***
— Наша кровь насыщена молекулами нефти и моря, мы привыкли к повышенной радиации и к давлению упругого живого нашего ветра! — уверенным хорошо поставленным голосом декламировал Владислав со сцены, и зрители на танцполе, а особенно молодые парни, оголтело вторили ему, не отрывая взгляд от чарующего своим неповторимым образом артиста и политика. — А теперь встречайте: самый ярый борец за права здорового населения и любимец Superiora. Глеб Самойлов! В голове у него словно внезапно разорвалась граната, до того неестественно громкими ему показались приветствия: — ГЛЕБУУШКААА!!! — ГЛЕБУУУШКА!!! ВОЗЬМИ МЕНЯЯЯ!!! — ЛУННЫЙ МАЛЬЧИИИК!!! Я ВЕСЬ ТВОЙ!!! — кричали юноши и зрелые мужчины, перебивая один другого, увидев сногсшибательной красоты «юношу» с кудрявыми вихрами волос, одетого в светло-голубые джинсы и белую майку, из-под которой были видны темные завитки на груди. Прикрывая глаза от слепящего света софитов, Глеб подошёл к микрофонной стойке. «Щас я тебе покажу борца за права и любимца страпона, старый пидорас! — со злобой подумал он, а вслух произнес: — Здравствуйте, товарищи-люди! И другие представители фауны! Не будьте рабами власти! Все на баррикады! Уничтожим ненавистных самодержцев! — зрители в зале замолчали и стали перешептываться, недоуменно переглядываясь, мол, как можно такое говорить со сцены. — Ты что несешь, мышь волосатая?! Пришибу гада! — зашипел Владислав прямо в ухо бунтаря, прижавшись к нему сзади и упираясь пахом в ягодицы. — Не будем пушечным мясом, товарищи! — снова выкрикнул Глеб, резко отпрыгнув от Суркова, бодро сыграл первые аккорды и запел: Я буду сильным Без ваших долбаных машин, Я буду сильным, Очаровательно крутым. Я буду классным, Когда взорву ваш магазин, Таким опасным, И сексуально заводным В интересах революции, В интересах революции… — огорошенный такой неожиданно провокационной, новой песней народ, однако, быстро пришел в себя и даже старался подпевать. Сурков жестом подал знак звукорежиссеру, и тот отключил Глебу микрофон. — В интересах рево… — словно струна оборвалась, крепкая, туго натянутая, лопнула на полуслове. Сурков ухватил Глеба за шиворот и пинками вытолкал его за кулисы словно шелудивого пса с Сорочинской ярмарки. — Падла паршивая! — Сурков замахнулся своим убойным как фугас кулаком и, полсекунды поразмышляв, куда справедливее в сложившейся ситуации ударить, врезал со всей силы вольнодумцу по лицу, да так, что у того перед глазами поплыли кровавые полосы, а в глотку потекло нечто солоновато-сладкое и густое как кисель. Выместив таким образом злость, он, как ни в чем не бывало, поправил прическу, стряхнул с пиджака невидимую соринку и, бросив напоследок, закрывшемуся ладонями рокеру холодное как клинок, но ёмкое «мудак», спокойно вернулся к жаждущим зрелищ зрителям.***
Ошеломленный, не в силах собрать себя, Глеб вышел из клуба и, никем не удерживаемый, побрел по зачумленным переулкам, пересыпавшимся всяким народом, исчерченным путями движущегося транспорта, поражаясь то видами кафе, блиставших неслыханным царским убранством, то странными свинцовыми крытыми переходами, где оглушал сдавленный шум нескольких тысяч шагов синхронно двигавшейся толпы, которая вся почти состояла из молодых людей. Его слепил трепещущий блеск дорогих магазинов, никак не вязавшихся с полуразрушенными строениями заброшенных супермаркетов по соседству, в недрах которых рылись озверевшие от голода и холода люди, пытаясь найти что-нибудь поесть. Он останавливался перед скользкими от мерзкой зеленоватой жижи афишами, которые миллионами пестрели, бесстыдно крича о ежедневных эротических и прочих представлениях с участием мальчиков, бесчисленном множестве всяких других непотребных шоу и торгах живым товаром. «Нет, это точно не Москва, а зона отчуждения