…Мне повезло родиться мёртвым. Маньяк с красивою душой. Хотите в рай — идите к чёрту Своей проверенной тропой…
***
— Водки! Я же просил, чтобы всегда! — послышались торопливые шаги, и в гримерку вошел яркий как павлин мужчина, держа в руке небольшой предмет, а в груди едва сдерживаемую ярость. — И что у них опять произошло?! Кто кому не дал сегодня? Это перманентное битье морд и истерики мне порядком надоели! Я не могу делать все один! Осточертело! — видя, как лежавший на диване с закрытыми глазами Костя делает вид, что не желает участвовать в его представлении, Дмитрий нарочно неудачно обошел этого «глухонемого», задев свесившиеся с края лежанки длинные ступни клавишника своими тощими как у цапли бедрами, обтянутыми радужными штанами. — Осточертело! — повторил он, подняв узловатый палец вверх и резко опустив его, с силой нажал на экран прозрачного как стекло айфона. — Снэйк, неужели ситуация настолько серьезная, что требует отдельного поста, дабы объяснить некоторые нюансы хитросплетений полового акта жабы и гадюки? — не меняя своего положения и не разлепляя век, нехотя спросил Бекрев. В последнее время ему ни на что не хватало сил и даже разговоры утомляли его так же сильно, как младенца с пороком сердца выматывает до бессознательного состояния плач, кормление и даже обычное пеленание. — Тебе не похуй еще? Забей! Или лучше вырви себе клок волос и сшей из него куклу Вуду для нервов, или от нервов, не помню, как правильно, а то скопытишься от апоплексического удара как тот психованный капитан из Острова сокровищ, как бишь его? Забыл, надо же… — Капитан?! — удивился Хакимов. — Колоссально! — выкрикнул он и, подумав, запустил в доморощенного юмориста веткой зеленого винограда. — Грандиозно!***
— Вот хуйня! — размазывая вязкую глину, покрывающую его лицо, волосы, руки, одежду и даже слизистую полости рта, застонал Глеб, спрятавшись в черные как у землекопа ладони. — КиберСтася, крысозмей Вова, идиот Никитка… хотя нет, он, кажется, особо не изменился… но другие-то?! За что с ними так?! — Человеческий организм состоит из атомов, которые уже сами по себе являются сложными пульсирующими системами. Природа как таковая является источником мудрости, а механическая работа, которая доводит до совершенства тела — это результат абсолютных знаний, — невозмутимо произнес Владислав заученную как для заседания речь. — Ты испачкал мне всю машину. Скажи, как человек в твоем возрасте может так исчумазиться? А где ты видел тех, о ком говоришь? Там же, на Павелецкой? — как бы между прочим спросил политик, словно не ради интереса, а просто чтобы поддержать разговор, но при этом весь напрягся, стараясь не пропустить важную информацию. — У тебя всегда была чуйка на этих убогих! — А? — Глеб сразу почувствовал себя как Штирлиц в западне, сообразив, что сказал мучавшие его думы вслух. — Нет, ничего я ебнулся… самым медицинским образом… — объяснился он, про себя размышляя, как можно было так опрохвоститься. — Ударился головой, хромосомы повреждены! — В этом нет сомнения, — подтвердил Сурков. — И все же, что ты знаешь о тех мутантах? — Костя болеет, — попытался выкрутиться Глеб, — надо ему помочь, ты же можешь! Положи его в хорошую клинику! — Повышенная радиация и плохое питание делают свое дело: у каждого что-нибудь да болит, — отмахнулся Сурков. — Не переводи стрелки, не льсти себе. Там, где ты учился, я преподавал. — Тебе не выгодно будет потерять такого профессионала, — настаивал Самойлов, — у него фирменные клавишные партии а-ля дарквейв-синтипоп, кто еще так сыграет? Никто, кроме Бекри. — Фирменные Костины пиликающе-блюющие партии и правда никто не повторит, — кивнул Владислав. — В современном мире все сложнее найти толковых музыкантов, а на безптичье, как говорится, и жопа соловей! Хотя в мажорных песнях его «трели» и звучат не режа уши, но я переживу эту потерю, всплакну, может быть, даже, что полезно, кстати, но переживу. Так что ты там про Стасю говорил? — Я не знаю! — раздраженно процедил Самойлов. — Не веришь — не надо. И вообще, зачем тебе знать? Знание дает только знание, а