Свеча за танатофила

— Да, проверку они не прошли. Орден Подлого запрещения… — Хороший повод для агитации против них. Кто ещё знает, Родерик?! — За кого вы меня принимаете, друг мой и кумир? — поклонник наконец смотрит на Бальтазара как на друга, а не кумира, и наконец наливает не только себе, а обоим, пристроившись на пёстрый диван рядом. — Знаю только я, клянусь своим здравомыслием, клянусь Матерью Червей, клянусь чем угодно. — Как же кот? — Какой ещё кот, о чем вы говорите? — Белый и пушистый. Который фамилиар, который за мной следил для вас. Или это вовсе лярва? — он хмурится, вспоминая, что ещё и руками эту гадость трогал. — Не знаю, что за лярвы за вами следят. Увы, я почти теоретик. Ни лярва, ни тем более фамилиар мне не по силенкам. — Допустим, я поверил, — Бальтазар передразнивает бесхитростную манеру Родерика врать. — Но что дальше? Я понимаю так, что пришло время выяснить подлинный повод вашего приглашения. В угадайку? Сколько вы выпили без меня? Родерик меняет правила угадайки, теперь Бальтазар пьёт по три порции, если догадка холодна, и Родерик тоже по три, если тепла. Бальтазару без разницы, и коленки у него давно не дрожат. Дрожали не из-за раскрытия как такового, а из-за наблюдений Родерика насчёт его письменной манеры изложения. Не просто раздетым себя ощутил, а разобранным на косточки, как сэр Вениамин, добрая ему память. Почерк и имена меняет, а об этом вообще не задумывался, конспиратор хренов. Ещё поучать других маскировке пытается, Бальтазар Вермиан Голауду, олух азбучный. — Желаете сдать меня Полному очищению? — начинает он с наполовину шуточного предположения, помня о закономерности. — Привык к вашему юмору, привык, — Родерик сразу придвигает три бокала по журнальному столику к некроманту и лишь потом наливает, откуда у него только запас посуды в библиотеке? — Я представляю себе эту картину, как мы являемся к ним вместе, вы рассказываете о моей коллекции, а я в ответ ябедничаю, мол, он первый начал, он вообще это все сочинил! — Допустим, вы побрезговали покупать местных чистюков, когда купили остальной город, — Бальтазар выпивает первый бокал. Вот же привязалось сорное словечко. — Допустим, вам не спустят любой набор прегрешений за Голауду и Вермиана в одной упаковке, — выпивает второй, прежде отсалютовав. — И допустим, вы не можете заявить, что ради упаковки коллекция и собрана, — он звякает своим третьим бокалом об единственный Родерика, который тот так и держит полным на весу. — То есть вы уже сдаётесь? — деланно удивляется Родерик. Ничуть не обижен на дразнилку, напротив, подхватывает её сам: — Допустим, попытка вас упаковать — это не верное самоубийство для почти теоретика. Допустим, вы не подаете мне сейчас идеи, не копаете, допустим, под себя. Ах да, свою могилу всякий служитель смерти копает всегда, рефрен «Свечи за танатофила». — И я плачу лишь о том из них, который это отрицает, — Бальтазар цитирует последнюю фразу «Свечи» с очень серьёзным видом, уставившись в собственные коленки, затем поднимает уже весёлый взгляд на собутыльника: — Сдаюсь? Ну уж нет. Вы хотите, чтобы я поднял Патрицию. Считаете, что в ходячем положении она вам больше понравится, чем в лежачем. — Пришло же вам в голову такое, — Родерика аж передернуло. — Но даже это теплее, чем чистюки. Три моих. — Патриция горячее чистюков со всеми их кострами? Ох, какой же она тогда была при жизни! Бальтазар не позволил бы себе такой шуточки ни с одним вдовцом мира, у всего есть пределы. Кроме того, который зачитал до дыр все его книги — такой всё равно уже шагнул за ним в запредельное. Дёргается он, подумаешь. А читал как, вообще сотрясаясь в припадке? Родерик теперь если и дёргается, то лишь от смеха: — Ну да, солнышком была и осталась. Вам известно ведь, что солнце горячей хоть костра, хоть чего угодно