какая-то! Резервация педиков и извращенцев всех мастей! — размышлял он. — Я вижу ад, я знаю ад. Вокруг меня змеятся пауки…». Город, который когда–то был одним из могущественных центров мира, сегодня стал похож на жалкую фракийскую деревню, по его улицам бродили убийцы и педофилы, великолепные памятники архитектуры лежали в руинах. На рваном клочьями небе бушевал бесшумными всполохами холодный пожар. Он добрался до самых мрачных заброшенных и неприметных улиц с обшарпанными остовами стен и разбитым асфальтом. Людей в этих местах почти не было, и те немногие, кого он встретил, бежали, торопясь поскорее покинуть это пустынное, сиротское пространство, где чувствовалась тоска в заунывных звуках ветра и смертельная опасность разбойничьих трущоб. Разрушен город, разрушена великая страна. Но Глеб, казалось, не замечая ничего вокруг, сгорбясь от озноба и сыплющейся с аспидных туч черной сажи, вопреки здравому смыслу шагал вперед. Он шел домой. Наконец, постройки стали словно прозрачными и все, что находилось внутри них, осталось теперь бесприютно лежать прямо посреди улицы. Огромное, желтое стеклянное здание бизнес-центра, что когда-то возвышалось гигантской ладьей на шахматной доске его улицы, теперь превращенное в труху, жалобно ощерилось обломками бетонных плит в низко нависшие химические облака и безумно стеснялось своего утраченного величия, как в прошлом красивая женщина стыдиться наступившей старости. Сердце сжалось от предчувствия беды. Что если его дом разрушен? Что если ему уже некуда идти? Неожиданно из-за зловонного марева выглянула серая оловянная луна, почему-то напомнившая Глебу Костю, и осветила своим болезненным светом все вокруг. От ее полинялого сияния резче проступал ровный контур почти нетронутой войной бесцветной, неприметной многоэтажки. Никогда в жизни он не испытывал такого сильного облегчения. Он ринулся вперед и, пару раз споткнувшись о валяющиеся на дороге камни, забежал в знакомый подъезд. — Таня! Та…! — позвал Глеб, открыв дверь, как будто бы просто вернулся с гастролей. Но сразу же осекся. Он не узнал своей съемной квартиры. Обстановка носила явные следы пожара и намеренного разрушения: разбросанные в беспорядке, полусгоревшие вещи, обугленные фрагменты мебели, разбитая плитка в ванной, уничтоженная сантехника — все говорило о том, что в доме уже давно никто не живет. Он прошелся по комнатам, но нашел лишь несколько пожелтевших фотографий незнакомых ему людей: молодых мужчины и женщины и темноволосого мальчика лет пяти; потрепанного медвежонка без левой лапы и ржавый трехколесный велосипед. Скрепя сердце он шагнул на порог своей импровизированной домашней студии. Ничего похожего на музыкальные инструменты там не было. Скорее, раньше здесь была детская комната. Глеб сел на чудом оставшегося почти нетронутым деревянного коня на пластиковых колесиках. Задумался. Ощупав задние карманы джинсов, достал пачку сигарет и, закурив тонкую ментоловую папиросу с привкусом восточного базара, невидящим взглядом уставился в разбитое окно, над которым трепыхались обрывки желтых штор с разноцветными машинками. — Эй, смотрите, кто тут у меня! — выкрикнул абсолютно лысый «господин» в испачканной чем-то жирным рваной одежде. — Юра?! — признал Самойлов в незнакомце своего звукорежиссёра и, поморщившись, сплюнул. — Что это за дрянь?! Где мои Мальборо?! — Взгляните! — засмеялся чудаковатый паренек, похожий на техника группы «The Matrixx» Никиту. Он добродушно разулыбался и вдруг заплясал как балерина в пачке и пуантах, при этом размахивая, будто сеятель, какой-то надкусанной булкой. В трепещущем отблеске механических фонариков появился солдат в камуфляжной форме с белобрысыми длинными запутавшимися в колтуны волосами и красными как у крысы–альбиноса глазами. Этот вояка отдаленно