неведение — надежду! — Хорошо сказал! Моя школа! — почти обрадовался Сурков. — Кстати, чтобы занять твои загребущие ручонки и утереть твои горючие сопли, которыми ты уже обляпал весь мой салон, на-ка газетенку почитай, заодно и высморкаешься. Там для этого есть очень подходящий портретик, — он не протянул, а брезгливо кинул на колени несговорчивого Глеба толстенное печатное издание. — Почитай, почитай, твоя работа! Горжусь! А родственничка твоего расстреляю через повешенье! Озадаченный, Глеб недоверчиво открыл газету в середке — и на тебе, черным по белому: понедельник то-то, вторник се-то, среда интервью с членами Superior. И вдруг огромная статья на два разворота с китайским названием: «六四事件» и фото, запечатлевшее не простого китайца с авоськами, а противостоявшего невесть откуда взявшимся танкам, давящим мирных мутантов в их узкоглазой резервации, а настоящего Вадима Самойлова в черном кожаном плаще, длинной туго заплетенной косой до пояса как у викингов и с автоматом наперевес. Надпись под этой эпической картиной гласила: «Человек просветленной свободы». На другом снимке, чуть пониже, можно было увидеть его боевых товарищей, среди которых были милые девушки в камуфляже и чокерах. Журналисты еженедельника сообщали, что эта фотография облетела весь мир, став символом того, что было названо «протестом против тирании тоталитарного государства». Фотоснимок был напечатан сотнями тиражей различных газет и журналов во всем мире, попал в выпуски теленовостей. А «Time» включил неизвестного бунтаря в список ста самых влиятельных людей XXI века. «Если этого человека не расстреляли, то он даже не знает о своем влиянии на массовое сознание, — сообщала многотиражка, — однако Superior блокирует всю информацию, связанную с этими событиями. Результаты поиска не отображаются, так как противоречат соответствующим законам. И все. Ни одной страницы с по запросу «六四事件» с китайского IP, что в переводе означает «события четвертого июня». Пустота… Стоит также отметить, что воин был в поле не один, а с соратниками, — подчеркивало издание. — Участники сопротивления пытались его оттащить, пока танкисты, не проявив великодушия и гуманизма, учинили кровавую расправу над тысячами беззащитных мутантов. И хотя за невесть откуда взявшимися танками наблюдали десятки СМИ, выяснить, кто стоял за этой кровопролитной акцией и куда после нападения они загадочным образом исчезли, так и не удалось…» — Вадика оттаскивали оттуда такие же дегенераты, как и он сам. Только под танк, да под трибунал страшно самим-то! Я одного понять не могу, это крайняя степень отчаяния или радикулит мозга? Если радикулит, то от него, говорят, хорошо помогает горячий кирпич! — демонически усмехнулся Владислав. — И еще, обрати внимание на гражданок в ошейниках, — щелкнул он в угол цветного изображения, — выглядят так, как будто на порно кастинг пришли. Одна другой краше. Или глубже. Подобное окружение явно мешает просветлению. Для открытия чакр нужны богини с нимбами, вызывающие желание обсудить пространство и материю, а не нагнуть. — Не переживай! — Самойлов не до конца еще уяснил, хорошо поступил Вадим или нет, но то, что эта акция огорчила самодовольного Суркова, вызвало у него злорадный смешок. — Я оптимист, я верю, что может быть хуже! — но следом за ликованием пришло и отрезвление: — Зачем ты мне все это суешь?! Вадика мне только сегодня не хватало! Я-то тут при чем?! — он недовольно нахмурил лоб. — Как это при чем? — всплеснул руками Сурков словно Гамлет в одноименном спектакле. — Сам же эти танки туда загнал, а теперь при чем?! Горжусь, говорю, тобой, повелитель инновационного вооружения, а он опять за свое: «не знаю, не помню, спросите у Суркова». Лишь бы назло что сделать! Да о чем тут говорить?! Выходи, приехали! Что застыл как мышь в чужом чемодане? Глеб со всего маху плюхнулся на тот же антикварный пуфик в прихожей, который он покинул несколько часов назад. Тот оказался на удивление твердым. Все тело колотило как в лихорадке, живот крутило от голода, голова кружилась от смеси приторно-сладких и горьких