Господи, как умирать надоело! *
***
— Я сказал, что никуда с тобой не поеду! Мне надо до… — протестные речи Глеба прервал резкий беззвучный удар в живот локтем, который вынудил его согнуться пополам и осесть на пол. Встав на четвереньки, он попытался подняться, но новый тычок в солнечное сплетение заставил его охнуть и, задохнувшись, скрючиться от боли на темно-бродовом ковре. — Все? Достаточно? Больше не надо? — полюбовавшись мгновение на завывающего мерзавца, любящего проверять на прочность его психику, Владислав перевел взгляд на экран телевизора, где мелькали кадры вскакивающих с негодующими возгласами наемников, а затем симпатичный, молоденький ведущий прогноза погоды сообщил, что уровень радиоактивного загрязнения предельно допустимый и составляет сто двадцать микрорентген в час, а также предупредил о повышенном содержании в воздухе канцерогенов первой группы, крайне опасной для человека, к которой относятся 4-аминобифенил, асбест, бензол, бензидин, бериллий и другие. –…так что без особой необходимости не покидайте свои дома! — напомнил диктор со смазливой внешностью. — Н-о-о-о-о мы то с вами знаем, что такая необходимость будет, потому что сегодня вечером в клубе «Faex» пройдет концерт легендарной группы «The SU'trica» и Владислав Суркоff». На этом я прощаюсь с вами и напоминаю: ешьте только рециркулированные продукты! — Эмм! Пирожок, — хищно облизал губы Сурков и перевел свой сальный взгляд со слащавой мордочки журналиста на лежащего в позе зародыша Глеба, — ну чего голосишь, будто таракан тебе за шкирку упал?! Вставай пошли! — не дождавшись реакции, он просто сгреб его в охапку словно напроказившего котенка и, не тратя времени на лишние слова, выкинул в коридор, после чего с грохотом усадил на антикварный пуфик из красного дерева. — Обувайся!.. Это надо? — Владислав протянул неуспевшему еще прийти в себя Глебу белую майку, которую тот тут же выхватил из ненавистных рук и, с вызовом посмотрев на душегуба снизу вверх, сказал сквозь стиснутые зубы: — Ты мне за это ответишь, сволочь! Ничто тебе не поможет! Никакие связи, ублюдок! — Трахнул бы тебя прямо сейчас, да времени нет! — выразил сожаление Сурков. — Ну ничего, я сделаю это чуть позже! Говорят, ожидание подогревает страсть. — Что героем себя возомнил?! Ты не герой, а мразь и педераст! — Самойлов со злобой плюнул на туфли обидчика, но промахнулся и попал на пол. Морщась от неприятных ощущений в области ключицы, он заставил себя надеть чужую футболку и кожаные светлые кеды, так как своей обуви не обнаружил. Как только Сурков открыл входную дверь, Глеб юркнул ему под руку и со всех ног рванул по лестнице из ненавистной квартиры, оставляя позади упивающегося собственной властью и безнаказанностью политика. Глеб выбежал на улицу и словно разбился в щепки о незримую стену. Воздух, точно загустел от грязи, тяжелых примесей и едва уловимого в нем, почти незримого, потока радиации, электромагнитных волновых колебаний, имеющих даже как будто определенную цветовую гамму и улавливающихся обонятельными и вкусовыми рецепторами как запах озона и металлический привкус во рту. Он вдруг поперхнулся, закашлялся и сделал глубокий вдох. Так рыба, выброшенная на берег, судорожно ловит ртом воздух или больной туберкулезом задыхается от недостатка кислорода. — Пробежался? — хлопнув державшегося за перилла Глеба по плечу, улыбаясь, спросил Владислав. — Зря ты так часто дышишь. По прогнозам обещали канцерогенные осадки первой группы, хотя тебе это не страшно, наверное. Ну, садись в машину! — взял