напоминал Вову Елистратова, и сомнений вообще бы не осталось, если бы не глубокий безобразный шрам с чуть загнутыми краями во все лицо и не раздвоенный по-змеиному язык, который он, оскалившись, показал Глебу и даже что-то сказал, но вместо слов из его уст вырвалось беззвучное шипение, как у человека, лишенного связок после страшной болезни. — Что тут у нас? — забасил до боли знакомый женский голос. — И как это такого красивого дяденьку к нам занесло?! А?! — СТАСЯ!!! Это ты? Что они с тобой сделали?! — Глеб от удивления и шока даже выронил сигарету и чуть не упал со своего выжившего в бою Буцефала. Он почти потерял дар речи: Станислава Матвеева была мало того что абсолютно лысой, так еще и имела искусственные части тела, искусно имплантированные под ее кожу и кое-где проступающие наружу. Неизвестно, была ли эта «оболочка» живой в биологическом смысле этого слова, но отсутствие кровотечений из рассеченных металлическими имплантами тканей скорее свидетельствовало об обратном. Правый глаз Стаси так же был заменен на электронный протез, полностью помещавшийся внутри глазницы, однако как такового глазного яблока не имел и светился неоновой синевой, напоминая лампочку от гирлянды, украшающую новогоднюю ель. — Ты шпионишь для Superior'a?! Откуда ты знаешь наши имена?! — спросила Стася, пристально разглядывая «пришельца». — Я?! Шпионю?! Ты… ты робот что ли?! Стася?! — растерянно воскликнул Глеб. — Он смеется?! — поинтересовалась Матвеева, напоминавшая сборный конструктор, у отъявленных бандитов с ухмыляющимися физиономиями, окруживших Глеба. — Я ремоделирована комплектующими компании C–LEG, которые используются для замены ампутированных человеческих ног, рук, глаз, других частей тела и внутренних органов… а спроси кто сделал меня такой? — Какой компанией? ЛЕГО? — неудачно сострил Глеб. — К… кто сделал? — зачем-то поинтересовался он, заикаясь от увиденного. — Зря шутишь, мальчик. Хотя твое легкомыслие понятно, шутки притупляют страх смерти, — зло хмыкнула Стася, сверкнув своим окуляром. — А сделали вот такие красавчики как ты, проводящие опыты над мутантами! И ему перерезали связки, чтобы говорить не мог, потому что когда он говорил, люди делали все, что он пожелает! — ответила она, махнув пистолетом, зажатым кибернетической рукой, в сторону Владимира. — Так что? Откуда ты здесь взялся?! Что выкинули? Как надоевшую собачку? Твои голубые глазки перестали подходить к новым обоям в дорогих апартаментах Tyrannus? — Нет, нет! Я живу здесь! — поспешил Самойлов рассеять подозрения Стаси. — То есть должен жить здесь… если останусь жив, — оглядев беснующихся отморозков, резонно добавил он. — Может, мне лучше пойти в гостиницу? — Даже не думай. Ударился что ли чем? Или хромосомы повреждены? — покачала головой Стася и, подойдя ближе, провела по покрытой черной гарью щеке Глеба пальцем, нарочно поцарапав его кожу, взяла образец крови и, капнув ее на портативный прибор, закрепленный на запястье, стала ждать результат. — Сейчас узнаем, кто ты есть! — Проводится анализ, подождите! Проводится анализ, подождите! Осторожно, мутационные аберрации! Осторожно, мутационные аберрации! Осторожно… — затараторил беспристрастный искусственный голос. — Так ты мутант?! Я сразу так и подумала! Где-то я тебя уже видела! — то ли обрадовалась, то ли огорчилась Стася. — Тогда идем с нами! Присоединяйся к нашему отряду сопротивления! — Я не мутант! — возразил Самойлов. — Я просто несчастный человек!.. К отряду? — недоверчиво покосился он на «робота». — Разве не слышишь крики? — кивнула Матвеева на выбитое окно. — Это война кварталов! — Война кварталов… — задумчиво повторил Глеб. — Ты что дурачок?! Как наш Никитка?! Ну это у него после лоботомии, до нее он был не хуже твоего Эйнштейна, как там?.. Корпускулярно-волновой