживо. Успокоятся хоть немного, всё поменьше суеты в этом нелепом мире. Башира никогда не меняется, все та же медовая улыбка, чай с мёдом и орешки с мёдом за счёт заведения. Вечнозелёные пальмы в пёстром салоне посреди северной столицы. Кричащая праздничная вывеска между серой каменной кладкой и остроконечными крышами. Хозяйка стрижет Бальтазара «как обычно» и рекомендует хорошую тихую гостиницу сразу за городской чертой. Спустя всего десяток дней после того, как он рассылает постоянным корреспондентам свой новый адрес, приходит письмо с красными завитушками в подписи. На этот раз без чека, но отправитель, сэр Родерик Мауриц Тептарилльский, эсквайр, приглашает сэра Бальтазара погостить у него в тептарилльском поместье в течение неограниченного времени. Приглашение действительно на протяжении двух месяцев, сэру Бальтазару гарантированы полная безопасность, свободное пользование личным транспортом хозяина и прочая, прочая. Червячок тревоги бьётся сильнее. Покойная Джемма просит Мать хранить живого некроманта. Мёртвые видят дальше живых. Деньги, когда он оказался без гроша. Приглашение под кров, когда он взорвал собственный дом. Тептарилл далеко. Почта никогда не была настолько быстрой. — Нет, Башира, ваша работа безупречна. Никаких денег возвращать не надо! Я просто на чай. Просто с презентом. Бальтазар корчит милую и глупую рожицу, надеясь, что она не получилась злобной или, хуже того, пошлой. Вручает Башире коробку фигурного марципана, надеясь, что вкусовые качества этого продукта достойны хотя бы четверти его цены. У неё есть время выпить чаю под пальмами. Посреди любезностей и шуток некромант интересуется, что она знает о Родерике. — Я знаю многое о многих. Но умею хранить секреты, и никакие деньги меня не отучат. От меня услышите лишь то, что знают все. Господин Родерик Мауриц фактически владеет Тептариллом, хотя там есть и мэр, и свой парламент. Сказочно богатый, учёный, влиятельный. Одна из первых фигур в транспортной промышленности. — Это уже полезно, благодарю вас. Я не знал того, что знают все. С угощением не прогадал, похоже. Невозможно из вежливости так непосредственно уминать конфеты, как это делает Башира. — С недавних пор вдовец, — добавляет она с непонятной гордостью, будто лично придушила жену Родерика, и кладёт последнюю марципановую фигурку прямо Бальтазару в рот. И правда, вкусно, но мало. — Ещё тысяча благодарностей. Транспорт, говорите… А как вы считаете, возможно ли доставить письмо из Пел-Баринги до Тептарилла за три дня? — Если мы всё ещё говорим о Родерике, то да. Машины, которые летают по небу, намного быстрее воздушного шара. Они в самом деле существуют. Всего несколько штук. С совсем недавних пор. И он причастен к их созданию. — А вот это не просто полезная, а очень ценная информация. В уважающих себя периодических изданиях паролёты упоминались лишь как проект или как неподтверждённый слух, что особо подчёркивалось. Но Бальтазар последний раз заглядывал в такую газету дней пять назад, кто знает, что можно называть «недавней порой». Изредка возникает чувство, будто какой-то темпоральный маг его проклял, принудив узнавать новости и реагировать на события позже, чем вся остальная вселенная. Он целует Баширу в щеку, она приглашает его на чай в любое удобное время. Если интересная ему персона — видный предприниматель, то больше может сказать Латаласса, она не одну собаку съела на междугородней торговле. Она столь же склонна говорить загадками, как Башира, но не станет так же щепетильно прятать от Бальтазара секреты. Однако магистр в отлучке, как сообщает её дворецкий — на одном из тех залаамских островов, куда допускают лишь представителей её расы. Кажется, докопаться до сути можно только в логове паука. Не того пошиба это личность, чтобы подкладывать жалкую бомбу в постель старому колдуну. Паук гарантировал безопасность, так пусть обеспечит её, или пожалеет. — И не таким рога