Свеча за танатофила

      Около полудня Бальтазар просыпается обеспокоенным, ощутив спиной вдавленную золотую горошину, но не нашарив рядом посох. Лишь найдя своего козла на палочке под кроватью, он лезет в шкаф за штанами и сорочкой. Безвестный, но несомненно могущественный создатель уникального и мощного колдовского артефакта вряд ли предусмотрел ему такое применение, которое подсказала ночная собутыльница. Самой её, правда, нигде поблизости не видно. Улетела всё-таки. Наверное. Немногим позже она обнаруживается в коридоре, где искала дамскую комнату. Бальтазар провожает гостью до искомой двери, а затем до ворот поместья, выдав ей хозяйское пальто с пелеринкой — по росту она к Родерику намного ближе, да и не свое же добро раздавать, а от миллиардера не убудет. Нечто в коридоре показалось ему необычным. Поднявшись обратно и пройдя мимо своих дверей, Бальтазар изучает подозрительную стену уже детально. Вся эта сторона коридора обклеена зелёными обоями с тускло-бронзовым узором из адмиралтейских якорей; но на одном угловом участке вместо простых якорей — сложенные в форме оных ключи. Бальтазар вспоминает, где видел обои точно такой же расцветки, но с ключами, и несётся в библиотеку, едва не налетев на домработницу, которая опять притащила ему крупного морского гада с клешнями на завтрак. Точнее, обед. Каждый день жрать — это в некотором роде неплохо, но по несколько раз в день — совсем уже перебор. Религия, что ли, им не позволяет просто взять и выпить, без закуси? Библиотеку Родерик теперь оставляет незапертой. Так и есть: ключики на обоях, только уже не якорями выложенные, а равносторонними крестами. Проверяя одну из догадок, Бальтазар внимательно исследует место, где, по его прикидкам, Родерик чертил линии для поворота полок, но узор там ничуть не отличается от прочей стены. Придётся ещё побегать и проверить следующие гипотезы… Старая новая лаборатория в подвале — всё ещё заперта. Никаких узоров в виде ключей рядом нет, но тут ведь нет и тайника, просто замок. Закономерности начинают понемногу проявляться. Можно уже задать своему непростому ученику парочку осторожных вопросов. Если напрямую расспрашивать — прикинется ведь шлангом гофрированным и перепрячет все, что скрывает. Может, он всё ещё в бассейне, это как раз рядом, надо заглянуть. Но и бассейн заперт. Надпись неведомой субстанцией на двери: НЕ ВХОДNТЪ ЧЕРВNЕ. Час от часу не легче. Червям нельзя входить? Так входить они и без запрета не станут, они же ползают. Или входить нельзя, потому что червие внутри. Не беспокоить? Ночью там кишели куда менее симпатичные существа, лучше бы и правда были червячки. На зелёных плитках — ничего похожего на рисунок из ключей. Только обтекаемые выпуклые силуэты каких-то подводных гадов. А вот там, где кончается коридор и начинается винный погреб — уже интереснее: можно сразу за крайними плитками обнаружить панель, которая сейчас отодвинута, но предназначена наверняка для того, чтобы скрыть проход. Потому-то Бальтазар и не замечал его ни разу до сегодняшней ночи, хотя за бутылкой сюда шастал не то чтобы очень редко. Есть шесть ключей, из них два (менее вероятно, что три) от неизвестных замков. Точнее, неизвестный уже всего один. Y — от бассейна, Й — предстоит выяснить. И на всякий случай держать в уме Х, который от входа в дом, но не точно. Если получить хоть на миг всю связку в руки, то можно будет сразу исключить как минимум два, потому что от входа и от ворот у Бальтазара есть свои ключи, приложить и сравнить… Есть тайник, который выделен фрагментом стены с изображением ключей. Есть ещё один, который не выделен, но тоже за стеной с ключами. И есть третий. Наверняка без всяких обозначений на той части панели, что скрыта в разъёме, потому что она раньше прятала проход в побелённой стене. Рисунок на ней слишком выделялся бы. Бассейн тоже имеет какое-то отношение к тайне, иначе зачем бы его маскировать. Ай да Родерик Мауриц, ай да сукин сын! Этакую паутину за день по ниточкам не расплести, но и не таким рога отвинчивали… И ещё одна деталь загадки, которой можно заняться прямо сейчас. Бальтазар обходит двухэтажное здание целиком, включая хозяйскую половину, в поисках запертых комнат. Все открыты, даже спальня Родерика, заперты лишь бассейн и лаборатория. В спальне вроде бы ничего сверхъестественного, ожидаемый умеренный бардак, вот только лентяй до сих пор не выдолбил на кровати цитату про страдания. Надо бы выдолбить её на лентяйской черепушке, если через три дня так и не появится где положено. А копаться в комодах, ящиках столов и прочих сомнительных местах — это совсем уж себя не уважать, да и повода серьёзного нет, да и вряд ли можно найти, не зная, что ищешь. И тем не менее, систематичный обход здания дал новую зацепку. Оно симметрично, но на арендованной половине меньше дверей, чем на хозяйской. И даже чертежа не надо, чтобы понять, в каком месте нарушена симметрия. Либо не достаёт комнаты в том самом месте, где квадрат из другого узора, откуда ниточка и начала разматываться. Либо пыльная угловая комната на половине, принадлежащей Родерику, лишняя. Не требуется, конечно, семи пядей во лбу, чтобы отбросить одно из этих предположений как совсем уж тупое. Но в «лишней» пыльной комнате с роялем и коллекцией изукрашенных пистолетов как-то неуютно находиться. Чересчур несуразная конфигурация скошенного потолка, аж голова кругом идёт от такой геометрии, да и все углы зачем-то скруглены штукатуркой. Непременно потянет на свежий воздух после такого зрелища. Верна наименее бредовая догадка: из сада отлично видно окно той комнаты, вход в которую спрятан. Бальтазар отдыхает на скамейке под цветущей черёмухой. Смотрит в чёрное окно на кирпично-красном фасаде, размышляет уже не столь напряжённо, уже лениво. Можно залезть с крыши, минуя ключи и механизмы. Можно поговорить с Патрицией, склеп виднеется неподалёку, полузаросшая прошлогодней травой тропинка из сада ведёт ко врезавшейся низом в землю открытой двери… Родерика он замечает лишь тогда, когда тот садится рядом на краешек скамьи. — Вероятно, вы что-то хотите мне сказать, наставник? — интересуется домовладелец вкрадчиво и бесстыже. — И что же, на ваш взгляд? Неужели извиниться? — Бальтазар насмешливо косится на ученика, развернувшись к нему в профиль. — Нет, извиняться, как всегда, должен я, — Родерик не очень-то старается маскировать раздражение за любезностями. — Правда, так и не понял, за что. И за что вы меня прокляли, и почему скрыли это, я