не успевшего отдышаться Глеба за талию и, устроив его на заднем сидении черного автомобиля премиум класса, сел рядом, приказав водителю: — Трогай! В салоне Глебу стразу стало легче. Видимо, воздух внутри фильтровался, но ощущение, что минуту назад он вдохнул в свои легкие целый химический завод, осталось. — Что за лажа, куда ты меня привез, в Припять что ли?! Я как будто покрышку съел, и кончики пальцев странно колит, — охрипшим голосом просипел Самойлов, пытаясь откашляться и избавиться от першения в горле. — Помнишь, как в песне, которую ты для меня написал? Наши пальцы мягко колола Тлетворная радиация. Мы лучше, чем люди, Мы новая формация — Сломались изнутри, И в черной крови Не осталось светлого, Лишь Супериора заветы Ведут вперед сквозь тьму, Где сгинем мы. Вместо нас бесплодное чудовище с двумя спинами. Мир. Зальем. Кровью. Я занимаюсь любовью!.. — закуривая сигару, декламировал Слава. — Не дергайся, она не смертельная, фоновая. — Не помню! — Глеб отрицательно покачал кучерявой головой. — Что я для тебя сделал?! Ты бредишь что ли?! Это не моя песня! — он встрепенулся, наконец осознав смысл сказанного. — Песню написал, и не одну! Заканчивай, Глеб, это уже не смешно и не было смешно! — фыркнул Сурков, стряхивая пепел в предусмотрительно встроенную в дверцу бронзовую пепельницу. — Ну ничего, сегодня я выжму всё из твоих «шариков», ты же этого хочешь, да? Иди ко мне поближе, моя маленькая похотливая куколка! — с этими словами он, подавшись немного вперед, положил руку на коленку, как ему казалось, давнего любовника, а другую на его плечо, осторожно погладил подушечками длинных пальцев его шею и начал медленно подниматься по щеке к удивленно приоткрытым губам. — Ты знаешь, я так возбуждаюсь, когда ты доминируешь, — прошептал он, наклоняясь ближе к застывшему от нереальности происходящего рокеру и обхватил ладонями его лицо. Влажный и теплый кончик языка скользнул по верхней губе Глеба, и в этот момент его охватила безумная ярость и странное отчаяние. Он попытался оттолкнуть от себя мерзкую морду, но Владислав с рвущимся из него с глухим рычанием впился ему в рот, заставляя разжать стиснутые зубы, и стал расстегивать пуговицу на джинсах. Самойлов изо всех сил отклонился назад, но тяжелая рука сжала его запястья, а нетерпящие отказа губы целовали его плечи, обжигая дыханием. Нет, Сурков не был жаден, узко жаден, он только жадно хотел скорее получить все то, что ему нужно. — Сегодня ты будешь визжать и кувыркаться! — шептал Сурков, прикусывая нежную кожу «юноши» у яремной ямки. — Мой мальчик! — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ, ВЫРОДОК! — закричал Глеб, до крови укусив Владислава за ухо. — Ах ты шваль! — отшвырнув от себя озверевшего строптивца, Сурков замахнулся на него, но в последний момент передумал. — Выбью зубы. — спокойно сказал он, прикладывая платок с вышитыми красными нитками инициалами В.С. к кровоточащей ране, — Не сейчас. После. Не охота харю твою портить перед концертом! — Оказывается, правду говорят, что там все геи в помощниках, — брезгливо вытираясь, со злобой зашипел Глеб. — Интриган хренов, ненавидящий демократию и гражданское общество! Думаешь, я продажная сука, как мой братик, да?! А вот фигушки тебе! На, выкуси! — он сложил из пальцев фигу и бодро замахал ей перед носом «пострадавшего». — Кто ты вообще такой! Никто! Я тебя не боюсь! Хрен собачий! — левой рукой он приглаживал волосы, пытаясь успокоиться, но в результате прическа его принимала все более растрепанный вид и эта растрепанность