Кто их пускает в мои сны, не знаю даже. Мой самый светлый сон уже обезображен…
***
— Итак, подведем итог: путь во Тьму, который должен открывать «Деломеланикон», не может быть путем к средневековому образу Дьявола. Путь открывается к мирам Великой Матери, к Истинной Божественной и Первозданной Тьме, Пралайе. И когда ищущий откроет Врата, он увидит, что «из Тьмы идет Свет» поэтому книжонка Торкья — это блеф чистой воды, мировое заблуждение, не более того — победоносно заключил Сурков, втянув через денежную трубочку небольшую дорожку наркотика. — Ну допустим, — ручки и карандаши цены превеликой, платиновые, золотые, мельхиоровые, хрустальные, украшенные рубинами малахитовые статуэтки, шахматы, пресс-папье, пепельницы, письменные принадлежности, вазочки, шкатулки, застывшие в янтаре чудовищных размеров насекомые — все это, расставленное и разложенное по кабинету, закрутилось перед глазами словно на чертовом колесе и стало настолько четким, что он мог рассмотреть каждую пылинку на и трещинку, — но меня больше заинтересовали эти твои «лунно-рогатые». Кто они? Ведьмы, да? — А кто такие ведьмы? — Рыжие, зеленоглазые, на метле, молоко от них киснет прям в коровах, а старые бабы все ведьмы! — поедая маффины с земляникой, клафути с вишней и пирог со сливочным кремом, нарезая его огромными ломтями, прогнусавил Самойлов. — Ха-ха-ха! Какое детское, незамутненное представление! У Бодина можно найти одно из определений понятия «ведьма». Цитирую: «Ведьма — это человек, несмотря на знание законов Божиих, продолжающий существовать в союзе с Дьяволом…» Для помощи в работе многие ведьмы держали животных, то есть, кошек или лягушек, в которых, по поверью, вселяются духи и бесы. Если хочешь глубже изучить ересь и колдовство, — Сурков говорил жарко, взволнованно и возбужденно, в конце концов вскочив со своего удобного места, кинулся к одному из многочисленных шкафов и стал доставать оттуда драгоценные произведения, — то найти нужную информацию можешь вот в этих книгах: Николас Римез, «Демонолтария либера» и в «Компандиум мальфикум» Франческо Марии Гуэзо…***
— Вижу, моя небольшая лекция Вас взбодрила, Глеб Рудольфович, — его темный завораживающий взгляд, притягивал и в тоже время отталкивал от себя. — Я храпел? — одурманенному Глелу приснился, а скорее привиделся, еле моросивший холодный дождик. Он уже смыл красно-бурую жидкость с колеи, оставленной колесами бронированных машин, и теперь полоскал окровавленную траву между ними. — Как мило с Вашей стороны спрашивать об этом, — подтянутое тело Суркова источало силу, властность и мужественность, но, прижимаясь ближе, заставляло уставшего от выпитого коллекционного вина, вынюханного героина и невысказанных слов Глеба плотнее заворачиваться в пушистую ткань и робко отодвигаться в сторону. — По крайней мере, я не слышал, — он как будто гладко погружал его в транс, не резко, но постепенно, до чувства опустошенности, — тебе очень идет этот сливочный крем, — его дыхание овевало кожу на шее растерявшего всякую силу воли артиста, а затем коснулся губами испачканного сладостями рта опьяненного Глеба, в то время как его рука уже скользнула под халат и добралась до самых запретных мест, словно бежала по жилам, будоража кровь. — Идем в кроватку, мой кабинет не оборудован для секса, — зарывшись носом в мягкие, светлые как серебряные нити-волосы, Владислав вдохнул чистый, теплый, хорошо знакомый запах. — Нет, нет… я не… пидорас! — сердце колотилось так, что казалось, его стук разносится по всему кварталу, дыхание сбилось, когда Владислав провел своей горячей ладонью по его груди, животу в котором уже все горело, и коснулся пальцами напряженного члена. Краешком сознания Глеб понимал, что возбуждаться не должен, но сознание медленно уплывало и оставались лишь инстинкты и желание тела. А тело хотело. Это было видно невооруженным глазом. Это было слышно. Это чувствовалось в воздухе. Изменился запах, а едкий дым сигары, уже почти испарившийся, был наэлектризован так, что вполне сошел бы за легкую оборонительную сеть. Страждущий любовник тем временем расстегнул ширинку на своих идеально скроенных брюках. Напрягшийся