тоже не понял. Просветите. — Вы перепили и чуть было не назвали меня тайным именем в присутствии всех потаскух этого города. Но я вам только в зубы дал, чтобы предотвратить это. Никаких проклятий. Родерик прикладывает обе ладони ко лбу, мотает головой. Что-то настораживающее есть в этом жесте, что-то слишком демонстративное. — Действительно не помню этого. Уверен, я хотел сказать что-то другое и вы неверно меня поняли. Я о том проклятии, от которого так быстро теряю вес. Это ведь явно что-то сверхъестественное. Прошёл всего день… — Ах, вот вы о чём. Забыл предупредить. Небольшой побочный эффект подключения к источникам некромагии, здоровью повредить не должно. Вижу, вы с энтузиазмом взялись за моё задание. — Предупреждайте в следующий раз, я доктора своего сдёрнул с места почём зря, а он ничего сказать не смог… Да, пару кобылок уже угробил, — Родерик самодовольно смеётся. — Если хотите выбрать себе лошадь, наставник, делайте это сейчас, пока они ещё есть. — Просто не выбрасывайте скелеты лошадей. Мне, чтобы прокатиться, мясо на них не требуется, а хранить скелет удобнее. Но сейчас я не скакать хочу, а летать, — Бальтазар мечтательно поглядывает на розовеющее небо, как десятилетний, и высказывает свои пожелания с соответствующими капризными интонациями. — Нет ничего невозможного при ваших-то талантах, у меня как раз за углом завалялся скелет дракона, осилите? Родерик устремляется вглубь поместья по одной из путаных неухоженных тропок. Жестом зовёт Бальтазара за собой. Тот догадывается, что над ним подшучивают, и тем не менее по пути предаётся фантазиям о костяном драконе под седлом. Но драконы скрылись одними из первых, так давно, что даже в книгах их вспоминают редко. — Хорошее название для паролёта — «скелет дракона», — одобряет Бальтазар, когда видит цель их шествия. Родерик возится с углём, с двигателем. Затем отводит дверцу летучей машины, указывает ладонью на место за рогатым штурвалом: — До сих пор он никак не назывался. Но с этого момента будет скелетом дракона, так что же, осилите? — Попробую, это же не очень отличается от наземного транспорта. Первый и последний свой раз за рулём машины я всех сокурсников обогнал, несмотря на нулевой опыт. Недолго, правда, обгонял — по пути поворот попался и дерево… в общем, ухо кое-как назад приладили, а вот нос всё ещё с тех пор кривой. Тут они скопом меня и обошли, по-честному -то куда им со мной тягаться. Бальтазар забирается в кабину и задумчиво ощупывает рычаги управления, собираясь дёрнуть за что-нибудь наугад. Родерик безмолвно шевелит побелевшими губами. Смотрит на изломанный длинный нос Бальтазара, как на что-то ужасное. Наконец у него прорывается голос: — Наставник, я передумал, позвольте мне управлять. Пожалуйста. Это очень важно. Машина летит почти бесшумно, не считая монотонного свиста пропеллера, и можно слышать даже птиц. — Расскажите мне о Патриции, — просит Бальтазар, насмотревшись вдоволь на проплывающие понизу ковры из вечнозелёной растительности. Домики больше не попадаются. Впереди тёмно-грозовая синь. По левую руку — за пилотом и массивными очками на его лбу — сияние дня, хотя на земле уже сумерки. Между этими разграниченными секторами вселенной облака похожи на сахарную вату. «Все, кроме нас, могут парить в небесах»? Стоит задуматься над переизданием «Горизонтов незримого», чтобы хлопотами ради уборки одной фразы утвердить, увековечить этот вид и это чувство свежерождённой нереальности. Родерик управляет пухово-плавным полётом играючи. Всё чаще его украшенные старомодными перстнями руки просто покоятся на рычагах и рукоятях, а не перебирают их. — Патриция была всем тем, чего не хватает сейчас во мне. Практиковала магию, не дочитав ни одну книгу, ни даже ни одну статью до конца. И ведь успешно, что самое поразительное. Широчайшая душа, всегда в заботах о несчастных и всегда счастливая сама. Поэт, но не издавалась, и я не настаивал — наибольшая часть её поэтического наследия есть только у меня, и она намекала, что так и должно остаться всегда. Как будто знала, что мне жить дольше. Родерик не говорит ничего о внешности супруги, но у Бальтазара непрошено оттискиваются в воображении истончённые лисьи черты. Драматично размётанная копна карамельных волос, в губах мундштук, а глаза такие же, как у мужа: тёмные, но добрые. — У вас есть её портреты? Отчего она скончалась? — Конечно. Покажу, когда вернёмся. Болезнь почек усугубилась в считанные часы, доктор сказал, что её добили нутряные яды. У вас есть идеи, куда мы летим? На этот раз Родерик с очевидной целью прибегает к своему искусству спрыгивать с темы: вряд ли ему приятно выслушивать очередные сожаления. — В столицу. В ту гостиницу, где вы с Баширой зажигали… Горелку под чайником. — Ого, так вы и с Баширой знакомы! Непременно заглянем к ней вместе! Родерик слегка разворачивает паролёт, направляя теперь строго на север. Они с Бальтазаром приземляются невдалеке от городских окраин; снимают большой номер, поделённый лишь ширмами, на верхнем — четвёртом — этаже; сразу направляются в центр. К удивлению Бальтазара, двоих Башира ведёт не тем путем, каким провожала его одного. Оказывается, на нижних этажах салона тоже есть немало интересного. В полной алых узорчатых ковров и оранжевых фонариков комнате — пара десятков посетителей на диванах и стульях, преобладают мужчины. Родерик потирает руки, тянет Бальтазара присесть рядом: — Как мы вовремя. — А что здесь интересного? — Аукцион, вы разве не посещали? Бальтазар мотает головой. Вскоре гендерный состав присутствующих меняется, приходит все больше молодых девушек. — Родерик, а в чём ваше «почти»? Какой именно магии вы успели научиться до нашей встречи? — любопытствует некромант, когда они с учеником располагаются на диване позади всех. — Время, — отрезает Родерик, не отрываясь от пристального созерцания новоприбывающих. — Понемногу. Краткое удивлённое движение брови Бальтазара остаётся незамеченным никем. Что «понемногу», можно было и не уточнять: ритуальная часть темпоральной магии настолько сложна, что ею овладевают единицы из десятков тысяч волшебников; но их могуществу позавидует всякий. Однако вне ритуальной области, в сфере чар, манипулировать временем можно лишь в пределах секунд или даже долей секунд, поэтому оно редко привлекает тех, кто тянется к мистическим знаниям. Тратить месяцы и годы на учёбу, чтобы сэкономить мгновения впоследствии — это, по мнению большинства, иррационально. Бальтазар входит в это большинство: в академические годы он изучил все известные науке руны, кроме темпоральной и, разумеется, провидческой. Для некромантов и демонологов провидение закрыто волей высшего разума, и есть только одно существо, которому удалось нарушить этот запрет. Магистр Латаласса. Вынырнув из размышлений о тонких материях, маг вслушивается в разговоры передних рядов. Как он и подозревал, Родерик притащил его к таким же развратникам, как и он сам: джентльмены меряются денежными суммами, которые готовы выложить за услуги той или иной девицы. Неспроста это заведение вызвало ассоциации с борделем, когда Бальтазар посещал его впервые. Он трогает своего ученика за рукав: — Я буду поблизости. В дверях он задерживается, чтобы поинтересоваться у прислонившейся к косяку Баширы о возрастах присутствующих дам. — Насчет этого можете не волноваться, — Башира подмигивает угольной чернотой своей подводки, выдавшейся остриём за пределы глазницы, едва ли не к уху. — Всем более восемнадцати, у меня приличное заведение. Малолетки пусть идут вон к Маргарите, не пускаю их никогда. Вероятно, она говорит о какой-то своей менее порядочной конкурентке. Бальтазар кивает и отправляется исследовать коридор, широкий, но с низким потолком. Неподалёку, почти напротив, за прозрачными дверями вкушают дурманящий дым. Лежанки и опий привлекают некромага намного больше, чем томный дух элитного публичного дома. Он несколько раз подряд присасывается к длинной изящной трубке и сразу же заказывает ещё двойную дозу: дым имеет много общего с его самым ходовым зельем, хотя, конечно, действует слабее и не настолько опасен. Поэтому и того, и другого Бальтазару нужно больше, чем остальным. Докурившись наконец до приятного покалывания под волосами — словно невесомые пальцы фей поглаживают голову от висков к макушке, словно капилляры вместо крови наполнились пузырьками игристого розового вина — он вытягивается на лежанке, не снимая обуви. Без какого-либо нетерпения, расслабленно, покойно ожидает, когда волшебные мурашки разойдутся от головы по всему остальному телу. Прочесть полученные в гостинице письма не получается: взгляд невольно перепрыгивает с одной строки на другую. Потолок предусмотрительно украшен разноцветными мерцающими лампочками, как наиболее приятным для одурманенных посетителей зрелищем. Поблизости какие-то люди синхронно раздеваются догола: некоторые убеждены, что одежда мешает по-настоящему наслаждаться опием. Бальтазар отводит от них взгляд и принимается то открывать, то закрывать глаза, сравнивая сверкание огоньков наяву и под смеженными веками. Иногда кажется, что сквозь веки мерцает даже ярче. Алхимикам, в отличие от владельцев заведений вроде этого, настрого запрещено продавать наркотические зелья. Разумеется, Бальтазар неоднократно преступал этот закон, но он не настолько глуп, чтобы торговать постоянно. Помимо обитых мягкостью возвышений, есть просто раскиданные по полу подушки. Незнакомый молодой мужчина пристраивается на таких у изголовья ложа Бальтазара и пытается выкурить ещё хоть каплю дыма из того, что осталось в его трубке. Некромант не препятствует, ему уже достаточно. Сосед поворачивается и смотрит на него в упор, словно понятия не имеет о приличествующих незнакомцу дистанциях; Бальтазар отвечает ему тем же. Юноша весь из острых углов: кончик носа, неровными клиньями выстриженные волосы; модные гротескно удлиненные, аж до выступа за границы силуэта, лацканы пиджака. Кажется, даже рот резко обведён чёрным по контуру, или это неверный свет так упал. Без каких-либо предисловий парень принимается декламировать стихи. Наверняка собственного сочинения и наверняка осмеливается озвучить их только под кайфом: и время, мол, лечить не умеет, и дух мой с каждой ночью темнеет. Талант нулевой, но душу-то трепетную юную излить нужно. — Но время умеет толкаться, — импровизирует Бальтазар ему в тон. — Не надо тьме сопротивляться. Он имеет в виду руну времени, которую так и не стал осваивать, несмотря на намёки преподавателей: будучи нанесённой на плоскость, она перебрасывает наступившего на миг назад. На секунду или менее. Вот только для наложения самой руны нужно больше минуты. Относительная, ситуативная польза. Чтобы применять с толком, нужно быть ещё и предсказателем. Среди же тех немногочисленных студентов, которых время привлекло, руна носила неофициальное название «толчок». Типичная фраза на входе в кабинет: «я бы опоздал, если бы первокуры толчками весь коридор не заставили». — Толкаться… — глубокомысленно изрекает юноша голоском таким же заострённо-тоненьким, как все его очертания. — Толкаться! — повторяет он вновь, будто бы ему открылась некая истина. Будто бы он что-то понял. Ага, как же. Бальтазар протягивает ему руку, представляясь, но парень спешит отпрянуть, ударяясь поясницей об низкий столик: — Вы что, правил не знаете?! — Не знаю, — спокойно констатирует некромаг. — Я тут впервые. С вашего позволения, мне нужен свежий воздух. Только выйдя на крыльцо, Бальтазар обнаруживает, что пока он релаксировал в курильне, кто-то успел прикарманить золотые часы и цепочку с его шляпы. Но саму шляпу оставили, и это даже забавно. И без часов понятно, что уже заполночь. Мимо проходящий человек легко затрагивает плечо: тот самый блондинистыми клиньями стриженый поэт вышел следом и курит уже что-то другое, явно не простой табак. Если бы часы украл он — вряд ли бы стал так назойливо вертеться около обворованного. А может, на это и расчёт? Будто прочитав мысли, паренёк крутит на пальце собственный брегет. Нет, точно не стоит прижимать его к стене и обшаривать карманы. Неожиданно этот эксцентричный тип, не пожелавший представляться, подносит к губам Бальтазара свою трубку. Некромант охотно затягивается: простой гашиш, но после опия действует своеобразно, превращая звёзды и редкие огни города в праздничную гирлянду, в пульсирующие световые кольца среди окаймлённой чем-то синим черноты. Вот только аноним действует чересчур вольготно, хватая его прямо за обтянутый дорогими серыми брюками зад. — Я не по этой части, простите меня и спасибо за приятный вечер, — Бальтазар насмешливо треплет старательно уложенную, асимметричную чёлку прилипалы и направляется прочь, слегка пошатываясь. Вдали над черепичными крышами горит окно в высоком мезонине Латалассы. Ни с чем не спутать. Значит, она уже дома, прислуга не ночует на верхних этажах. Дворецкий, почтительно склонившись, пропускает гостя к лестнице. Магистр приветствует его в своих покоях, где она