страшно ему шла. — Я штурман, выравнивающий самолет, который летит сквозь грозу… — отвернувшись, хладнокровно ответил Сурков и, зажав в кулаке почти истлевшую сигару, раздавил ее, превратив в труху, — и делаю все, чтобы этот самолет не упал! — Останови машину, штурман говенный! Иначе я заявлю о похищении и насильственных действиях, причинивших вред здоровью! — потребовал Самойлов. — Выйти хочешь? — наигранно удивившись, Сурков приподнял правильной формы брови. — Ну что же, выходи. — На полном ходу?! Это самоубийство! — усмехнулся Глеб. — Возможно, — согласился Владислав, — но это законно! — он молниеносно схватил Глеба за кудри и открыл дверцу с его стороны, собираясь выкинуть бунтаря прямо на дорогу. Он сразу не понял, в чем дело, настолько быстро все произошло, но, увидев мелькающий перед самым лицом асфальт, испугался и, пытаясь хоть как-то сопротивляться, одной рукой схватился за обивку сиденья. — Ну что, хорошо тебе? Нравится снаружи?! Гнилое ты отродье! — приподняв голову Глеба на безопасное расстояние от земли, проревел Сурков. День стоял или же ночь, понять было трудно. Рокер не узнал и местности. Низко ползли хмурые тучи над грязными унылыми руинами, в воздухе стояла гнилая неприятная теплынь, а с дырявого неба моросил мельчайший дождь вперемешку с какой-то слякотью. — Где мы?! — снова оказавшись в салоне автомобиля, куда снисходительно его бросил политик, с силой захлопнув дверь, в панике воскликнул Глеб. — Куда ты меня везешь? Что ты хочешь со мной сделать?! Зачем этот за пустырь?! — Там же где и были с утра, Urbs 315-тый, — достав расческу из кармана, Владислав начал причесывать свои запутавшиеся от ветра длинные волосы, — а едем в клуб «Грязь», концерт у нас там сегодня, если ты забыл! Завязывать тебе надо с наркотой! Еще пару передозов — и в овоща превратишься! — Я не употребляю наркотики! Давно уже!.. Что значит «у нас»?! У кого это «у нас»?! И что за Урбс?! — широко распахнув синие как небо до ядерной войны глаза, Глеб ошарашенно уставился на отвратительного политика. — Ууууу, — насмешливо протянул Сурков, — в каждой семье есть свой чудик! Но у вас в роду ген идиотизма, скорее всего, доминантный, его и ядерным взрывом не возьмешь! На вот лучше, сет почитай! — сказал он, протянув ничего не понимающему Глебу большой лист бумаги с напечатанным на нем текстом. — А это что за мудистика?! Это не мои песни, я чужое не пою! Я тебе не Вадик! — комкая бумажку, заявил Самойлов. — Ты знаешь, Глеб, множество вещей существует в мире, которые еще хуже, чем смерть! — все так же без эмоций произнес Владислав. — Еще один звук, и ты пожалеешь, что ты родился на свет! Приехали, моя птичка! Выходя из открывшейся двери, Глеб чуть не наступил на лежащего человека, ноги которого располагались примерно в метре от их припаркованной машины, а вытянутая вперед правая рука — в двух шагах от проезжей части. Мужичина, возможно, был еще жив, но никто не обращал на него никакого внимания, словно это было не живое существо, а всего лишь кучка мусора. Глеб уже хотел подойти к несчастному, но, неожиданно услышав знакомый хрипящий голос, вздохнул с облегчением, как будто снял груз, давивший на него долго-долго, и шагнул навстречу «Сиятельному» директору. — Ну наконец-то, Владислав Юрьевич, где Вас носит?! — подбежав к шефу, загудел Снэйк и, подняв голову вверх, заискивающе заглянул в глаза Суркову. — ОН ждет, два раза уже звонил! — Не уезжай никуда! — не обращая внимания на докучливого Хакимова, сказал Сурков небесной красоты мальчику лет шестнадцати, одиноко