ароматов, наполняющих квартиру. Он с интересом смотрел на стремительно удаляющиеся куда-то вниз свои собственные ноги и чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. — При чем тут вообще я? — поинтересовался он сам у себя потрескавшимися от жажды губами. — Столько людей… или не людей… но они живые… были живые… А он не врет… видно, что не врет… Всегда врет, а сейчас нет… — мерное бормотание успокаивало и дорогой антикварный табурет в этот момент казался не таким высоким. — Со своими ботинками дискутируешь? — выйдя из ванной, хмыкнув Владислав, обдав мыслителя еле уловимым Fleur d'orange, что переводится романтично, как и все французское, и означает: белые цветы померанцевого дерева. — Иди в душ, скоро ужинать будем. До сознания Глеба доносились только обрывки фраз. Воздух, ароматный и звучный, сам лился в горло, барабанные перепонки трещали от неприятных вибраций, глаза щипало от нежных красок, по мышцам разлилась легкость. Обескураженный, он поднес ладони к лицу и уставился на них, будто бы видел в первый раз. Какая-то гадость текла сквозь пальцы. Раньше, совершенно точно, эта дрянь была кожей Стаси, голосовыми связками Вовы, пульсирующими знаниями мозга Никитки и несчастными, погибшими под гусеницами тяжелой бронированной техники желтолицыми существами. Глеб даже хотел поискать свои очки, чтобы лучше разглядеть все это месиво, но вдруг понял, что костыли для глаз ему больше не нужны — он и без них прекрасно видит свои по локоть в крови руки. — Ну, как знаешь, — откуда-то издалека донесся приятного тембра голос. — Захочешь жрать — ужин накрыт в кабинете. Нет — спать будешь на коврике. «…За этими дверьми нет ни ада, ни рая. Только боль. Не открывай их, не ходи туда… Наклонись над колодцем — в нем наши слезы, но не урони веретено… — он словно плыл на облаке из сладкой ваты. Образы текли рекой, проходили насквозь и уплывали дальше помимо его воли. — Как только кровь будет смыта кровью, возвращайся к сородичам, у нас одна пуповина, мы ждем тебя!.. Осторожнее, брат! Сейчас для всех хищников вокруг ты как приманка!.. Помоги, помоги, нам!..» — Какого черта! — хрипло закричал Глеб, зажимая уши. Он поднялся и медленно пошел по коридору. Коленки тряслись, по спине пробегал холодок, внутри него теснилось столько разных догадок, что, казалось, серое, а заодно и белое вещество внутри его черепной коробки вот-вот разорвется на мелкие частички. Струи воды лились нещадно, будто что-то свыше пыталось смыть с него грязь и нечестивость произошедших событий. Вымытый, натерший свою замызганную шкурку до красноты, рокер вышел в холл. Он не знал, где находится кабинет, поэтому, зябко закутываясь в гранатовый махровый халат, одну за другой открывал все попадающиеся на пути двери и в конце концов обнаружил то, что искал. Владислав, одетый по вечернему строго, в Brioni, принял его во внушительных размеров пурпурно-зеленой комнате с резными книжными шкафами красного дерева, величественно возвышавшимися до самых отяжеленных золоченой лепниной потолков и занимавших все четыре стены этого антикварного библиотечного помещения. Посреди классического убранства залы на персидском ковре громоздился кожаный диван и два кресла, между коими помещался мраморно-малахитовый стол, накрытый к трапезе всякого рода кулинарными изысками. Жадно втянув в себя резкий букет крупно нарезанной мраморной говядины, тушеной с айвой, конфи из кролика со специями, и чистых, без единой жилки, тушек нежно-оранжевых креветок, плавающих в наваристом бульоне из овощной заправки, Глеб ощутил, как сильно проголодался на самом деле, а дорогой алкоголь в постаревших от времени бутылках еще сильнее будоражил воображение. Голодный как волк, не удостоив вниманием хозяина, который восседал за своим рабочим столом, обитым багровым сукном, с томиком Гинзберга в левой руке и сигарой в правой, он пересек комнату и без лишних слов приступил к еде, при этом совсем не соблюдая правила этикета, хватая пищу руками. — А где «добрый вечер»? — с грустью спросил Сурков. — И почему в таком виде? Не мог облачиться во что-нибудь