по обыкновению и спит, и занимается алхимией и прочими исследованиями. Мягкая мебель фиолетова, стены — пятиугольником. Пахнет жасмином. То ли духи, то ли реагенты. После сдержанного приветствия Бальтазар показывает магистру чертежи и описания шахты, сделанные Родериком: — Найдёте, кому это продать? — О, разумеется, — Латалассе достаточно скользящего взгляда по диагонали, чтобы оценить проект, основанный на бесплатной неживой рабочей силе. — Восемь процентов от выручки будут вашими, хорошо, мастер? Я постараюсь выторговать больше. Ниже восьми не опущусь ни под каким предлогом. — Замечательно, — одобряет мастер, не имеющий никакого представления о том, какими конкретно суммами будут выражаться эти проценты. В другой ситуации, возможно, и подсчитал бы, но настолько нетрезвый разум напрягать экономикой и математикой кощунственно. Латаласса разливает пахучий зелёный чай в крохотные кружечки с фарфоровыми рюшами по краю. — Мы давно не виделись, как дела у вас? — Зашёл узнать, знакомы ли вы с Родериком Маурицем. Предприниматель из Тептарилла. — Знакома, — вопрос будто бы удивил её. — И вот что вам скажу, такой нерастраченный потенциал… Я про магию. Преступно пренебрегать столь неординарной силой, каковую я ощутила в нём. Но его интересует лишь бизнес, к сожалению. Золочёные одежды магистра сливаются с волной её золотых волос, ниспадающих до пояса. Только дома она не носит ни одной заколки. Только тот, кто искушён в прорицании, может оценить магический потенциал другого. — Он исправился, — улыбается Бальтазар, уставившись единственным открытым глазом в бирюзу раскосого взгляда Латалассы. — Я сейчас как раз занят его обучением. Да-да, некромантия! Возможно, он скоро присоединится к нам. К ордену. А пока я живу у него; здесь нахожусь временно. Латаласса вынимает частозубый гребень из-за стойки с овальным зеркалом. Лаконичным движением поправляет растрепавшуюся во время отдыха в курильне причёску Бальтазара (мурашки на краткий миг возвращаются, будто он курил опий только что, а не час назад) и лишь затем принимается водить гребнем по своим безупречным локонам. За её спиной звёзды в полукруглом окошке. — Я буду иметь в виду. Это мастеру и было нужно: теперь, случись с ним что — орден знает, где его искать. — Но пока никому, прошу вас. Не надо раздавать ложные ожидания. Вижу, вы готовитесь ко сну, наилучших вам сновидений. Допив терпкий чай, некромаг возвращается в «Райский салон». На крыльце шумно, курят и смешливо переговариваются, веселье здесь ночью в самом разгаре. Убедившись, что Родерик всё ещё торгуется за услуги легкомысленных дам, Бальтазар возвращается в курильню, на этот раз просто посидеть. К счастью, блондинистый приставала уже с кем-то упорхнул. Нежданно-негаданно на соседний топчан приземляются Родерик и две хохочущих девчонки. При себе у них настолько крупный и изобильный поднос с экзотическими сладостями, что придерживать приходится всем троим сразу. Бальтазар отодвигается к дальнему краю своей облюбованной лежанки, чтоб его не обсыпали липкими финиками и кремовыми корзинками, но троица успешно устанавливает свою снедь между ним и собой на низенький стол. — Выбирайте, — широким жестом приглашает Родерик. Его учителя уговаривать не нужно. Бальтазар подцепляет посеребрёнными щипцами длинный ломоть вяленой дыни и с наслаждением жуёт; после опия и тем более гашиша вкус деликатесов кажется более многогранным, нежели обычно. Хотя на юге, наверное, это даже деликатесом не считается. — Да я немного не о том, — посмеивается Родерик. — Я про дам. Дамы хором поддакивают. — Разумеется, простите мои манеры. У одной из девушек волчий взгляд, несмотря на улыбку. Плечики выдаются вперёд из нескромного декольте. Сноп кудрей пронзён длинной шпилькой на макушке. Вторая, полная и розовощёкая, выглядит иначе. Под бледными некрашеными ресницами проблески незаурядного интеллекта, оборки голубого платья сходятся под горлом. На пепельной шевелюре примостилась крохотная шляпка с искусственными синими пионами. — Пруденс, — представляется девица в голубом, пожимая протянутую руку Бальтазара за одни пальцы. Её подруга называет имя Филлис, но к тактильному контакту не стремится. Все трое отказываются от дурманного дыма, как бы Бальтазар его ни рекомендовал. Пруденс забирает остатки угощений в бумажный пакет, и четверо парами, держась за руки, идут по прохладной улице к воротам. Родерик и Филлис впереди. Каблучки Филлис угрожающе бряцают по брусчатке, рассыпаются эхом в ночь. — Простите меня, Пруденс, я не в состоянии вас ублажать, — дремотно признаётся Бальтазар, когда вся компания заваливается в гостиничный номер. Родерик и его спутница прячутся за ширмой, смеются. — Вам ведь уже заплачено? Можете пойти домой, можете просто полежать рядом или присоединиться к этим двоим. Что б вы ни выбрали — плата будет одинаковой. Пруденс без словесных уточнений скидывает верхнее платье. В полупрозрачном нижнем забирается к Бальтазару под одеяло. Он предоставляет ей своё плечо вместо подушки, обнимает пухлое тёплое тело, скатывается в бездну своих грёз. Бездна призывает нетерпеливыми колоколами… Он покорно проваливается вниз и назад затылком. Сколько бы другие ни описывали этот всем знакомый предсонный провал как что-то ужасное и тревожное, Бальтазару он нравится. Как будто сама Мать Червей хватает за затылок и без всякой жалости — такой унизительной — дёргает жреца к своим гниющим грудям. Ему снится старик с ветвистыми трещинами вместо глаз и с трещинами, расходящимися во все стороны от грязных ногтей. Его пробуждают жалобные вскрики из-за ширмы и жалобные возгласы Пруденс в его подмышку: будто ощущения подруг разделены между ними обеими. — В чём дело? — недовольно интересуется некромаг, сжав подбородок Пруденс непреодолимой хваткой. Она не смогла бы отвести взгляд, даже если бы хотела, но не хочет. — Филлис… Моя дорогая Филлис, ей же больно, — невнятно бормочет Пруденс. Слеза из внешнего уголка её глаза стекает на сгиб руки Бальтазара. — Так вы и в самом деле подруги, моё чутьё не подвело. Послушайте, Пруденс, не в вашем возрасте быть такой ханжой, вам не идёт. Она не возражает, значит, всё по согласию. Я, знаете ли, и не такое по взаимному согласию с дамами вытворял. В подтверждение своих слов Бальтазар скалится так широко, что задевает зубами подбородок Пруденс. — Давайте спать, — он обхватывает девушку обеими руками и крепко прижимает к себе. Сновидение начинается там же, где было насильно развеяно: снег, грязные