стоявшему около ночного клуба. Владислав, словно турецкий падишах, польстился обманчивой невинностью юноши и вот-вот был готов приказать доставить этот нетронутый цветок в свой «гарем». — Быстрей! — не унимался Дмитрий, размахивая длинными черными, отливающими зеленью, словно крылья жука, волосами, всем своим видом демонстрируя собственную важность несмотря на то, что был разряжен, словно попугай, в радужного цвета узкий костюм. — Слава, ну быстрее, Владислав Юрьевич! Ну, ну пойдем, ОН ждет же, Слава! — А кто такой? — поинтересовался Сурков, не отрывая взгляда от красивого парнишки. Светлые глаза которого, несмотря на юный возраст, были потухшие, а на губе красовалась свежая рана. Мальчишка был похож на скульптуру греческого божка, почти идеальную, если бы не эта маленькая трещинка в уголке его безупречного рта. — Ну не все ли равно тебе, ну?! Пошли! — уже настойчиво попросил Хакимов и по совместительству директор группы «The SU'trica». — Чего?! — вспыхнул от злости Сурков и резко ударил того в живот, затем в горло, в левую, а потом и в правую часть груди. — Ты как разговариваешь, скотина! Я тебе что, соска рублевая?! Покомандуй тут мне! Иди обратно в свой кукольный театр и там за веревки дергай! Это там ты был Карабас Барабас, а здесь ты верблюд плюгавый! Вытащил, называется, говно из канализации! Хамло! — Слава… Слава… — закрывая лицо трясущимися руками, стонал Змей и не думая защищаться. — Ну, как на работу, вечно настроение испортят! И этот тоже! — плюнул разгневанный Сурков в сторону остолбеневшего с «отпавшей челюстью» от представшей перед ним картины Глеба. Это втаптывание в грязь Снейка никак не укладывалось в его голове. — Что, били? Бедненький! — изменив голос до нежно-бархатистого, спросил Владислав у безразличного ко всему происходящему молоденького парнишки. На, возьми. Чего смотришь? Это деньги. Считать-то умеешь? Ну на, бери, не бойся. Отсталый какой-то! — Гы… — наконец сообразив, что обращаются к нему, юнец принял протянутую ему купюру и стал с интересом ее рассматривать. — Ладно. Прощаю. Идем уже. Да, проводи нашу «недотрогу» в гримерку, а то еще пристанет кто-нибудь, а он сегодня памятью слаб! — успокоившись, приказал вспыльчивый Сурков. Отерев туфли все тем же носовым платком с вензелями, он кинул им в потирающего ребра барабанщика. — Этот постираешь. А мне чистый достань.***
В клубе было душно. У Глеба сразу же возникло чувство, что плотный, тяжелый от сигаретного дыма, насыщенный яркой энергией и запахом возбужденных человеческих желез воздух давит на него, проникая в каждую клеточку организма. Мальчик в черных шелковых трусиках самозабвенно танцевал под музыку, льющуюся из колонок. Другой юноша, а скорее ребенок, с длинными каштановыми волосами, вьющимися почти до ягодиц, изображал гитариста, бешено перебирая пальцами воздух. Отточенные движения тонких неоформившихся тел, почти не прикрытых одеждами, вызвали у Глеба тошнотворную ассоциацию с детской порнографией. Но посетителей заведения видимо совсем не смущал этот факт. Они кричали и радостно размахивали руками с чернильными отпечатками на тыльной стороне ладоней — эмблемой клуба. Голова кружилась от непрестанного гула разговоров и чужих бесприютных мыслей, которые, как Самойлову казалось, он выхватывал из общего фона. — Костя! Друг! — живее чем следовало воскликнул Глеб, зайдя в гримерку и увидев стоящего у окна Бекрева. — Как, ты здесь?! Я так рад тебя видеть! — не удержавшись, он обнял товарища со спины. — Слушай, Самойлов, я уже рассчитался с