дуализм… знаешь, что это такое? Нет? А Никитка знал! Пока правительственная гей-мафия ему мозги не отчекрыжила! Живодеры! Но по тебе видно, что ты с рождения со странностями! — заржал Юра сильно хлопнув Глеба по спине. Нечто шипевшее почти беззвучно влетело в оконный проем, упало на пол, внезапно вспыхнув оранжевыми искрами, поднявшимися к потолку. — Ложись! — закричала Стася, оттолкнув Глеба к стене. — Прямо как имитация перекрестного огня в армии! — усмехнулся лысый. — Я начинаю, а ты за мной! — Это не имитация! Юра, Никитка, Вова, заняли позиции! — приказала Матвеева. — А ты лежи! Заляг и дождись подкрепления! — сказала она забившемуся в угол Самойлову, который еще не пришел в себя от близкого свиста пуль и «коктейля Молотова», полыхнувшего перед самым его носом. — Мы внутри Тихой гавани, прием! — отстреливаясь, сообщила Стася по рации. — Мы под огнем с верхних этажей! Просим прислать подкрепление на угол Зацепа и Большой Пионерской! Просим подкрепления! — Бог мой, такое впечатление, что всем на нас начхать! — зароптал Юра, получив пулю в плечо. — Умрите, суки! Умрите! — израсходовав последний магазин, он пустил в ход лимонки. — Именем Superiora! Бросьте ваше оружие! Все кварталы окружены! Это мое последнее предупреждение! — раздался приказ с улицы, усиленный рупором. — Спасайся! Они тебя не тронут! — выкрикнула Стася, повернувшись к Глебу. — Иначе погибнешь! — Лучше быть погребенными заживо под развалинами своего разрушенного города, чем снова очутиться во власти этих выродков! — истошным голосом завопил Самойлов, закрывая уши руками, чтобы не оглохнуть от грохочущей канонады, при этом и не думая двигаться с места. — Бежим! Бежим! Котятки, за мной! — скомандовала Стася, ухватила ошалевшего Глеба за руку и выбежала вместе с разбойниками вон из квартиры. Последовавшие один за другим два мощных взрыва сотрясли задание, и оно, скукожившись, начало оседать. Две огненно-жгучие вспышки будто красные хризантемы на мгновение озарили все, заполняя собой пространство, и подожгли воздух. Головорезы успели выбежать на улицу и, как помойные крысы, растворились среди знакомых развалин. Матвеева, замешкавшись с тормозившим ее бегство нерасторопным Глебом, оказалась отрезана от выхода: лестница рухнула, со всех сторон к ним подбирались языки маслянистого пламени. — Я найду тебя! Только останься живой! — резко обернувшись закричала Станислава, стараясь перекричать шум ломающихся перекрытий, и, подхватив остолбеневшего Глеба на руки, выкинула его в образовавшийся в стене разлом, а сама, как маленькая ящерка саламандра, которая по поверьям могла жить в огне, нырнула в беспощадное полымя, словно ее холодное тельце могло его потушить.***
Он упал спиной на горячие кирпичи, что-то неприятно хрустнуло внутри позвонков, но боли совсем не было. — Садись в машину, полудурок! — сквозь выстрелы и рокот орудий неожиданно прозвучал бархатный тенор. — Бегом, если хочешь жить! Минуту Глеб колебался, но инстинкт самосохранения взял верх, и, приподнявшись, он почти ползком добрался до автомобиля. — Что это, черт тебя побери?! — весь трясясь от выброса адреналина, фальцетом заголосил Самойлов. — Это двадцатимиллиметровые разрывные снаряды, выпущенные с расстояния двести метров. Зона поражения этих снарядов — триста. Еще есть вопросы? — дал справку Сурков, затягиваясь душистой сигарой. — Но там же люди! Прекрати сейчас же эту бойню! — потребовал Глеб. — Людей там нет, одни «муты», они же бандиты. А ты уже в безопасности, не переживай, мой чертенок! — фыркнул Владислав, с прищуром разглядывая чумазого как трубочист Глеба. — Ты творишь ужаснейшие вещи! — содрогнулся Самойлов. — Однако великие… — улыбнулся уголком рта Сурков, рожденный чистокровными людьми и до сих пор гордившийся принадлежностью к этому классу.