пальцы, обломанные ногти, трещины чернее чёрного по снегу, по льду, по реальности… Филлис за перегородкой рыдает так трагично, будто у неё на глазах убивают всю её семью. Но никаких осмысленных слов. Чувствительные пальцы Пруденс дрожат на плече и рёбрах Бальтазара, но просыпается он не от этого. Когда он попытался взглянуть в глубину одной из трещин, его ударило по глазам голубым светом. Как хлыстом: настолько резко и безжалостно, что выкинуло из сна и развеяло разом весь дурман. Он вертикально выпрямляет торс и старается проморгаться. Пронизанный наружным светом прямоугольник двери дёргается электрической рябью. Пруденс с её неуклюжими душными объятиями помогает прийти в себя: — Кошмар? У меня тоже бывает. Я знаю, как помочь. Не отвергайте меня, за мою невинность отдана огромная сумма. Больше, чем я могла представить. Заберите, не хочу быть в долгу. Невинность, так вот оно что. Вот почему за этих девок предлагали такие баснословные деньги. Судя по тому, что творится за ширмой — уж лучше он, чем Родерик. К тому же, спать уже совсем не хочется. — Хорошо, но главное — расслабьтесь. Ещё раз говорю, не обращайте на них внимания. Сосредоточьтесь на нас, а не на них. Вы сейчас ещё не так кричать начнёте и научитесь отличать страдание от кайфа. Бальтазар с шумными причмокиваниями целует Пруденс в серединки ушей, чтобы она преодолела свой нездоровый интерес к личной жизни Филлис. Это, кажется, действует как задумано: его пальцы, деликатно поглаживающие девушку между ног, утопают во влаге, а её бёдра расходятся в стороны будто помимо её воли. Ему удаётся оставаться достаточно ласковым на протяжении всего их контакта: неординарная девушка Пруденс покрикивает совсем мало, вместо этого всё больше придавливает Бальтазара к себе протяжными стонами, жаркими объятиями и требовательным давлением пяточек на его ягодицы. Когда они снова погружаются в покой, обжигая друг друга нос к носу жарким дыханием, Родерик и Филлис вдруг пересекают негласную черту ширм и предлагают обменяться партнерами. К удивлению Бальтазара, Пруденс активно и непоколебимо настаивает на том, чтобы пойти к Родерику вместо несчастной Филлис, на белой коже которой фиалково цветут щипки и укусы. Сама Филлис только выражает согласие кивками опущенной головы, её глаз не видно. Трое из четверых хотят обмена, поэтому Бальтазар не может возражать. Он догадывается, что Пруденс готова помочь подруге любой ценой. Филлис, девушка со взглядом волчицы, со спрятанными за тёмной чёлкой бровями, кажется ему отчуждённой, равнодушной и холодной всю оставшуюся ночь, пока он то спит, то дует на её синяки, то снова спит. Лишь под утро она становится ближе, когда грязно-лососёвый рассвет брезжит через несомкнутые жалюзи, когда Бальтазар трижды подряд спрашивает: действительно ли Филлис его хочет? Или эти её запрокидывания ног через его бедро и эти потирания кудрявым лобком обусловлены чувством долга, как недавно у подруги? Меньше всего ему хочется принуждать, больше всего сейчас — показать ей, что мужчина может быть и не таким, как Родерик. Это единственное, что он может для неё сделать. Филлис трижды пылко подтверждает свои намерения и выражает свою страсть по-волчьи молча, пока Пруденс за перегородкой ноет монотонно, как от зубной боли. Пруденс наверняка замыслила утешить любимую подружку своим молчанием, но не справилась, и никто не стал бы её винить. Родерик и Филлис глубоко спят в разных постелях, пока Пруденс и Бальтазар курят табак и доедают вчерашние сладости на дворе возле неисправного фонтана. Пруденс, добрая душа, находит, чем прервать неловкое молчание. — Вам никогда не хотелось обратить Разделение? — Нет, — отрезает Бальтазар без каких-либо сомнений. Разделение произошло незадолго до того, как он родился. Меньшие расы — малые эльфы, феи, дворфы, халфлинги и прочие, чей рост не достигает половины человека, своим альянсом победили людей и эльфов в изнурительной четвертьвековой войне. Орки не вмешивались, не считая наёмничества для обеих сторон. Огры и тролли просто вредили обеим армиям, и в результате были почти начисто истреблены. Люди и эльфы — точнее, высшие эльфы и звёздные — вынужденно воевали на одной стороне, но до взаимопонимания им было очень далеко. — А я люблю мечтать о том, как мы жили бы мирно все вместе. Пруденс вытягивает шею, улыбаясь в пасмурное небо. Она не прячет от Бальтазара лиловые засосы, борозды от ногтей и прочие свидетельства интима с Родериком: всё равно уже заметил. — Мы плохо жили все вместе. Очень плохо. Я слишком хорошо знаком с историей, чтобы разделить ваши розовые мечты, моя очаровательная леди. Шесть лет прошло между поражением в войне и рождением Бальтазара. А до войны люди и эльфы держали меньшие народы в фактическом рабстве и искренне полагали, что это благо для них. Эльфы, в основном, держали. Но меньшие расы теперь отрицают разницу между ними и людьми. Что, по большому счёту, справедливо: эльфы и люди столько смешивались, что чистых представителей рас сегодня один-два и обчёлся. Хотя и здесь Бальтазар выделился: почти у всех полукровок эльфийка — мать или бабушка, а у него дед. — Ну… Помечтать-то можно, — смущённая Пруденс колупает носком туфли рассохшуюся почву и признаёт своё поражение в споре. По окончании войны малые народы заняли все земли, лежащие за пределами горных хребтов. Большие, потерпев поражение, вынуждены были сгрудиться внутри очерченной горами зоны, самой неплодородной, если не считать гиблых северо-западных краёв, где никто не живёт. Так с тех пор и смешиваются их традиции и религии, так и обращаются друг ко другу как придётся: то сударь, то сэр, то господин. Никакой единой для всех нормы не устаканилось. Бальтазару глинистые трещины под ногами напоминают сегодняшний сон. — Кто ж вам запретит. Хотите погостить в нашем поместье недельку-другую? Родерик не тронет вас, пока я не позволю. — И откуда я могу знать, что вы ему не позволите?! — Пруденс заглядывает щёлочками ореховых глаз в лицо собеседнику, сильно напоминая кого-то ему в этот миг. — Очень просто: я обещаю. Из ворот гостиницы выскакивает Филлис и устремляется прочь, игнорируя оклик подруги. — Ну я не знаю… — тянет Пруденс, собирая пепельные локоны пальцами на макушке и снова распуская. — Полетим по небу, я серьезно, не шучу. Этот аргумент окончательно разбивает сомнения девушки. Ближе к полудню трое забираются в паролёт: Родерик и Пруденс спереди, Бальтазар позади с чемоданом Пруденс. Новая знакомая поначалу хотела тоже залезть назад, но Бальтазар не мог допустить, чтобы она в своём первом полёте пропустила ошеломляющие виды.       