тобой, что еще тебе надо от меня?! — вырываясь, испуганно залепетал Костя. — У меня еще с прошлого раза рука не зажила, пальцы до сих пор плохо двигаются! А ты опять?! За что?! — Ты что, Костя?! — не понял Глеб. — Какая рука?! — Которую ты мне сломал за то, что я вовремя тебе деньги не вернул! Забыл?! — напомнил Бекрев, поправляя слетевшие с переносицы очки. Растерянный Глеб внимательно посмотрел на Константина. Он как будто стал другим, хотя внешне вроде бы все осталось прежним, кроме странного сине-фиолетового цвета волос приятеля, стоящих ирокезом, и нездоровой худобы. — Костя, хоть ты не будь мудозвоном! Я никогда ничего тебе не ломал! — максимально убедительно произнес растерявшийся Глеб. — Ну да, конечно! Что сегодня день летнего солнцестояния и ты решил прикинуться святошей?! — присаживаясь за стол, накрытый организаторами, иронично произнес Бекрев. — Я… — начал было возражать Глеб, но тут в гримерку вошел Сурков. — Костян, а где мой «страт»? Я только «телек» нашел! — спросил и Владислав «The SU'trica». — А, вот! Просил же все приготовить! Через десять минут выходите. И чтобы без фокусов! Понял, Глеб? А то в сортир спущу! Проследи за ним, Кос, что-то он сегодня особо кукушкой мягкий! — взяв в руки гитару, он вышел, хлопнув дверью. — Угу, я заметил! — кивнул клавишник сам Костя. — Куда это он с инструментом? — поинтересовался Самойлов. — «Соляк пилить» и речь толкать! Куда же еще? — пояснил Бекрев. — Так, а я тут нахуя? И ты? И Снэйк че как придурок вокруг него скачет? — Как это при чем? Ваша же группа «Сутрица», Снэйк прихвостень правления, «волчий хвост», ха-ха-ха! Ты что вмазанный?! — невесело рассмеялся Бекрев, поедая зеленый виноград, откусывая его прямо с ветки. На болезненно-бледном лице явственно читалась настороженность, а в голосе звучали нотки недоверия. — Сутрица?! Это еще что за вздроч?! А Стася?! Валера тоже здесь?! — Глеб уже не мог ничему удивляться и, чтобы не упасть от услышанного, сел рядом с другом на диван. — А мой сын, Глеб, и… Таня же! — наконец вспомнил он о жене. — Не знаю, о ком ты, — пожал плечами Константин, — и сына у тебя отродясь не было. На детей нужна лицензия, а «мутам» ее не дают. — Бред какой-то! Сам ты «муд»!.. Слушай, допустим, я ничего не помню! Что вообще тут происходит? Ты можешь мне объяснить?! — срывающимся голосом попросил Глеб. — Я видел такие вещи… и труп у входа… — Не нужно жалеть тех, кто умер. Жалей живых людей, а особенно тех, кто живет на Планете мертвых! — вздохнул Костя. — А что тут может происходить?! Жизнь — дерьмо. Все бабы — суки. Солнце — гребаный фонарь! Хотя бабы-то как раз и в меньшинстве. Superior — сборище педерастов, лоббирующих свои гомоинтересы, содомский грех, «Голубая мафия»… ой, извини, ты же тоже из… этих… — вдруг опомнился он, проклиная себя за излишнюю болтливость, которая не раз выходила ему боком. — Но ты знаешь мое отношение ко всему такому… а на сцене все равно «роль» играть приходится… Пляшем все, как марионетки в хорошо отрежиссированном кукольном спектакле. Хотя эта пропаганда понятна, педики не плодятся. Это правительству выгодно, жрать хотят все, а еды мало. — Я из ЭТИХ?! — оживился Глеб. — Боже мой! Боже мой! — хватаясь за голову, запричитал он. — Как так-то?! Я же женат и баб любил всю жизнь!.. А насчет правительства… тоже мне секрет Полишинеля! Да с приходом нынешней власти уже никто не стремится скрывать своих педристических наклонностей, открыто демонстрируя их на публике. А правящая партия — главные гомосексуальные лоббисты в госдуме! — с