ещё. — Слышал, разумеется. Может быть, оно и есть то Полное очищение, которого ждут фанатики. Спалить вас или меня — это малое. Кстати, о фанатизме, вы меня пригласили просто затем, чтобы увидеть. Полюбоваться на объект своего литературного поклонения. Записать мои высказывания для своей коллекции. — Горячо, как малое очищение! Ну же, не отступите снова в полушаге, шарахните полным! — Родерик выпивает очередные три, не сводя с Бальтазара горящих азартом, слегка навыкате карих глаз. Если ему и вправду потребуется жрец Матери в результате банкротства, то к этому будут причастны игорный дом или скачки. — Уговорили. Вы, дорогой почти теоретик, надеетесь со мной вместе почти попрактиковаться. — Ну, вы и сами уже знаете, что победа ваша, — делец трижды хлопает в ладошки. — Да, я хочу учиться у вас. Сразу же уточню, что если вы откажете, не последует никаких обид с моей стороны и договор аренды, в частности, останется в силе. — И что, никаких повторных просьб о том же самом? — Нет, упаси Матушка, никаких. Я ж давно ещё дал вам слово не домогаться. Простое общение с вами уже делает меня лучше и мудрее, и как бы я ни мечтал о целенаправленном обучении, рад тому, что есть. — Ценное качество — довольствоваться малым, — кивает Бальтазар, — и даже душевное. Я не откажу. И сразу продиктую условия. — И цену в том числе назовите сразу, наставник, — вместо того, чтобы раскланиваться или подпрыгивать от радости, Родерик с самым деловым видом шуршит блокнотом. — Я расплачусь заранее, ведь мало ли, что произойдёт со мной в процессе. Боюсь, банк не внимет словам моего призрака, когда вы его призовете. Паутина слипается над головой. Если, конечно, это уже её центр, а не очередное кольцо. Влип — значит, остаётся только потешиться от души, завязав пауку все лапки бантиками, перегнав его мозги в ядреную отраву. — Соображаете. Да, первое и главное условие — ваш отказ от любых претензий и согласие со всяким риском. Цена пусть будет сто сразу, сто по первой плодотворной, серьёзной практике и сто по окончанию учёбы. Далее, вы мотивируете себя сами, я не принуждаю ни к чему. И последнее — меня учили крайне жёстко и бескомпромиссно, и с тех пор других методов я просто не понимаю. — Разумеется, — Родерик старательно орудует огрызком карандаша. — Я и не воображал ничего лёгкого и приятного. Все ваши условия приемлемы, мастер Бальтазар. Я не выставляю вам никаких, доверяясь безоговорочно. — Запишите ещё одно, я в ближайшие пару дней хочу прочитать ваши письменные соображения на тему: как я провел мэра… То есть, простите, как я провел эту зиму и для чего мне некромантия. Размер не ограничиваю. И так как я сегодня пьяный и добрый, сразу даю подсказку: для наживы — это неправильный ответ. — Про мэра тоже когда-нибудь расскажу, — благодушно посмеивается ученик, закончив писать, — но только устно. — Когда-нибудь послушаю. А сейчас хватит о делах, у нас ещё винишка немеряно. Вы всё больше тройными пили, но теперь по-простому, без правил, так что я вас по-простому и догоню, — Бальтазар достаёт из своей сумки массивную чашу объёмом как раз примерно с три бокала, наполняет её и не глядя швыряет пустой хрусталь назад, за спинку дивана. — Не пью отныне из мелкой посуды. Родерик притворяется, что не видит ничего необычного. Или, скорее, в самом деле не видит. — Последний деловой вопрос. Порядок в книгах теперь я навожу сам? — С чего бы? Я обещал навести завтра, значит, сделаю. К тому же, это и в моих интересах. На этой стороне закончил, кстати, все мои об языках отложены в стопку, а остальные стоят по датам написания. Отверните их уже к червям, глаза бы их не видели. Ученик направляется к мудреному переключателю, но сворачивает посмотреть на полки: он помнит, что на некоторых изданиях никаких дат не было вообще, любопытно проследить всю хронологию. И вот