отвинчивали, — некромант проводит пальцем по витому рогу венчающего его посох черепа, собирая в кулак остатки безрассудства, и бросается в омут. В Тептарилле намного теплее, чем в столице, или за время пути погода сильно изменилась. Дворник на широкой светлой улице показывает дорогу к поместью; Родерик совсем не похож на паука и вообще далёк от того, что Бальтазар успел навоображать себе в поезде, а затем на пароходе. Энергичный невысокий мужчина с проседью в бакенбардах радушно привечает пыльного путника, лично выйдя к воротам. — Я счастлив, что вы приняли моё приглашение. Сэр? Господин? Как вам привычнее? — Если именно привычнее, то мастер. — Конечно, я должен был догадаться. Просто Родерик, пожалуйста. Прошу, отдохните с дороги и будьте как дома. Я распоряжусь принести вам бутылку вина к ужину? — Две бутылки. И одного собутыльника.       Две бутылки действительно поджидают его в спальне, когда он заканчивает со всеми водными процедурами, но от собутыльника — лишь записка с извинениями на том же подносе. И с подписью красными завитушками. С утра Бальтазар даже рад тому, что вечером его пожелания были исполнены не целиком. Первую и то не допил, свалился спать, точно бы ударил в стол лицом перед новым знакомым. Он не спешит воспользоваться личным транспортом хозяина и выбирается в город пешком. Между окраиной небольшого поселения и внешней оградой поместья — холмы и река, вливающаяся далее в пролив Залаам. Море здесь выглядит совсем иначе, намного менее скалистое и более светлых оттенков, нежели Сумрачное, около которого Бальтазар прожил несколько лет. Сумрачное даже днём антрацитовое, здесь же вода почти светится лазурью у берегов. Городок под стать — дома бежевые и жёлтые, среди них контрастом выступают кирпичные здания с высокими трубами, характерного для севера тёмного камня почти не встретишь. Бальтазар интересуется в местной библиотеке, не нужна ли помощь. Пока лишь самая простая — рассортировать, обновить каталог — но он берётся и за такую работу, потом доверят иные задачи, возможно. В основном, правда, приходится перетаскивать стопки книг на себе. Белый миниатюрный котик, которого никто не гонит из библиотеки, привязывается к некроманту и ходит за ним по пятам весь день. На закате хозяин дома зовёт гостя в кабинет, познакомиться получше. У него уже заготовлены несколько бутылок отличного вина, чтобы знакомство прошло как можно легче. — Не лишайте меня удовольствия угадать, для чего замшелый маг понадобился светилу прикладной инженерии, — просит Бальтазар, проследив, чтобы Родерик выпил штрафной бокал за вчерашнее. Владелец поместья держится так, будто они знакомы уже много лет. Небрежно набросил свой баклажановый сюртук на подлокотник кресла, оставив только шерстяной жилет поверх сорочки. В крупных, округлых чертах лица без труда читается интерес и приветливость. — Вы подчёркиваете наши различия в первую очередь, мастер. Тем проще обнаруживать сходства. Угадывайте, но позвольте ввести правило: если ваша догадка теплее предыдущей, дважды пью я. Холоднее — вы. — А вот и сходство, вот такие игры по мне! Начнём с очевидного, в городе нет жреца Матери Червей, как я мог заметить… — Нет, но нужно ли искать его за тридевять земель? Не тепло и не холодно, по одной. Кстати, в остальном как прошло ваше знакомство с городом? Впервые у нас? — Впервые. Навестил библиотеку, поработал там, завёл и другие приятные знакомства, помимо вас, — Бальтазар думает при этом прежде всего о коте, а не о штатных сотрудниках. — У меня ещё одна просьба, раз уж я здесь, представите меня остальным горожанам как жреца? Почерку старожила доверия больше. — С удовольствием сделаю объявления, — Родерик достаёт пухлый блокнот и записывает под диктовку Бальтазара, повторяя за ним вслух окончания фраз: — Похоронный обряд, требуется эвтаназия, умирающий в доме, беспокоят призраки, размышления о суициде, посвящённый, десятилетия