пенис, натянувший тонкую ткань боксеров, являл собой наглядную демонстрацию его дерзости и рвался выскочить на свободу. Он взял Самойлова за руку и направил ее к этой болезненно стесненной плоти, которая от прикосновения начала нещадно пульсировать и непроизвольно подергиваться. Сам же, настойчиво лаская открывшуюся головку строптивца, истекающую липкой смазкой, рассеяно слушал его «я не… хочу!» и «не трогай, это не твое!» — Глеб изо всех сил честно пытался противостоять власти, но при этом зачем-то продолжал гладить его разгоряченный, упругий пенис. Усилием воли он собрал рассыпанные осколки мыслей и здравого смысла и убрал руку. Сурков же воспринял его действия как приглашение к более активным ласкам, словно тот отдает доминирующую роль ему. Так происходило не раз. Глеб мог долго ломаться, корчить из себя недотрогу и пуританина, посылать и огрызаться, но в итоге сам набрасывался на него, устав от эдакой комедии дель арте, нарушая привычный сценарий и сшибая неистовством и страстью все собою же выстроенные барьеры. Вот и сегодня все повторялось. А значит, ему сейчас надо непременно взять инициативу в свои руки и проявить силу. Владислав схватил обмякшее тело на руки, попутно сдергивая с него халат, и, не замечая ударов, наносимых руками и ногами активно, но очень медлительно протестующего Самойлова, лишь крепче сжимал его по дороге в спальню. Там он бросил любовника на кровать и окончательно обнажился, стараясь делать это наиболее эротично, замечая цепкий взгляд голубых глаз на изгибах своего искусно скроенного тела. Глеб же вперился в него с четким желанием не смотреть, но ничего сделать с собой не мог. — Сегодня, мальчик, ты со мною станешь старым… хотя ты, стервец, не стареешь! — улыбнулся Сурков и аккуратно связал ему руки, фиксируя их к изголовью кровати. — Твоя очередь кричать и извиваться. У меня для тебя сегодня тоже кое-что есть. Ноги давай! Глеб было пытался дернуться и прыснуть парой язвительных словечек, но лишь клацнул зубами, вбирая в лёгкие очищенный фильтрами воздух, когда Владислав едва дотронулся горячими губами до его левой щиколотки. В мозг ударила волна возбуждения. Этот хмырь будто знал, где и как нужно касаться, с какой силой надавить и в каком направлении разольется тоненький ручеек мурашек — все до каждого сантиметра, ибо именно этот ручеек он и передавил, с силой оглаживая бедро чуть выше коленки, заставляя выгнуться и звучно выдохнуть, ощущая, как наливается кровью уже и так изрядно возбужденный член. Ступни были надежно зафиксированы, когда Сурков, перегибаясь через прерывисто дышавшего Глеба, достал из прикроватной тумбочки нечто из темного латекса смутно прослеживаемой формы. На миг зависнув, Сурков нагнулся, чтобы сорвать дерзкий животный поцелуй, но Глеб, все еще не верящий в происходящее, отвернул лицо, тем самым подставив под его жадные губы тонкую шею. Но это только усугубило положение: и без того уже почти не сопротивляющегося, его окунули с головой в бурлящий экстаз. Горячее дыхание опалило острые скулы, а вдоль линии роста волос вел теплую дорожку уверенный язык, медленно спускаясь к ключице. Но вдруг расслабленное тело прошибло острой болью: темную горошину соска прикусили острые белые зубы. И снова, едва касаясь, язык продолжил свой путь вниз, огибая пупок, лаская, очерчивая зеленые стебли яркой татуировки. А руки, то грубо сжимая, то мягко оглаживая, как будто вынимали наружу душу, нежно ее укачивали и мягко укладывали назад. Из транса его вывело обжигающее прикосновение мягких губ к бархатистой головке, смотрящей уже вертикально вверх. Вячеслав вобрал нежную округлость, затем вытолкнул ее изо рта, упираясь твердью языка прямо над уздечкой. На этот раз Глеб, как ни старался, не смог сдержать стона. — Знаю. Конечно. Я знаю, как ты любишь. Но сегодня мой черед делать сюрпризы, — он снова сжал плотное кольцо губ, погружая головку в самое горло и заглатывая член полностью, подбородком касаясь подтянувшихся яичек. Веревки, надежно державшие пленника, натянулись, а он сам почти повис на них, не касаясь шелковой глади простыней. Сурков, воспользовавшись удобным ракурсом, зафиксировал на