В поместье она влюбляется в озеро и проводит на берегу почти всё время. Среди хлама в сарае нашлись несколько удочек. Пруденс показывает себя одарённой рыбачкой. Бальтазар изредка присоединяется к ней, и они беседуют о политике, истории, немного о магии, и даже немного о моде и об эстетике, и даже иногда самозабвенно, горячечно целуются в щёки и в губы, но никогда не заходят дальше. Однако чаще Пруденс упивается рыбалкой и одиночеством, пока Бальтазар у себя в комнатах строчит ответы на письма и уходит регулярно в городок нести службу. Родерик почти не показывается на глаза никому из них, углубившись в самообучение и в свои финансовые заботы. Так, светло и безмятежно, проходят восемь дней. На девятый Бальтазар обнаруживает, что ему нечем заняться, и посещает склеп. Оба каменных гроба, расположенных в этом полуразрушенном здании, оказываются почти пустыми. Почти — это означает, что в одном из гробов разлёгся голый скелет. Тот же самый скелет высшего эльфа с пробитым черепом, с которым некромант уже общался в лаборатории. Во втором гробу — лишь прах. Костяная пыль. На задней стене склепа — едва заметная резьба. Снова ключики! Образуют что-то вроде символа бесконечности, или восьмёрки, лежащей на боку. Только одна эта восьмёрка, и всё, никакого узора, чтобы замаскировать её. Бальтазар чувствует, что тайна близка к разгадке, тайна стучится костяной мукой в его заросшие сединой виски, тайна зацепляет кошачьими коготками его сердце. В порыве озарения он обводит лежачую восьмерку карандашом на листе. Несётся в библиотеку и обводит крест на этом же листе, наложив его вертикальную перекладину на самый центр символа вечности. Несётся в коридор около своей спальни и обводит якорь, совместив опять перекладину симметрично с крестом и восьмёркой. Полученный символ не может быть случайностью. Он похож на что-то знакомое. Остаётся пара шагов. Прихватив с собою для убедительности письмо, Бальтазар отправляется искать Родерика. — Мне нужна литература из вашей тайной библиотеки, чтобы составить компетентный ответ, — настойчивым тоном заявляет маг, помахивая случайным письмом перед лицом ученика. — Я был вынужден сжечь все собственные книги до того, как переехал к вам. — Да-да, конечно-конечно, дорогой наставник, — издевательски сюсюкает Родерик. — А мне нужно научиться вызывать дух мёртвого. Поможем друг другу? — Поможем, — решительно отзывается Бальтазар. Он планировал следующим уроком поднятие нежити, поскольку обращение ученика с духами ему неприятно. Но рано или поздно ведь придётся научить и этому, и к ритуалам придётся переходить, так почему бы и не пойти на поводу у столь искренней жажды знаний. — Любой человеческий труп, кроме тех, что у нас уже есть, — распоряжается он на ходу. — И любое живое существо размером больше… скажем, енота, чтобы я принял у вас экзамен по некрозу. Послезавтра? — Завтра! — снисходительно усмехается Родерик, отпирая библиотеку. Его стремительно меняющееся отношение к учителю тревожит, но формально его упрекнуть не в чем. Пока что не в чем. Пока не начался урок. В библиотеке Родерик не сразу подходит к переключателю над рогатым бра. Сперва он достаёт необрамлённую масляную картину из фальшивой книги. — Патриция, — гордо заявляет вдовец, поднеся художество к глазам учителя. Мундштука во рту, конечно, нет. И волосы забраны в строгий пучок. Но такие же карамельно-коричневые, какие Бальтазару примерещились в полёте. И глаза огромные, карие, грустные. Множество ранних морщинок при уголках глаз и параллельно носогубным складкам: часто смеялась, несмотря на всю отображённую в портрете возвышенную печаль. — Прекрасна, — искренне сообщает некромаг, заразившись от ученика лаконичностью. Он не может решить, есть ли в портрете сходство с лисицей, которое ему привиделось. Вроде бы такие же заостренные скулы и нос, но… Это сейчас не так уж и важно. Бальтазар не рассчитывает запомнить весь ход линий, очерченных на обоях Родериком. Это слишком амбициозно и обречено на поражение. Вместо этого он тщательно всматривается в точку, откуда домовладелец начал водить пальцем, и врезает её в свою память накрепко, кровавым рубцом. — Возьмите нужное, и я переверну обратно, я очень спешу, — тараторит ученик. Куда спешит, разделиться бы надвое и проследить бы за ним… Но это невозможно, остаётся лишь взять две книги и кивнуть, показывая, что закончил. Стоит только Родерику покинуть библиотеку и дом, Бальтазар бросает книги на диван и хватается пальцами за отмеченную в уме точку, опасаясь забыть. И… Что это?! Выступ размером с половину горошины. Такой же полусферический. Визуально обнаружить нельзя, но теперь понятно, откуда у Родерика такая невероятная точность. Нашарив рядом ещё четыре подобных выступа и испробовав разные комбинации прямых линий, некромаг находит нужную. Обратно полки поворачиваются тем же росчерком, ну в этом он и не сомневался. В коридоре на втором этаже библиотечная комбинация, которую Бальтазар нанёс красным поверх серого карандашного рисунка, не срабатывает. Но тут тоже есть выступы, и дело нескольких минут вычислить положенный узор: линии пересекаются с библиотечными, но полностью не совпадает ни одна. За поворотной панелью — замочная скважина прямо в стене. Конечно, кто бы сомневался. В склепе вообще не удаётся получить результат, какие бы комбинации некромант ни пытался выводить поверх символа бесконечности. Выступов там нет. После наступления темноты он сдаётся и отправляется спать. С утра Родерик уже ожидает учителя в лаборатории. Скелет, что был в склепе, почему-то опять тут… Труп полуорчихи на каталке подозрительно свежий. Живые овцы тычутся бестолковыми головами в стены. Пока ученик атакует овцу — успешно, надо сказать, достаточно трёх заклинаний, чтобы скотина упала замертво — Бальтазар исследует глазами обстановку. Ничего, что намекало бы на ещё один секретный проход. Однако, есть нюанс, которого он не заметил при первом визите: стопка книг, объединённых темой мёртвых языков. Половину стопки составляют книги его авторства. Но некромант отлично помнит, что вчера он видел эти книги в библиотеке. Никаких сомнений: это вторые экземпляры каждой. Кому и зачем они могли понадобиться? — Чем ещё увлекалась Патриция, помимо магии и поэзии? Задавая вопрос, некромант не прекращает надрезать вторую овцу так, чтобы видеть её внутренности, но не зарезать совсем. — Откуда столько интереса к ней? Родерик любопытствует без той непонятной агрессии, которой огорошил Бальтазара днём ранее. Успешная сдача экзамена явно улучшила его настроение. По всей видимости, то, что учитель принял за гнев — на самом деле нетерпение приступить к занятиям. — Только скажите, если вам неприятны такие вопросы, и я больше не вернусь к этой теме. Ученик встаёт поближе, трогает руками овечьи потроха. — Напротив, даже льстит.