практики. Расценки? — Никакой платы за мои священные обязанности, это исключено. Следующая догадка: мне стало известно о смерти вашей супруги, мои соболезнования. И вы, возможно, желаете, чтоб я упокоил её душу. Другие жрецы не справились… И поэтому пропали из города. От стыда, конечно, я не намекаю. — Бесплатно? Боюсь, у вас не будет хватать времени не только на библиотеку, но и на меня… Впрочем, не обижусь, если вы станете приходить только поспать, и буду рад обеспечить вам достойный отдых. Теплее, друг мой, — Родерик наполняет три бокала и придвигает к себе два. — Дело действительно касается скорее меня лично, чем всего города. Но Патриция, земля ей пухом, тревожит меня лишь во сне. Никаких призраков. — Возможно, я буду слишком занят лишь первое время. Возможно, придётся злоупотребить вашим гостеприимством и остаться надолго. Догадка невероятная, но озвучу, чтоб не пропускать: вдовцы, чаще вдовы, обращаются ко мне по поводу суицидальных намерений. Обычно сразу после похорон, но вы, должно быть, знаете о сроке, который теперь нужно выждать для повторного обращения. — Холоднее, конечно же, хотя… Нет, всё-таки холоднее. Любопытно, неужели вы их отговариваете убиваться? С учётом вашей веры напрашивается обратное, но это как-то… — Родерик делает неопределённый извилистый жест в воздухе, затрудняясь подобрать слово. — Как-то слишком много на себя брать, — заканчивает за него Бальтазар и продолжает, лишь выпив оба положенных бокала. — Я помогаю принять взвешенное решение, не склоняя напрямую ни к одному. В случае положительного — ассистирую, чтобы наверняка и безболезненно. Точнее, последнее — при отсутствии особых пожеланий, — он с улыбкой смотрит на собеседника исподлобья, тонко намекая, что и особые пожелания выполнит, хоть это в обязанности жреца не входит. — Вот даже как, — Родерик понимает намёк. — Нет, я уверен, что хочу пожить ещё. Но будьте рядом, когда я разорюсь, дружище, будьте рядом. — Убитый бизнес — уже не по моей части. Но буду, если смогу. Вторая, гляжу, подходит к концу. Пора высказать основное предположение. С учётом нашей переписки вероятно, что я должен справиться с шифром, который вы не доверяете почте. Либо разработать тайный язык для вас и вашего партнёра, пусть эти догадки считаются за одну. — Я доверяю собственной системе доставки, — самодовольно заявляет бизнесмен, — кому же и чему доверять, если не себе и своему делу? А с языком я справился бы сам. О таких штуках должны знать только двое. Прощаю жульничество, но единожды. Считайте, что мы сравняли счёт. — Я отстаю, не подслащайте, — изрядно захмелевший некромант пьёт вино как морс, не ощущая уже толком ни градуса, ни вкуса. Родерик, кажется, держится даже лучше. — Двое, значит, должны знать. Значит, вы меня убьёте по окончанию работы. Ох, прошу, не воспринимайте всерьёз, — спохватывается он, увидев, что собеседник хмурится. — Вам придётся привыкнуть к специфике моего юмора. — Нехитрая специфика — убийство, труп, могила, — хозяин светлеет лицом. — Допустим, уже привык. Предположения не было, но по одной. От внимания Бальтазара не укрывается, что он не стал опровергать тезис об убийстве, но жрец не придаёт этому особого значения: ну не может же человек, способный его перепить или как минимум равный, иметь недостойные уважения мотивы. Такие люди раз в пятилетку встречаются. — Я, кажется, сдаюсь, — объявляет он без огорчения, со смешком. — Нет, погодите, не сдаюсь! Вы хотите на мне жениться! Неофициально, ну вы понимаете… — Это называлось бы «выйти замуж», — тонко улыбается Родерик. — Для нас обоих называлось бы так. Не верю, что говорю это вслух, но намного теплее. — Я удивлён тем, что меня это не удивляет… — для пущей хохмы Бальтазар прикасается к руке нового друга. Затем указывает на него пальцем: — Понял! Вам пить не с кем просто. Во всем городе никто вам в подметки не годится в этом деле. — Не только в этом, без ложной скромности, — вот