поприличнее? — увидев растрепанного, всмятку одетого и воинственно настроенного любовника, он сразу же потерял аппетит. — Против чего сей протест? — Я одет, — чавкая, ответил ему Глеб. — Не на выставке. А протест — это мое обычное состояние. И провокация. — Ходить всю жизнь с одним и тем же выражением лица — это скучно и негигиенично. Как носить, никогда не снимая, какие-нибудь штаны, — резонно заметил Владислав, покосившись на недовольную физиономию любовника. — Попробуй петуха в вине, раз уж ты решил пренебречь вилкой и ножом, все-таки какая-никакая, но дичь, а лягушатники знают толк и в винах, и в петухах. Или лучше вот послушай… — вымолвил он и, раскрыв книгу, начал читать: — What thoughts I have of you tonight, Walt Whitman, for I walked down the sidestreets under the trees with a headache self-conscious looking at the full moon. In my hungry fatigue, and shopping for images, I went into the neon fruit supermarket, dreaming of your enumerations! What peaches and what penumbras! Whole families shopping at night! * — Супермаркет, говоришь? Видел, да, — кивнул Глеб, нервно ковыряясь пальцем в хрустальной банке с foie gras. — И целыми семьями там роются тоже, в тех помоях, но, сдается мне, что не персики они там ищут, а совсем другую пищу, которую ты у них отнял! — И которую ты с удовольствием употребил! — захлопнув томик стихов и недоброжелательно сверкнув глазами, Сурков присоединился к вовсю ужинающему острослову. — А я тоже умею сочинять стихи, — откинувшись на спинку дивана, похвастался Глеб. После такого сытного ужина и напряженного дня душа требовала нажраться в хлам или еще как-то оттянуться, порадоваться, — хотите послушать, Владислав Юрьевич? — А может быть, не стоит рисковать? — чувствуя подвох, попытался предотвратить удар просчитывающий все ходы наперед Сурков. — Почему? Давайте рискнем! Очень хочется произвести на Вас приятное впечатление, — Глеб заметил, что в мягких, кротких чертах лица Суркова было что-то от херувима, но взгляд явно отдавал дьявольским блеском, этот факт несколько смутил, но желание съязвить оказалось сильнее. — Вам это сегодня удалось… уже… Не вытирай губы рукавом, этот халат от Barbara Bui, между прочим, возьми салфетку! — Хочется усугубить впечатление. Из раннего что-нибудь… Кхе-кхе, — откашлялся Самойлов и с выражением, словно наряженный зайцем ребенок перед Дед Морозом, продекламировал: — Две категории людей недоступны моему пониманию: люди, которым нравится повелевать, и люди, которым нравится подчиняться. Очевидно, я лишен какого-то органа позволяющего получать наслаждение от власти и подчинения точно так же, как кастраты с детства недоумевают над тайной секса, я недоумеваю над тайной власти…** — В ранней молодости Вы были значительно талантливее, чем сейчас, Глеб Рудольфыч, — удовлетворенно ухмыльнулся Сурков, ослабляя дизайнерский галстук. — Только я никак не предполагал, что вы творили под псевдонимом Кормильцева Ильи Валерьевича. — Скажите, пожалуйста, — буркнул Гдеб, потянувшись за следующей порцией алкогольного напитка предместьев Бургундии с нотками малины и привкусом ежевики, — никогда бы не подумал, что Вы разбираетесь в поэзии диссидентов. — Стихи хорошие, но прочли Вы их скверно. — Вам видней. — Еще бы. — Правда, поклонники на творческих вечерах утверждали, что я хорошо читаю. — Они вам льстили. Вы читаете омерзительно. Еще и картавите безбожно! Откуда опять, скажи на милость, у тебя взялась эта грассирующяя «р» и ленивое растягивание отдельных слов? Исправили же все, столько бабла вбухали. Нет, я все-таки ошибался, это не тупой «глубинный народ», способный лишь потреблять и испражняться. Оказывается, не перевелись еще на Руси шарлатаны и воры! — бросив это недовольным, раздраженным тоном, Сурков стянул с себя пиджак, зашвырнул его на огромный старинный глобус и уже спокойно поинтересовался: — Кстати, как тебе Romanеe Conti, достаточно ли хороша для тебя его чистота, утонченность, энергия и длина? — сам при этом, развалившись в высоком кресле, раскурил сигару и, обмакнув ее для вкуса в скотч, с