теперь очередь Родерика едва не падать на пол: Бальтазар так и не разграничил книги, изданные под псевдонимами и собственным именем, но в хронологическом порядке действительно переставил. Задолго до того, как прекратил юлить и признал их все своими. Родерика приводит в чувство шкодливый смех за спиной. Он не видит смысла комментировать увиденное или услышанное, просто переворачивает полки и возвращается к своему наставнику и выпивке. Наутро некромант обнаруживает в ближайшей к своим покоям комнате первый взнос ученика вместе с сейфами, а также расписку красными завитушками, мол, ни в чем Бальтазара не винить, что бы с заявителем ни произошло, вплоть до исчезновения или необъяснимой смерти. Копия расписки передана кому положено. Бальтазар, конечно, имел в виду сто золотых монет, а не сто тысяч, но не тащить же теперь всё это добро обратно, тяжёлое ведь. От городской библиотеки и вправду придётся отказаться, наверное. С ней и со служением едва нашлось время сочинение почитать и прокомментировать на полях. А ведь ещё забирать из Пел-Баринги остальную почту и отвечать. Хотя дрыхнуть просто меньше надо, выспаться и в гробу можно, — напоминает себе Бальтазар по несколько раз на дню. — Вы очень смело опровергли мою подсказку о заработке. Родерик, через неделю нашедший наконец учителя в собственном кабинете с ногами на столе и своей работой в руках, рад слышать его сомнительную похвалу вместо приветствия. — Смело и так аргументированно, что даже назвать вас выскочкой язык не повернётся, — продолжает Бальтазар, не вдаваясь в подробности. Не признаваться же, что ему и в голову не пришли ни разу такие способы использования нежити, на которых можно обогатиться быстро и без риска. Чего только стоит проект особенной шахты, Родерик даже приложил чертежи. Да чего-чего, сотен этот проект стоит, если не миллиона. К слову, вступительный фрагмент, о зиме, он тоже сопроводил рисунками — Бальтазару особенно понравились карикатуры на ученика и его товарищей по злоключениям во время зимней рыбалки. За одну только самоиронию можно зачёт ставить. — И всё же, конечно, третья и последняя глава сочинения вызвала мой наибольший интерес. Та, где вы называете заработок самой незначительной целью и описываете основную. Вы не врали, сказав, что повзрослели. Пройдёмся по порядку. Перерождение в высшего лича — амбициозная и тем не менее достойная цель, но вы не уточнили, на какие сроки рассчитываете. Родерик шествует вглубь кабинета, прикидывает, необычно крупные зрачки перебегают маятником из стороны в сторону: — Начну сразу после завершения учёбы. И пять лет на сам ритуал. — Ошибка. Типичная ошибка начинающего. Почему я не лич, хотя отучился давно? — Потому что выбрали путь жреческого служения. Кто ж нежити доверит свою любимую бабулю хоронить. — Хоронить бабулю — не единственный способ почтить Мать. Назовёте доступные для неживого служителя? — Да, жертвы. «Все черви в моей маме». — И только? — Бальтазар коварно улыбается всякий раз, когда отрывается от своей чаши с вином, куда влезает почти бутылка. Он убирает ноги со стола и расправляет чёрную хламиду на коленях; домовладелец садится напротив, с его стороны кресел два, там обычно располагаются его визитёры. Все три кресла одинаковы, обиты практичной неброской серой тканью, но гораздо более удобны, чем может показаться сперва. Родерику неприятны дешёвые уловки, которых он насмотрелся предостаточно в других домах: например, завышать на хозяйском месте и сиденье, и спинку, чтобы "незаметно" настроить других на своё доминирование. Прогрессивный предприниматель находит удовольствие в том, чтобы любые переговоры вести на равных, и старается подчёркивать это своё достоинство. — Я не читал о других… — Родерик теперь говорит неуверенно. — А я о них не писал, но они есть. Оборотные храмы, тотемы… Знакомо? — Ну