теперь уже слышно, наконец, что Родерик тоже пьёт не морс. — Горячо. Серьёзные гипотезы уводили во все более холодные края. Стоило начать шутить — и тут уже жарковато. Нужно пользоваться закономерностью. — Вы из этих… Суеверных, которые противопоставляют магию остальным наукам, и видят в ней угрозу. И меня, как этого… Лучшего мага современности, — Бальтазару все же хватает искренней скромности, чтобы изобразить пальцами кавычки, — желаете, нет, не убить, а переубить… То есть переубедить. Чтоб магию бросил. — Полный вздор и удивительно точное попадание в одной реплике. Вздор — о моих якобы суевериях. Я противоположен этим самым… — он берет в руки следующую бутылку и задерживает штопор возле пробки. — Сдаётесь? — А что, это последняя не только в вашем кабинете, но и в вашем погребе? Сдаюсь, но мы её всё-таки добьем! — А ведь вы были так близко, что я почти засчитал вам победу. Не выпить, а поговорить мне не с кем на равных после кончины Патриции. Сдать вам, как умнейшему из возможных соседей, хочу половину дома. Не нужно мне одному столько места. По нашей краткой переписке сразу понял, что найдём общий язык. По адресу сразу понял, что вы в поисках хорошего жилья. Как-то мы с одной брюнеточкой в этой славной гостинице… Чай, допустим, пили. С медком, допустим. Поэтому медяк в месяц с вас арендная плата. И никаких с моей стороны романтических, эротических… Этих самых, — он снова делает свой жест, означающий нехватку слов. — Прозрений… Попозрений… Поползновений, во, — Бальтазар снова приходит на выручку. — Пусть вы не пидарас, но вы ведь жулик, Родерик. Должно было засчитать. Это ж как так — выпить без разговора? На могилке, что ли? А поговорить без выпить… С вами — плохо представляю. — Просто недостаточно меня знаете. Поправимо. Замечание справедливо, ничья. Мы заключили договор, дражайший друг? — Родерик протягивает руку над разделяющим их столом. — Пусть ничья, дражайший жулик, — Бальтазар хватается за протянутую руку, едва не промахнувшись. — Заключили.       Кто всё-таки ударил в стол лицом, некромаг на следующий день уже не помнит. Скорей всего, тоже ничья. Он отлёживается до позднего вечера, а в сумерках, выйдя на прогулку, обнаруживает, что объявления об его услугах уже висят буквально на каждом столбе, заверенные знакомой подписью. Пусть Родерик расклеивал их не сам и даже писал не сам — но подписывал в любом случае лично. И ведь как ровно и до чего же одинаково на всех! Руки у него не дрожат, это видно, но если и голова не болит — совсем уже несправедливо. Следующие пара дней, как и предсказывал домовладелец, у Бальтазара заняты службой Матери почти без перерывов. Единственный по-настоящему неприятный для него момент в служении — когда самоубийца передумывает, уже приняв приготовленный им яд, и надо же такому случиться почти сразу в Тептарилле. Жрец смерти испытывает потребность поговорить с Амалией. Узнать, как именно нужно за неё молиться, хотя бы. Она ещё не похоронена и возле гроба ночью никого нет, так что хотя бы это труда не составит. Гораздо менее неприятно, но все же слегка не по себе — в первые минуты общения с призраком. Пока до того наконец не дойдёт, что отвечать на вопросы некроманта — единственный способ заставить его оборвать противоестественную связь души с мёртвым телом. До Амалии доходит сравнительно скоро. Она изливает своё недовольство на Бальтазара лишь поначалу, а дальше говорит связно, почти не прерываясь на стенания. Да, она попала на равнины Матери, а не во владения другого божества. Нет, её не прокляли и не обязали к службе жрецу, она свободна. Нет, не так уж ей на том свете и плохо. В общем, просто слишком испугалась и ни в чем Бальтазара не винит. Некромант освобождает душу с облегчением. Не нужно особенных молитв, нужно что-то делать со своими ядами, чтобы лучше приглушали страх. А лучше — с самим собой, чтобы не зельем притуплять, а словами. Выходя из дома