омерзением вспоминал он. — А еще что мне стоит знать? — Хм… Странный ты сегодня… ну что, что… После ядерной зимы люди повылезали из своих нор, а вокруг полно «мутов», морфов и прочей гадости. Еще и бандиты жизни не дают и твой братец-акробатец тоже! — Ядер… — запнулся Глеб, но решил не выспрашивать подробности, — а Сурков? Что о нем скажешь, чего он здесь раскомандовался?! И ко мне что привязался как не пришей рукав к пизде! — А что Сурков? — хмыкнул Костя, налегая на угощения и стараясь правильно подбирать слова. — Он еще до войны был серым кардиналом Кремля. Дергал за ниточки. Строил из себя честного политика, натурала и семьянина. А открытым геем стал позднее, когда дорвался до реальной власти. После свержения довоенного правительства. Жена его бывшая мутировала. Так он ее в резервацию сослал, развелся в одностороннем порядке. Никто не знает, что с ней стало. А он свои пристрастия начал в массы продвигать. Созданные им прокремлевские молодежные движения стали если и не гей-клубами по интересам, то достаточно близки к этому. Пьяные вечеринки активистов «Новой России», ну, того, что от нее осталось: отдельных урбс, «крепкая мужская дружба», ну и так далее, сам представляешь что там происходило и происходит… И друг у него был, Васька Якеменко, щас большая шишка на ровном месте, а тогда лидер движения и руководитель агентства по делам просвещения молодежи. Так вот, он тоже не чурается мальчиков. Они под этой эгидой хотят объединить разрозненные поселения. У него куча последователей и «своих людей везде». Он уже контролирует черные рынки не только у нас в триста пятнадцатом, но и в большинстве русскоязычных «городов». Метит высоко. Как бы не в кресло самого Супериора… Он умен и изворотлив. Другие правители его боятся и уважают… Ха-ха-ха! — недобрым смехом захохотал Костя. — У Суркова много масок, он предан своему делу, но, по большому, счету он «ничей», как та кошка, которая гуляет сама по себе. Слава, что называется, принимает форму сосуда: до войны был демократом, а теперь стал автократом. И группа же ваша… наша… проправительственная, по сути распространяет на своих концертах наркоту, торгует мальчиками, помогает выискивать диссидентов в рядах рокеров, сотрудничая с карательными отрядами, на абсолютно законных основаниях… если ты понимаешь… хотя это тебе лучше знать, он же ТВОЙ любовник. Стихи, сказки вон пишет про тебя… а песни твои… как бы это сказать… с двадцать пятым кадром что ли. Действуют на подсознание. Провокационные. О насилии и подчинении власти… Сходишь с ума!.. Голосуешь за того, кого надо!.. Делаешь то, что хочет власть… Поэтому, наверное, и живет с тобой, ты ему нужен, понимаешь?! — и вдруг мучительный кашель, сотрясая тщедушное тело Кости, обжигая все внутри, булькающими звуками вырвался из груди, словно его легкие были заполнены водой. Это было так страшно, что Глеб не на шутку испугался за его жизнь. — Чертова зараза, скоро она меня доконает… — выплюнув на салфетку сгусток темной крови, прохрипел Бекрев, — ну вот я тебя и просветил! Так в чем подвох? Ты меня проверял опять что ли? Я прошел испытание или опять будешь бить? — сощурился он и протянул побледневшему и вылупившемуся на него как белый кролик на удава Глебу бокал с какой-то жидкостью. — Выпьем, давай, за власть! — На которую нам класть! — подхватил Самойлов и, взяв в руки предложенный напиток, сделал большой глоток. — Да, не каждый день услышишь о том, что все твои убеждения полетели к чертям и ты стал тем, кого всю жизнь презирал! — признался он. По его