да, оборотный храм строится вниз крышей, под землю. Не уникальная практика некромантов же. А тотем и вовсе любому богу можно сделать. — Вообще не практика некромантов, — поправляет Бальтазар, — практика жрецов. И не только Матери Червей, вы правы. — Во «Всех червях» вы призываете не разделять. Точнее, не разделяться. И червивый жрец без некромантии — калека, и некроманты без службы — безголовые всадники. Бальтазар со вздохами бродит по просторному кабинету, прежде чем ответить. В помещении зелёный из-за стёкол полумрак, но по рассеянному свету понятно, что небо снаружи беспросветно серое. — Я вам поставил «Всех червей» в самое начало ряда, — отзывается он наконец. — Мне не было и тридцати… Вы изменились, друг, и я уже не столь радикален и нетерпим. По крайней мере, в этом вопросе. Это никак не отменяет того, что практики некромантии и служения взаимодополняемы. Но с тех пор я встречал жрецов, которые достигли впечатляющих высот, не сделав ничего запретного, ни одного скелета или призрака в шкафу. — А некромантов, которые никому не служат?! — Родерик подаётся вперёд, спрашивает нетерпеливо, сразу видно, что это не простое любопытство. — Встречал, — отрезает учитель, отвернувшись к окну. — И не осуждаю их. Его поза со скрещёнными руками и погрубевший тон намекают скорее на обратное. — Лучше вернемся к вашей ошибке, Родерик. Чем позже начинать трансформации — тем лучше. Я не собираюсь начинать свои, пока мне как минимум сотня не стукнет. А вы ведь даже младше меня, хоть и немного. Догадаетесь, почему лучше отложить? — Да, накопление силы. Личу без многолетней подготовки может требоваться помощь на низшей стадии, чтобы продолжить эволюцию, а рассчитывать следует на себя. Но с вашей эльфийской кровью легко считать годы сотнями. Я чистокровный человек, мои шансы прожить сотню намного меньше. — Ответ совершенно правильный, а вот возражение — нет, — Бальтазар поворачивается к ученику, но не подходит ближе, стоит чёрным силуэтом в зелёном сиянии, опираясь спиной на подоконник. — У меня четверть эльфийской крови, а не половина. Не унаследовал долголетие. Мой потолок — те же сто двадцать, что и у вас, будем объективны и оставим общепризнанные сто сорок этим несчастным людям — трезвенникам. — Да, несчастные, странные и непонятные люди, пусть эти двадцать лет их утешат, — Родерик выглядит растерянным. — Но я часто имею дело со статистикой. Сто сорок или сто двадцать — не так уж важно, потому что средняя продолжительность жизни — восемьдесят. И то я округлил к большему. Проще говоря, будет очень печально, наставник, если вы не успеете… — Что же в этом печального? Меня, думаю, повеселит такой сюрприз. Куда лучше быть добротным, самодостаточным покойником, чем плохим, зависимым от кого попало личом. Вы вот на чью помощь рассчитывали, планируя первую трансформацию чуть ли не на пятьдесят лет? Я, кажется, догадываюсь. — На вашу, да, на вашу, из этого хорошей игры-угадайки не выйдет. Печально то, что ваши лучшие книги, величайшие открытия могут так и не увидеть свет. — Значит, лучшими и величайшими останутся старые, мне-то какая разница… Бальтазар облокотился на спинку кресла напротив, взгляд его колюч, устремлен на ученика сверху вниз. — Нянчить недоделанного лича — это не входит в обязанности ни жреца, ни учителя. — Разумеется, я и в этом случае тоже готов к отказу, — Родерик перебирает пальцами обеих рук по столу, как по клавишам; то ли не хочет говорить о своих запасных планах, то ли, скорее, не имеет их. — Натуральные сапфиры и такое благородное чернение, а что за материал сверху, слоновая кость? — он соскальзывает с темы и тянется за чашей Бальтазара, желая рассмотреть со всех сторон, и тотчас получает по кисти безрогим концом рогатого посоха. Если кости руки и не раздроблены в хлам, то без трещин точно