покойницы, он чувствует взгляд в спину. Белый котик, взрослый, но маленького размера, чуть ли не светится в лунном луче на почерневшей древесине крыльца. Бальтазар гладит пушистую шерстку и просит кота никому ничего не рассказывать. Котик следует за ним на кладбище, где спит на коленях медитирующего жреца до рассвета. С Родериком они общаются короткими общими фразами, а то и вовсе записками — заняты оба. Полноценная аудиенция получается лишь на шестой день пребывания Бальтазара в гостях, точнее, уже на своей арендованной за символическую монетку территории. — Вы так и посещаете библиотеку, мастер? — интересуется Родерик, встретив постояльца в саду. — Редко. Объяснил, что спрос на недоступные ранее священные услуги скоро спадёт. Там отнеслись с пониманием. Собственно, поток страждущих уже иссякает помаленьку. — А зачем вам вообще посещать её? — Что за нелепый вопрос? Я там работаю. — Я спрашиваю о настоящей причине. Вы же понимаете, что я легко дам любую сумму, которую вы попросите. Безвозмездно. — Работаю не только ради денег. Нравится возиться с книгами. И я не попрошайка, Родерик, не побирушка! Деньги просто так от вас не приму. Будут поручения — другой разговор. — В таком случае они будут. Простите великодушно, если оскорбил вас чрезмерной щедростью. У меня библиотека поболее городской, и в ней тоже требуется порядок. Жду вас там через час, если вы свободны, и готовьтесь к долгой беседе. — Свободен. Вино на этот раз с меня, и никаких возражений! — Бальтазар широко улыбается, показывая, что не обижен, пожимает руку друга и отправляется на поиски вина, которое удовлетворит любые взыскательные вкусы. На остатки денег, полученных от того же Родерика, но хотя бы за работу, за довольно-таки хитроумный шифр. Хотя кого я обманываю, — думается ему по пути. — Не побирушка, взял по пьяни половину роскошного дома по цене свечки, не попрошайка. У библиотеки они появляются одновременно, и хозяин отпирает её ключом. Других запертых помещений Бальтазар в доме не помнит, но он и не совался особенно на хозяйскую половину. Родерик сразу же предлагает осмотреться, избавляя друга от необходимости задавать неудобный вопрос, и не пристаёт с разговорами, пока Бальтазар бродит вдоль полок. Некромант находит в одной из секций очень любопытные вещи, но откладывает беседу о них на потом, чтобы не выглядеть чересчур заинтересованным. — Итак, какой же работы вы ждёте от меня здесь? Родерик занят дегустацией вина и отвечает не сразу: — Вот так сходу к делу? Полезная черта, но не слишком… Душевная. Просто наведите порядок для начала. Расставьте книги по авторам. — Перепутаны только три автора в одной секции. Дело на десять минут. Займусь прямо сейчас, с вашего позволения. Дождавшись кивка, Бальтазар возвращается к столь взволновавшим его полкам и всё же не сдерживается. Его выдержки хватает лишь на то, чтобы высказать замечание в нейтральной формулировке, но не на отказ от замечания вообще. — Кстати, это запретная литература, насколько мне известно. Он демонстрирует Родерику одиозный «Костный мозг богов» за авторством В. Голауду — самый знаменитый трактат по некромантии за последние двадцать лет, о запрете на который (и, следовательно, о нем самом) неизвестно лишь совсем глухой, слепой и дебильной собаке. — Да, эта книга запрещена, — спокойно констатирует очевидное владелец библиотеки, стоящий с бокалом прямо в дверях, прислонившись к косяку. — Желаете сдать меня Полному очищению? — Нет, пожалуй, — Бальтазар переставляет некоторые из перепутанных книг, не трогая пока другие. — Не одобряю их… методы. Я только хотел спросить, спокойно ли вы спите, пока это стоит на самом видном месте. — Я покажу вам ответ вместо объяснений, — Родерик чертит пальцем несколько пересекающихся линий на обоях, и полки беззвучно переворачиваются, теперь на них, помимо малочисленной художественной литературы, почти ничего о магии вообще, не говоря уж о