Она интересовалась множеством наук, но поверхностно. Этакая кроссвордная эрудиция. Когда-то, до знакомства со мной, выступала в театре. Имела способности к языкам. Бальтазар сдвигается в сторону, чтобы не мешать Родерику практиковаться. Если способности к языкам — значит, знакома была с древними языками, от которых пошли современные. Подозрительно Родерик выдаёт информацию, всегда именно то, что нужно в данный момент, несмотря на все недоговорки. Учебники, выходит, принадлежали Патриции, в этой плоскости она имела общие интересы с мужем. Вызов духа освоен Родериком ещё легче, чем некроз. Ученик и не пытается скрывать, что именно эта магия была ему наиболее интересна, даже в большей степени, нежели продвинутая ритуальная некромантия. Правда, сам разговор его не слишком увлекает: расспрашивает полуорчиху только о деталях её жизни. Приятно удивляет учителя своей вежливостью. Попрекнуть его по-прежнему нечем. В следующие вечера Бальтазар следит за бассейном и за спальней Родерика, дожидаясь, когда домовладелец оставит незапертым один из входов, сам будучи внутри. Через три вечера ему улыбается удача: Родерик в одиночестве пошёл плавать, проход в стене остался открытым. — Пруденс, мне необходима твоя помощь, — заявляет он с ходу, ворвавшись в спальню гостьи, рядом со своей. За эти несколько дней они сблизились вплоть до обращения на «ты», хотя, казалось бы, не так уж часто проводили время вместе. — Понимаю, что это звучит непристойно, но вам нужно встретиться с Родериком в бассейне. Не беспокойтесь, я приду защитить вас, если он… переступит грань вежливости. Главное — возьмите ключи в кармане его штанов. — Воровство?! — хмурится Пруденс, уже влезшая в длинную, до щиколоток, ночную рубашку. Тонкая бежевая ткань туго обтягивает её объёмистую грудь и животик.  — За кого ты меня принимаешь?! — Нет, не воровство. Всего лишь розыгрыш. Пожалуйста. Я буду в долгу. — Хм… Ладно, уговорил! — Пруденс улыбается до ушей, предвкушая интересную интрижку. Бальтазар таится в винном погребе, пока его подруга добывает ключи. Если всё пройдёт гладко, ему не нужно будет показываться Родерику на глаза вообще. Если не очень гладко — в подвале любые звуки очень хорошо распространяются, и он гарантированно подоспеет на выручку. — Да как вы смеете! — девичий вопль, доносящийся из коридора, свидетельствует о том, что гладко в этом доме ничего быть не может. Бальтазар бросается через коридор к бассейну и замахивается посохом на Родерика, намеренно вставая так, чтобы тот развернулся спиной к кучке своей одежды. — Я велел её не трогать. Велел?! Родерик смущённо кивает, боится поднять глаза. Пруденс выскакивает из воды, куда её явно столкнули, и убегает к выходу, шлёпая босыми ногами. А затем уже бесшумно крадётся назад, приседает у Родерика за спиной. — А с тобой наедине поговорим, — убедившись, что девушка закончила возню с брюками, Бальтазар манит её к себе. Выбравшись из подвала, оба разражаются хохотом. Пруденс уходит спать, а Бальтазар наконец пробирается в секретную комнату. Внутри нет никаких осветительных приборов, и он запускает в воздух несколько своих фиолетовых шариков из магической энергии. Стены, пол и даже потолок выбелены и изрисованы багровыми звёздами. То пентаграммы, то одиннадцатилучевые фигуры, примерно поровну и тех, и других. Почти никакой мебели, если не считать укрытого чёрной тканью возвышения у дальней стены и сиротливой полочки сбоку. На полочке — запрещённая литература, но уже иного сорта, нежели в библиотеке. Продвинутая демонология. Пролистав все книги по диагонали и сравнив изображения в них с теми глифами, которыми окружены звёзды, Бальтазар приходит к выводу, что тут либо пытались открыть стабильный портал в демонические измерения, либо заключали договоры с несколькими демонами сразу. Для ритуалов такого уровня нужно буквально ад на земле устроить, если верить этим же книгам: демон соизволит явиться к магу лишь в том случае, если этот маг причиняет больше страдания, чем демон — тем, кто после смерти мучается в его, демона, личном аду. Призывают во плоти обычно только бесов, у которых ад один на всех, но тут иной случай. Неужели Патриция занималась ритуальным мучительством и якшалась с демонами? Возможно, Бальтазар и принял бы эту версию как единственно возможную, если бы не видел её портрет. Тяжело поверить, что эта кроткого вида леди способна на такое. Впрочем, судить по внешности — провальная тактика, особенно при взаимодействии с демонологом. У них среди заклятий — даже не ритуалов — есть такие, которые позволяют очаровать любого и навязать наилучшее мнение о заклинателе. От возвышения напротив двери несёт иррациональным отвращением, но Бальтазар приподнимает ткань, пересилив себя. Под тряпкой скрыт продолговатый сундук, в котором лежат необычные, расписанные концентрическими кругами перчатки, а также множество геометрических приборов: угольники, циркули, лекала. Очевидно, это нужно для построения пентаграмм и прочих фигур, которыми изобилует комната. Здесь же несколько банок с краской, подписанных только сочетаниями алхимических и астрономических значков. Цвет краски во всех банках одинаковый, коричневато-красный, точь-в-точь как внешняя отделка дома. Фигуры на белом выведены этим же цветом. Под инструментами на дне сундука лежат камни необычной формы: каждый — многогранник, но неправильный. Если повертеть в руках — будто пылают огнём изнутри. Бальтазар забирает один камень, чтобы изучить в спокойной обстановке, под лучами солнца. При неполноценном освещении не получается определить по пыли, как давно здесь в последний раз кто-то был. Покрытый чёрным лаком прямоугольный сундук можно перевернуть крышкой вниз, и тогда он превращается в универсальный алтарь: размечен кругами и точками, расположенными через равные интервалы. Для построения правильных геометрических фигур. Глянцевое покрытие сплошь испещрено бороздками — фигуры здесь чертили часто и разнообразные. Бальтазар делает слепки ключей и швыряет связку на ближайшую к спальне Родерика лестницу: пусть будет похоже, что он сам нечаянно выронил по пути. Исследование огненного камня упирается в парадокс: все его грани представлены правильными шестиугольниками, но целый он ухитряется быть кривым, причём некоторые выступы словно волнистые вопреки любой геометрии. Непростая вещь, очень непростая, нужно было украсть несколько, чтобы не бояться опытами разрушить единственный. При любой попытке нарушить целостность камня — хоть скребком, хоть кислотой — он раскаляется настолько, что обжигает руки или плавит под собой металлический поддон. Бальтазар про себя называет вещество «дерьмо демона», потому что серьёзных гипотез насчёт его происхождения всё равно нет. Несмотря на название, он всюду носит это дерьмо с собой. Вскоре Пруденс принимается за сборы домой, причём отказывается лететь, искренне желает прокатиться в поезде. — Уж не из-за авантюры ли с ключами ты нас так скоропостижно покидаешь? — осведомляется Бальтазар, подхватив девушку под локоть в коридоре второго этажа. Она уже в дорожном платье: плотном, немарком, из чёрно-коричневых полос. Такое же целомудренно-закрытое, как и большинство её нарядов. — Есть косвенная связь. Но ты ни при чём, это всё… он. Я была о нём лучшего мнения. Неприятно находиться в одном доме с таким человеком. — Понял, в таком случае пойдём-ка прощаться, — с этим игривым намёком Бальтазар берёт Пруденс за обе руки и затаскивает её в свою спальню, чтобы задрать её пышные юбки, нагнув у подоконника. Ни следа не остаётся от его былой нежности, но Пруденс одобряет такой подход, реагируя на его грубый напор смешками и всей доступной в её положении активностью. Едва натянув панталоны, она вкладывает Бальтазару в руку сложенную вчетверо бумажку со своим адресом: — Пишите. Местный вокзал состоит из длинного узкого перрона и таких же — длинных, узких, копчёно-серых — скамеек без спинок. Из сходства с двухуровневым столичным нагромождением металла — только рельсы и огромные круглые часы, свисающие с каждого фонарного столба. Окаймлённые медной плетёнкой циферблаты уже освещены рыжим, день на исходе: Бальтазар показывал Пруденс интересные места в городе, прежде чем проводить её к вечернему поезду. Девушка легко подхватывает чемодан со своими бесчисленными платьями и взлетает на подножку. Сопровождающий её мужчина в удлинённом макинтоше цепляет блестящую брошку к банту на груди её платья. Бальтазар специально приберегал подарок вплоть до начала движения паровоза: иначе Пруденс успела бы отказаться. — Это ж безумно дорогая вещь, — улыбается она из-под полосатого чепчика. — Те ключи были намного дороже, а моя идея — безумнее. На выходе из вокзальной арки кот перебегает некроманту дорогу. Уму непостижимо, как проныра остаётся настолько белым в этой части города, где сажа оседает, кажется, даже на облаках и на душах. В алхимическую лавку напротив ювелирной маг не стал зазывать гостью, но теперь, в одиночку, направляется именно туда. Чёрный дым промышленной окраины плавно сменяется обычным, бледным туманом, зависшим над каменной кладкой тротуара. Если не Патриция наследила в поместье демонической магией, значит, ею занимается Родерик. Насчёт времени он в таком случае либо врал, либо, скорее, недоговаривал. Что же тогда на самом деле подтолкнуло его к изучению некромантии? Никто не хватается за оба тёмных искусства одновременно. Точнее, изначально у многих бывает интерес к обоим, но впоследствии выявляется склонность к одному: дело в том, что совмещение в одном разуме доктрин этих наук неуклонно ведёт к сумасшествию. Они и по отдельности-то породили немало старожилов психлечебницы. Под вывеской алхимика кроются сразу два магазина: супруг хозяйки изготавливает обереги и амулеты на продажу. Бальтазар спрашивает его, есть ли что-то, способное защитить от высшего демона. Скорее в шутку: если торговец отвечает на такие вопросы утвердительно, значит, это мошенник и шарлатан. Коренастый кузнец-маг не из таких, он не пытается убедить покупателя в существовании оберегов от адских владык. — Если вас преследует высший демон, сэр, то есть крохотный шанс выжить. Но для этого надо очень быстро бегать. У меня есть вещица, которая поможет в этом. Вот уж обрадовал. Ни быстрота реакций, ни физическая удаль никогда не были сильными сторонами Бальтазара. Мягко говоря. А если говорить как есть — это его самые слабые стороны, причём он ни разу, ни единым действием за свои полвека не попытался это исправить. Невзрачный кованый узелок, призванный помогать бегунам, поможет лишь тем, кто и сам хоть на что-то способен. Тем не менее некромант выкладывает за него стопку монеток. Назойливые уговоры торгашей — ещё одно его слабое место, то часы навязали, то вот теперь эту безделушку. Владычице алхимического прилавка ни на что уговаривать Бальтазара не приходится: он точно знает, что ему нужно, и в карман хозяйки без всяких торговых трюков валится солидная сумма. Вернувшись в свои покои, он размещает миниатюрную алхимическую лабораторию на широком подоконнике: удобно будет проветрить. Среди тьмы за окном смутно выделяются: тополя — рядом, неправильные очертания склепа — подальше и холмы — совсем далеко. Бальтазар не спешит наполнять новые мензурки и пипетки ядовитыми субстанциями, сперва готовит несколько капсул с энергетиком, пользуясь чистотой инструментов. Не самому пригодятся, так Родерика накормить, пусть хоть сутками напролёт тренируется. Закончив с капсулами, алхимик берётся за оловянные копии ключей; дополнительно укрепляет их медным покрытием. Из чистого любопытства окунает в электролит «дерьмо демона», но никакого эффекта это не даёт, камушек словно отталкивает жидкость от себя. Но что-то с него, должно быть, испаряется, потому что помещение заполняется невыносимой вонью, приходится распахнуть обе створки окна и ждать в коридоре, когда сернистые миазмы выветрятся. Около склепа мечется туда-сюда пятнышко света. То пропадает, то появляется. Как будто кто-то держит фонарь и прыгает через порог. В этих краях теплеет раньше, да и вообще весна выдалась мягкая — очевидно, уже пробудились блуждающие огоньки. Если и так, то этот — жёлтый, совсем безвредный. Вот фиолетовый — повод готовиться к обороне. А красный — повод бросаться в панику… Всем поселением. Углубившись в производство отравы, Бальтазар не замечает момента исчезновения огонька. Но его труды прерываются суматошным стуком в дверь. — Открыто, — кричит он, нахмурившись. — Трупожор, — выпаливает запыхавшийся Родерик. — В склепе… Засел трупожор.