не обошлось. — Есть совсем немного деяний, за которые я убиваю, — вещает Бальтазар, усаживаясь обратно в хозяйское кресло и придвигая чашу к себе, — и есть одно, за которое убиваю мучительно. И это единственное — лапать мою Конкордию. Вы, Родерик, причинили мне очень много добра, я это ценю, поэтому только предупреждение для начала. — Допустим, облапать я не успел, поэтому убийство даже без учёта добра будет чрезмерной мерой. Вопрос позвольте, мастер? Бальтазар мысленно ставит галочку за самообладание — ученик говорит ровно и спокойно, не выказывает никакого страха или гнева. И ещё одну задним числом за отменную память и знание теории. — За вопросы не бью и даже не ругаю, и позволения не требуется. За глупые только оборжать могу, но тут меня никакая могила не исправит. — Смейтесь на здоровье, наставник, это жизнь продлевает, — Родерик снова нагибается над столом и спрашивает заговорщическим полушёпотом, прищурившись: — А почему… Конкордия? — Да откуда ж мне знать, за что мама с папой так обозвали. Моя предыдущая ученица, как раз перед вами, — весело врёт Бальтазар, крутя костяной чашей перед носом ученика. — Точнее, одна из лучших её частей. Да не шарахайтесь, смотреть можно, только лапищами нельзя. Тоже мне… Слон. Тоже мне некромант будущий. — Ага, сверху вот видно, краниум, — Родерик всячески пытается показать, что он хоть немножко, но в костях разбирается. — И ещё вопрос, а вы из всех своих учеников столовые приборы делаете? — Ещё чего не хватало, — Бальтазар морщится и подливает себе ещё выпивки. — Только из лучших. Я свой рот не на помойке нашёл, чтобы двоечников облизывать. А вы очень похожи на двоечника, признайся кому по пьяни, что твой ученик черепные кости не узнаёт… Тут уж и полное очищение от позора не отмоет. Родерик левой рукой придвигает хрустальный бокальчик: — Простите, не могу сам. Значит, буду старательно исправляться. Я сообразителен, усерден, скромностями не страдаю… В общем, даст Матушка, сгожусь вам на ручку для чайника, о великий мастер Вермиан. И кое-что ещё. Вы упомянули недостойные дела, за которые я приму смерть от вашей руки, но не перечислили их все. Давайте-ка их перетрём во избежание… — Перетрём, — соглашается Бальтазар и плещет двоечнику до краёв, немного даже падает на изумрудное сукно столешницы. — Первое — это агрессия против меня. Ну тут все ясно, подробно останавливаться не стану, не убийство даже, а так, самозащита. Родерик делает короткие пометки левой рукой в блокноте, надеясь, что сможет разобраться в них хотя бы сам. — Второе, — Бальтазар берет паузу, чтобы с полуприкрытыми глазами вылакать за раз полчашки. — Сдать меня чистюкам. Я, конечно, понимаю, что после этого я быстро превращусь в головешки… — Не факт, не факт, — вставляет ученик, не желающий отставать и снова подставляющий свою пустую посудину. — Ценное уточнение. Не факт, что быстро, если ваш дружок-чистюк вообще конченый садист. Слушайте, а белое у вас вообще водится? Который раз уже пьём, а все только красное, разнообразия уже охота, — некромант выливает остатки вина в бокал собеседника, но свой оставляет пустым. — Так вот, меня и головешки устроят вместо могилки, но поверьте, я найду способ утащить вас с собой. И в том случае, если дружок у вас конченый… Скажем так, куда утащу — там уже буду не просто опечален, но зол. А возможности предателя и верного жреца там немножечко не равны. — Допустим, я поверил, — Родерик кривит полные губы, украдкой щупает ушибленную руку. — Без подробностей, прошу, длинные угрозы плохо запоминаются. Пойду за белым, не скучайте, почему-то у меня только красное ассоциировалось с вами. А то ведь могу и зелёное заморское притащить… Или даже, — он опять переходит на карикатурно таинственный шёпот, — чёрное из самой Каркозы, контрабанда, сам ещё не пробовал. — Вот, чёрного и