некромантии или демонах. В основном другие науки. Изобретательно. Обычно в схожих целях используется какой-нибудь крутящийся светильник, ложное пресс-папье, а то и вовсе незатейливый рычаг. Этот же механизм вряд ли возможно обнаружить, не зная, что ищешь. Но и от пользователя он требует почти сверхъестественной, выверенной до миллиметра точности движений. — Да, теперь вижу, где действительно нужно наводить порядок, — для умозаключения Бальтазару достаточно пары шагов вдоль полок и беглого взгляда. — С этой стороны книги подобраны и расставлены так небрежно, что в них слишком легко заподозрить прикрытие. Главная уязвимость вашей системы маскировки. Точнее, вторая по значимости, а первая — ваша собственная, друг мой, беспечность. Полки были повёрнуты другой стороной, когда мы входили. Вам просто повезло, что с вами в этот раз вошёл именно я, а не кто-то более… болтливый. Владелец внимательно слушает и размеренно кивает, будто под музыку: — Не сомневаюсь в вашей надёжности и благодарен за этот анализ. Возможно, ещё советы насчёт безопасности? — Только один, совсем уж тонкость. Я боюсь спросить, почему все мои книги у вас на тайной стороне. Магия — понятно, вы стесняетесь этого своего увлечения. Но мои труды по криптографии, религии и лингвистике там же. У внимательного наблюдателя возникает вопрос, почему вы приглашаете меня к себе, не прочтя при этом ни одной из сотни моих книг. Я бы перенёс несколько на внешнюю сторону. Одну тему, например, языки. — Стесняюсь — не совсем верное слово. Но афишировать не хочется. Просто собрал все ваши книги вместе, вы же видели, что сортирую в основном по авторам. Думаю, вы уже поняли, что я большой поклонник ваших научных работ, а на той стороне провожу теперь гораздо больше времени. Хотел иметь все под рукой. — Исчерпывающий ответ, — Бальтазар не прячет горькую иронию. «Костный мозг» стоял на полке прямо посреди книг его авторства. Как и другие труды преследуемого писателя, тоже, разумеется, запретные, но гораздо менее известные. Просто вперемежку: В. Голауду, некромантия сплошная, и Шемаш Бальтазар, общие основы магии, метафизика, происхождение и связь религий, другие безобидные темы. Не очень похоже на случайную путаницу в шкафу увлечённого читателя. Очень похоже на толстый неизящный намёк на осведомлённость Родерика в том, что он приютил ещё и некроманта, а не только жреца и учёного. Тревожный червяк извивается, как на сковороде, Бальтазар вязнет в паутине по самые уши, паук наизготовке попивает аперитив. — Внешней стороной я займусь завтра, — продолжает разоблаченный некромант, помня, что в паутине главное — зря не дёргаться. — Сейчас только закончу мелкие перестановки на тайной, поверните обратно. Родерик рисует свои загадочные невидимые узоры между бра и кромкой дубовой облицовки, прикрывающей нижнюю половину стены; Бальтазар меняет местами ещё несколько томов и спрашивает так, будто только что обнаружил закономерность в кажущемся хаосе полок: — А почему вы ставите Голауду, меня и Вермиана в кучу? Я понял, что это нужно исправить, но как это могло получиться? Слишком разная тематика, чтобы читать подряд, вам не кажется? — Такая уж прямо разная? — с предельным, но не издевательским дружелюбием откликается Родерик. — Допустим, это так, но ваши имена идут в алфавитном порядке. Бальтазар молчит и не сводит с него пристального любопытного взгляда, недомолвками на этот раз не отделаться. — У меня есть своеобразное чутье, — признается делец. — Зачаток специфичного магического дара, который я заметил и начал развивать лишь в зрелости. С этим связан мой интерес к любым колдовским наукам и коллекция книг. И моё чувство показывает, что у этих книг есть нечто общее. Может, даже общий автор. Либо авторы знакомы и один наставляет двух других. Некромант продолжает смотреть немигающими прищуренными глазами и слегка покачивает головой, то ли просто не веря, то ли полагая, что Родерик