телу растеклось блаженное тепло, захотелось лечь и не двигаться, отдаваясь безмятежной неге. — Спасибо! Я всегда ценил тебя за честность! — Чем больше правды ты пытаешься узнать, тем больше лжи ты услышишь! — как ни в чем не бывало подмигнул Костя и снова разразился гулким кашлем. — Тебе нужно в больницу, Костя! — с тревогой в голосе протянул Глеб. — Ай, что я там не видел? Приговор ясен… Закусывай, а то нам еще концерт играть, — предупредил Бекрев. Глеб вдруг почувствовал, что очень голоден. Фактически он сутки ничего не ел. Взяв бутерброд с какой-то рыбой, он жадно его откусил, но тут же выплюнул обратно, скривив лицо: — Тьфу! Блядь! Что за дрянь?! Рыба что ли испортилась?! — Ничего не испортилась, — возразил Бекрев, дожевывая точно такую же закуску, — это рециркулированная форель! — Ре… мать твою… что? — Восстановленная, — пояснил Костя. — Восстановленная из чего? Ее уже ел кто-то до нас?! — Ха-ха-ха! — весело захохотал Бекрев, и Глебу на миг показалось, что он увидел прежнего Костю, живого, дерзкого, настоящего. — Не ржи, реально же! — не удержался и тоже прыснул со смеха Самойлов. — Ой, какой кошмар! — вдруг схватился он за голову. — Это значит, я сейчас здесь, а все мои друзья… и Таня в Москве! Какой ужас, Господи! — сколько вопросов его волновало: что произошло со старым миром, при чем тут его близкие и почему с ним все это приключилось, но он чувствовал, что ответы на эти вопросы ему не получить никогда. — Да ты и щас в Москве, только названий этих уже нет! — облизал пальцы Костя. — А как давно? — Глеб снова глянул на тарелку с едой. — С девяносто пятого. Как война началась. Штаты тогда Югославию бомбили. Как это называлось?.. «Обдуманная сила»**, кажется. Только они их не с самолетов, а ядерными боеголовками запустили. Ну, наши ответили. И начался замес… Ты реально ничего не помнишь? — недоверие в голосе постепенно начало сменять недоумение. — Ну ладно, пошли, а то Правитель нам с тобой пиздяшек выпишет. Бери гитару и шуруй! — вставая с мягкой тахты, кряхтя сказал Костя, его фиолетовые волосы еще больше подчеркивающими его землистый цвет кожи. — Я не играл уже сто лет, какая гитара?! Нет, нет это исключено! — запротестовал Самойлов. — Играй как можешь! Никто и не заметит! Я же играю искалеченными пальцами! — Прости Костя, я не хотел! Это не я! — закрыв лицо ладонями, простонал Глеб. — Ай! Дело прошлого… — отмахнулся Бекрев, — пойдем, а то обоим влетит! — Нет! Я не могу. И главное, не хочу! Все это как-то нелепо… Пошли отсюда, а? Мне надо прогуляться, — вдруг пришла в голову безумная мысль. — Сдурел?! Куда?! Ты на улице был?! Да там дышать невозможно, ни то что гулять! А на счет нелепых ситуаций — тебе не нужно этого бояться, это у тебя в крови! — О, «Шектер»! — почти обрадовался Глеб, взяв в руки похожую его свою старую «Матричную» гитару. — Костя, а Агата-то есть… была?! — он уже повернулся, чтобы выйти, но замялся, захваченный внезапной мыслью. — Была, конечно, ты же почти с пеленок там играл, и я два года… и это что ли забыл?! Ну ты даешь! Неужто моль поела все ковры-самолеты?! — печально усмехаясь, спросил бледный как снег Костя. — Вертолеты, — поправил друга Глеб. — Почему вертолеты? Вадик про самолеты писал. Но после войны, видимо, многие умом повредились. Он ушел в повстанцы, а ты вот: «Голосуй пока не проиграешь!» — Вадик ушел?! — Глеб часто заморгал. — А то кто же?! Ты ж ему жизни не давал, песни пропагандистские заставлял петь… хм, ну это… он так говорит, по крайней мере… ну идем, идем! — Даааа, лучше бы я умер!