белого, самое то. Дурные у вас ассоциации, всю жизнь белое больше любил, хотя… Что в голову дает, то и люблю. И не угрозы это никакие, учить пытаюсь олуха по ходу дела, а он мне тут рожи корчит. Кстати, теоретик вы мой неполноценный, лечение-то в ваше «почти» не входит, конечно же? — Бальтазар копирует интонации своего наставника-лича, свойственные тому после особенно изуверских выходок. И лишь поначалу заботливые нотки в потустороннем голосе высшей нежити пугали его сильнее злобных, но вскоре сделались даже трогательными. — Так и знал, что не входит, давайте лапищу сюда, а то ещё бормотуху свою раритетную уроните по дороге… — Да, я знаю, что Мать Червей отправляет провинившиеся души в услужение своим жрецам. Родерик принимается говорить с порога, вернувшись спустя десяток минут с двумя немаркированными бутылками и выставляя их на стол. — И знаю, что свои чистилища у неё тоже есть, но она никого не лишает надежды. Бальтазар выливает в свою чашу поровну белого и чёрного вина. Ученику дает только немного чёрного, которое клубится над бокалом и излучает буквально чёрный свет: — Вот этого чуток выпьете, а мне потом добавите ещё и абсент. Чтоб, так сказать, не только инь и ян, но и все остальное… Вижу, что теорией вас кормить излишне, а то треснете от самоуверенности. За письменную работу зачёт, но очень рекомендую подождать годков хотя бы тридцать с трансформацией, это минимум. Родерик медленно выпивает, смакуя. Его глаза закатываются, являя сперва обычную белизну белков, а потом лучащуюся черноту, словно провернулись ещё в один оборот. Но он в две секунды приходит в себя и достаёт абсент здесь же, из ящика стола. — Не пожалеете, мастер, бормотуха эта как из сказки… Страшной. И да, мне не хватает только практики, я упомянул это сразу. Бальтазар наполняет неразбавленным абсентом оставшуюся треть костяной чаши. Смесь исторгает фиолетовую молнию, он втягивает её носом и отпивает пару глотков. — Значит, практику. Устроим, — один его глаз светится чёрным так, что Родерику больно смотреть, второй закрыт и запал ещё глубже, чем обычно. — Послезавтра… А то завтра я не здесь, — Бальтазар встаёт из-за стола и опустошает чашу до капли, сразу же падает спиной вперёд, чудом минуя крупный глобус на медной подставке, но зависает в воздухе в локте от ковра. — Всё, двоечник, брысь отсюда для твоего же блага. Родерик пятится к двери. Его сбивает с ног фиолетовым сиянием с ежевичным ароматом, он вылетает в коридор и лежит на полу до полудня, сны его приятны и фантастичны, как никогда.       Спустя сутки с половиной Бальтазар выхватывает ученика в саду, велит обустроить в доме лабораторию, не уточняя, что она должна из себя представлять, и удаляется за ажурно кованые ворота. Он выделяет почти час на прогулку по городу, потом является в библиотеку: — Переоценил себя, мадам, простите. Не смогу больше вам помогать, вот только небольшой взнос на развитие в этом мешочке. — А мы как раз студентика привлекли для простой работы, так что за нас не волнуйтесь! Вы, как я вижу, достойный себе заработок нашли, — пожилая элегантная заведующая говорит с искренней теплотой, без полунамёков. Хотя и мешочек с монетами она ещё даже в руках не взвесила, и выводы сделала только по одёжке Бальтазара — он хоть и самые сдержанные, классические вещи выбрал в лучшей местной лавке, но далеко не самые дешёвые. Разве что часы эти золотые нацепил прямо на тулью цилиндра по последней моде, это уже франтовато, но в магазине настояли. Белый котик несётся ему навстречу по ступенькам крыльца. — Отвали уже, лярва поганая, — Бальтазар замахивается на него посохом, впрочем, без намерения ударить, и кот огибает его по широкой дуге, делая вид, будто спешил в библиотеку, а вовсе не потереться об новые некромантовы штаны. — С чего начинается любая традиция магии и