всё ещё недоговаривает. — Я очень внимательно, не по одному разу прочёл все, что намешано на этой полке, — мгновенно находится хозяин, — и не мог упустить сходства в стилистике. Эти названия, будто бы мало связанные с самим текстом. Эти скачки от экзальтированного, трансового изложения к сухому научному… И обратно. Эти редкие, но меткие каламбуры и неологизмы, которые неискушенному читателю покажутся неуместными в серьёзном исследовании, но доставят истинное наслаждение искушенному… — дальнейшие фразы он выпаливает на одном дыхании, словно пылкий юный любовник: — Я очарован не только учением, но и слогом вашим, почтенный Вермиан Голауду, это ведь ваше настоящее имя, за что вы терзаете своего преданного фаната недоверием и молчанием? Родерик смешивает многократно и многими проклятого Голауду воедино с Вермианом — писателем, чьи немногочисленные тексты-агитки так хитро зашифрованы, притворяясь до смешного некомпетентным этимологическим экскурсом, что долгое время никто не догадывался их даже запретить, и они оставались достоянием тех, кому адресованы. Неподдельных интеллектуалов с темноватыми интересами, которые немало успели потешиться, передавая друг другу подсказки для верного прочтения этого, казалось бы, шлака. Кто знает, может быть, не одно тайное общество было сформировано в результате их переписки. — Да нет, Бальтазар — моё настоящее имя, — в противовес собеседнику, жрец говорит размеренно и тяжеловесно, и столь же степенно располагается на диване, надеясь, что сумасшедший не успел заметить его подкашивающиеся ноги. — И я доверяю лишь себе и своему делу. И у меня есть своеобразное чутье, которое мне говорит, что я услышал ещё не всё. — Да, да, не всё, мастер, — мнется Родерик. — Когда-то я путался с подпольными издательствами, вы понимаете, им тоже нужна хорошая техника. Поверьте, я сильно изменился с тех пор. Я повзрослел. Вы меняли почерк, но… не в каждом… смысле. Вот же оно! Вот почему эта подпись тревожила с самого начала. Однажды издатель вернул его рукопись с нелепыми комментариями явного профана, Бальтазар все замечания разгромил ко всем червям, потратив на это летальную дозу сарказма, но рукопись не приложил к письму. Лишь постскриптум для главы издательства, поясняющий, что он не станет больше связываться с кодлой, в которой дилетантам доверяют пачкать красными чернилами его труды. Как можно забыть такое?! Маразматик несчастный. Профан мягким шагом крадётся к несчастному маразматику и радикально меняет тему. — Что за существо? — он берет в руки посох Бальтазара и вглядывается в рогатый череп, будто прорицатель в хрустальный шар. — Простите, личная вещь, нежелательно трогать, — Бальтазар вынимает посох из рук Родерика (тот беспрепятственно выпускает) и кладёт обратно себе за спину, на сумку, в которой принёс вино и некоторые свои мелочи. — Это пятирогий злокозел, точнее, лучшая его часть. Неужели ни разу не видели такого вживую? — Не приходилось. — Это неудивительно, а вы сегодня честны. Пятирогий злокозел не показывается более сотни лет. Но он не исчез. Не исчез, хотя был последним из владеющих магией существ, кроме разумных двуногих. То есть эльфов и всех их производных, вроде меня, полуэльфа, и вас, человека. — Кроме разумных двуногих, — повторяет эхом Родерик и продолжает: — Но самые ли мы разумные, если все, кроме нас, могут сделаться невидными и неслышными? Если все, кроме нас, могут парить в облаках и дышать на дне океана? Голауду, «Горизонты незримого», что чистюки в ней нашли? Глава вторая, ближе к концу. Сказал бы, что вы читали, но вы просили не подслащать, так что написали. — Написал, — Бальтазар признается с ослабевающей к концу реплики интонацией вызова, — мне казалось, что я перестал скрывать свое авторство немного ранее. У вас отличная память. Чистюки нашли только фамилию и ничего более. Я издал «Горизонты» под псевдонимом лишь затем, чтобы проверить их на предвзятость.