удовольствием затянулся вязким дымом. — Достаточно, особенно длина с бархатистым амбре карамболы и долгим послевкусием нищеты, потому что такое пойло я могу позволить себе только в кредит, — признался Глеб, сморщившись. — А что нормальных сигарет уже нет в продаже? — осведомился он, вынимая очередную ментолово-пряную дамскую папиросу из зеленовато-коричневой пачки. — Есть. Так ты нормальные не куришь, а эти лично для тебя производят, отдельная же линия — Отдельная линия говна! — поморщился привыкший к классическим Marlboro Смойлов. — Внушительная коллекция, — окинув взглядом библиотеку, состоящую сплошь из древних собраний, искренне восхитился он. — И сколько эта музыка стоит? — Когда тебе уже надоест эта забава?! — вздохнул Сурков, стараясь не выдать истинных эмоций. — По грубой оценке… Только по первичной оценке… около десяти миллионов долларов. — Десять миллионов зеленых денег?! Боже мой! Шутишь?! — Нет. Здесь почти тысяча книг. Десять из них редчайшие. Например, «Словарь Саула» Селанси. Первое издание, 1844-й год. «Компанди ди сикрети» Леонардо Фиорбанти, 1571-й, «Гиппомортомация дифолифило» Колоны. Венеция, 1545 год. Все в прекрасном состоянии… и… — взмахнув своими длинными пальцами, Владислав показал на небольшой журнальный столик рядом с Глебом, на котором возлежал многотомник формата А4 с печатью вековых знаний на обложках, — «Дон Кихот» Ибарры 1780-го года. Все четыре тома, на которые ты стряхиваешь пепел, тоже не на OZON куплены. — Ой, — испугался Самойлов, — я не знал, — поспешил он сдуть легкую золу с бесценных фолиантов. — А это что? Тоже ценность? — кивнул он на небольшую черную книжицу с пентограммой на переплете, которую тут же принялся листать, считая, что такая мелочь вряд ли будет стоить слишком дорого. — О-о-о! — загадочно воскликнул Владислав. Его улыбка казалась теперь двусмысленной. — Осторожнее, некоторые книги нельзя открывать безнаказанно. Ты даже не представляешь, что ты сейчас так небрежно перелистываешь, оставляя на драгоценных страницах жирные отпечатки. Первое упоминание об этой книге обнаружили в папирусе из Туриса, а возраст его насчитывает ни много, ни мало тридцать три века. Название «Деломеланикон» происходит от латинского «делос» — свет и «мелас» — явленный. По преданию, Люцифер после поражения и изгнания с небес составил для своих последователей некий набор магических формул, своего рода справочник по миру теней: «Деломеланикон». В 1666 году книгу отпечатал Аристид Торкья в Венеции, за что был сожжен на костре в 1667-м вместе с частью злополучного опуса. Этот прохвост утверждал, что написана она в соавторстве с самим Сатаной, но это, конечно же, была ложь, либо намеренный поклеп недоброжелателей. Обрати внимание на печать, переплет, чернила, водяные знаки. Лучшая бумага, выдержавшая испытание временем! — А почему ты считаешь, что этот Торкья врал? Ну перебрал он абсента или еще чего позабористее, вот и померещился ему Рогатый! Тебе ли не верить в Дьявола, ты сам рожден в огне! — сдавленно рассмеялся Глеб, похолодев от своей собственной шутки. — Закономерный вопрос, — согласился Сурков, — но и на это найдется научное объяснение. Изначально «Деломеланикон» явно не была демонической направленности, потому что тридцать три века назад еще не было широко распространенных дуальных религий, а следовательно, и мотивов борьбы светлого и темного начал. Демоны воспринимались всего лишь как хтонические силы, силы стихии земли, которых надо было магическим путем задобрить, чтобы они напитали землю, сделали плодородной, и она дала богатый урожай. Вышеупомянутые тобой рога у демонов — вещь тоже весьма условная. За плодородие отвечала Богиня наподобие греческой Геи или египетской Исиды. Знаком Богини, как женского начала, в природе была Луна. Символом плодородия считалась возрастающая луна, лунный серп. Серп помещался над головой Исиды, делая ее лунно-рогатой, как корова. Слуги Исиды также должны были иметь на себе знак служения Богине и поэтому тоже изображались «лунно-рогатыми». Позже символикой плодородия земли стали сильные животные: корова, олень, коза. И рога этих животных сменили концы лунного серпа. Так хтонические силы стали рогатыми, а затем были превращены в демонов. — Священные коровы — это оттуда? — предположил разомлевший от явств и обильных возлияний Самойлов. — Не совсем, да и коровы тут ни при чем. Древнейшие религии, существовавшие в те времена, считали Тьму и Свет Матерью и Отцом, равнозначными экспансиями Высшего Непостижимого Божества. Тьма была Матерью и символизировалась Богиней. — Ну не знаю, Тьма есть Тьма, кому она Мать? — Глеб скептически нахмурился. — Демоны в аду, ангелы на небесах, и всем им на нас наср… начхать, по большому счету, если они, конечно, существуют, в чем я лично сомневаюсь. — Если так, тогда ответь мне вот на какой вопрос: зловеще ли ночное небо над нами, на котором горят звезды? Или слои грунта под поверхностью земли, куда уходят корнями деревья и травы? А почему плоду комфортно находиться девять месяцев в матке, ведь там абсолютная темнота? — он встал и принялся нервно ходить по комнате. Помятая рубашка, галстук, съехавший на бок и болтавшийся низко на груди, всклокоченная прическа делали его похожим на сумасшедшего ученого. — Ну ты сравнил… матку и темную подворотню с бандитами! Темнота — это неизвестность, а она пугает, мало ли что там! — возразил Глеб, отмечая при этом, что его собеседник ужасно умен, страшно красив и дьявольски здоров, раз еще имел силы так яро отстаивать свою точку зрения. — Хорошо, а как тогда ты объяснишь такие цитаты из Библии: Бог «сделал Мрак покровом своим», «И Мраком покрыл Себя как сению», «Я приду к тебе в густом облаке» и, наконец, то, что Бог создал Тьму в первый день творения, а Свет на третий?! — Я в это во все не верю, поэтому в вопросах теологии не совсем сведущ, хотя в свое время пытался поверить и даже был неофитом, но не верю! — произнеся последние слова, Глеб сжал загадочное произведение до побеления костяшек пальцев и откинул ее в сторону. — А зря, ОН-то в тебя верит! И у Ада есть свои герои! Может статься, и ты будешь одним из них! И еще… — Да, блядь, дай я скажу, а? — нетерпеливо взъерошил влажные кудри Самойлов. — Вот откуда эта твоя неадекватная концепция «суверенной демократии», в которой демократические институты власти существуют без всяких демократических свобод! Это же чушь собачья! Теперь мне все понятно! — Ты хотел сказать неординарная? — Что хотел, то и сказал! Твои несуразные идеи отражают точку зрения начальства, а начальство вот это «лунно-рогатое» самое настоящее и есть, фашисты! Ну, а ты подручный, ассоциирующийся с этой опостылевшей бандитской властью! — Я воспринимал пожелания руководства как военный приказ, и в этом смысле я был гораздо лучше, чем те, кто воспринимал приказ как пожелание. А на счет остального, я был уверен, что российские люди… способны к демократии и способны в ней жить и ее создавать… Не искусственно мы это сдерживали, как многим казалось. Мы просто боялись. А теперь в новой процедуре назначения Tyrannus увидели только произвол власти. Не то, что кто-то не доверяет народу. Но нам не хватает еще, чтобы в Superior избрали какого-нибудь мутанта-ваххабита! — Эта власть почему-то присвоила себе заслуги всей России прошлого. И объявляют, что Россия — это они. И все, кто против них, тот против России. Это ложь, чушь и цинизм! — произнес Глеб, поражаясь скорости, с какой он сейчас говорил. — Честно, я не совсем понимаю, о какой власти ты сейчас говоришь. Но после крушения России в том виде, в каком она была, я испытал огромное облегчение, как будто удалось сбросить со спины гигантского паразита, — не стал таить греха Сурков. — Ну не о политике же нам рассуждать?! Смотри, что у меня есть! — ловко выхватив из кармана небольшой пакетик с белым порошком, он кинул его на каменный столик. — Только чуть-чуть, а не так как вчера. — Героин? — почему-то Самойлова такой поворот дела совсем не удивил. — Чистейший! — Я не… а, все равно! — Глеб подумал, что терять ему уже нечего и возможность расслабиться — это, пожалуй, единственное, что может быть приятного в сложившийся ситуации.