какие три исключения вам известны? — спрашивает Бальтазар, пока Родерик ведёт его по винтовой лестнице вниз. — С рун. Я не обзываюсь, наставник, это ответ такой. Чтобы постичь любую традицию, или школу, нужно сперва узнать её руну и использовать. Это самая простая, но эффективная магия, активируется прикосновениями, — Родерик плавно излагает как по писаному и открывает ключом подвальную дверь. Вот и вторая запертая. Ключей в его связке шесть. Один от ворот. Осталось три неизвестных. Ещё один, скорее всего, от главного входа в дом. Пусть будет два неизвестных, один Y, второй Й. — Так, а исключения? — некромант входит с учеником в лабораторию. Родерик привычно щёлкает выключателем, но, передумав, гасит электричество и зажигает загодя расставленные всюду свечи. — Исключений два. Демоническая печать аналогична рунам по технике использования, просто название «печать» прижилось исторически. Настоящими исключениями являются некромантский некроз и зелёное плетение, оно же венок. — Мне и добавить нечего к этому ответу, — Бальтазар осматривается, — кроме того, что некроз применяется к живой цели. Вы не подойдёте, потому что не сможете держать концентрацию на самом себе. Я не подойду, потому что шиш вам. Признавайтесь честно, вы рассчитывали меня своим дилетантским некрозом пощекотать? Или вообще не подумали, что для практики объект нужен? Или считали, что этим я должен озаботиться? Одно из трех ведь… — Третье, — признается ученик без тени смущения. — Мигом исправлю свою ошибку, уже одной ногой на конюшне. — Ну, это лучше, чем первое или тем более второе, — посмеивается Бальтазар, — да-да, именно в таком порядке. Уберите ногу с конюшни, пока ни во что не вступили, я вас не за колбасой посылаю, а настроен оптимистично и хочу заодно вызов духа показать сегодня. Два смежных вопроса, какой дух можно вызвать и почему я не посылаю вас за колбасой? — Ну, первое просто, — Родерик напускает на себя важный вид, похож теперь на одного лектора из академии, которого молодой Бальтазар не раз довёл до кипения невинными, вроде бы, и закономерными вопросами. — Дух разумного существа, требуется наличие останков, чем лучше сохранены, тем лучше дух себя чувствует и, соответственно, соображает. То есть толку от него больше. И, конечно, «Костный мозг богов», то есть уже продвинутые исследования… По неизвестной причине мертвая душа может попасть в области, откуда призыв невозможен. Бездна, хаос, ещё там что-то абстрактное, мы о них ничего не знаем, потому как некого спросить. А колбаса — это уже вопрос тонкий, деликатный. Может быть, вы не голодны. Или вегетарианец. Или на диете худеете. Оба хохочут над предположением, что невероятно костлявому Бальтазару может понадобиться диета, затем учитель напоминает: — Смежные вопросы. Это подсказка была. — Я понял! Если колбаса сделана из разумного существа — это уже такая степень сохранности останков, при которой вызов невозможен. Некромант смотрит на своего ученика озадаченно, морща высокий лоб: — Слушайте, а я вот этого не проверял… Надо провести серьёзное исследование, только колбасу домашнюю потом сготовим, с магазинной точно ничего не выйдет, сами знаете, сколько мяса в ней. — Погодите, мастер, вы в магазине видали колбасу из разумного существа? Это где же такой? — Где-где, в Каркозе, куда ж меня ещё могло с вашей бормотухи… Не важно, ответ был отличный, но неправильный. — Думаю дальше, значит. Практикуем некроз, колбаса, конюшня, не вступить в… Оно! Вот оно, вы меня не за колбасой послали, потому что некрозный конь в пищу не сгодился бы. Не для охотников эти чары, от одного применения вся туша несъедобна. — Умничка, — Бальтазар аплодирует. — Не удалось мне вас запутать, в самом деле сообразительны. Сводим воедино — не за конём. — Ага, ну это уже понял, я мигом, — Родерик покидает лабораторию.