основании члена сдавливающее кольцо латексной игрушки, а сам языком подобрался к пульсирующему анусу и слегка коснулся его самым кончиком. Глеб снова вздрогнул и сжался, издавая утробные низкие звуки. В его голове в этот момент происходил ядерный взрыв: человек, которого он до боли в зубах презирал и ненависть к которому душила его, сбивая дыхание, делал с ним такие вещи, которые ни одна женщина даже не могла и помыслить. Тело рвалось навстречу несбывному удовольствию быстрее, чем мотылёк летит на яркий свет фонаря. В нем будто боролись бог и дьявол, низвергая друг друга в жерло кипящего ада и воспаряя к райским садам, где сладковатой дымкой стелился запах цветущих яблонь. Дьявол же в его постели, взгляд которого словно вспарывал звенящие вены, выписывал круги, вылизывая упругие мышцы сфинктера снаружи и внутри. Утробное урчание переросло в животный рык. Глеб метался по постели, роняя на гранатовый шелк бриллиантовые капли — смесь пота и искренних слез безумства. Когда мозг почти отключился, его вновь будто окатили ледяной водой. Сурков, убедившись, что там достаточно влажно, погрузил внутрь анальный стимулятор, призванный массировать простату мягкими вибрациями, и повернул регулятор на максимум. Глеба бил озноб. Он уже не понимал, где он и кто он есть. Губы Суркова ласкали не способный кончить, плотно сдавленный кольцом пенис. Простата вибрировала в такт этим движениям, а чужие наглые и знающие руки водили вверх-вниз вдоль боков, переходя на бедра, сжимая их до синяков. Глеб истошно и нечленораздельно кричал, умоляя то ли остановиться, то ли продолжать, а возможно, просто проклинал Владислава, а с ним и весь белый свет, но при этом яростно вбиваясь в его рот и меняя угол, если тот вдруг смещался чуть в сторону. — Проси! Проси, сученыш! Ты не кончишь, пока я не позволю тебе! — ухмыльнулся Сурков, выпуская его член изо рта и вновь обхватывая губами. — Пожалуйста… — Еще? — остановил ласку Сурков. — Да… — Или хватит? — продолжил он с новой силой, слегка вращая стимулятор из стороны в сторону. — Хва… а… — сухой шепот снова сорвался на крик. — Проси! Умоляй меня! Сегодня я твой господин. Как надо просить? Ты знаешь. Говори! — Ты! Ты! — и вновь губы сдавили нежную головку, а щелочку ласкал уверенный язык. — Я сейчас… Я сейчас умру! — Это не те слова! — Хватит! Я умоляю тебя! — Это уже ближе! — Пожалуйста, Слава! — Глеб никогда не произносил этих слов. Такие искренние, они, если не испугали Суркова, то уж точно потрясли до глубины его проклятой и проданной с потрохами души. Как будто решетки, сдерживающие что-то неистовое и неизвестное, начали прутик за прутиком лопаться, выпуская это нечто на свет божий. Он, лаская плоский живот там, где алела будто выкованная в котлах преисподней точеная роза, вынул вибратор и ослабил кольцо, избавившись от игрушки, нежно обвил языком головку и аккуратно сжал в кулаке яички. Сперма фонтаном брызнула в глотку, а член, содрогаясь, норовил выбить ему зубы. Жадно глотая, Сурков хватал любовника за бедра, а тот бился в агонии, вибрируя связками на особой частоте и заставляя людей в нескольких кварталах вокруг кончить одновременно с ним. Глеб упал на скользкие простыни, шепча в забытии слова, похожие на молитву, и все еще подрагивая, будто эпитептический приступ пошел на спад. Сурков ослабил путы и снова приблизился к нежно-розовой дырочке, заласканной до помутнения сознания. Он обвел острым кончиком по часовой стрелке и со всей силы впился в неё губами, проталкивая язык глубже внутрь. Мозг Самойлова отключился, и он смотрел на себя будто сверху. Ему даже виделось смуглое крепкое тело, обхватывающее его длинными красивыми руками и распластавшее ровные ноги. Округлые ягодицы слегка покачивались, а огромный член с почти бордовой головкой упирался в простынь, всем своим видом показывая рвущееся наружу желание. Он засмотрелся на точеную атлетическую фигуру, отмечая, что никогда не видел таких правильно сложенных черт, и, пожалуй, даже счёл их привлекательными. Из раздумий его выдернул поток новых ощущений. Мучитель, даривший безмерное наслаждение, больше не мог сдерживать себя. Вновь увлажнив податливый и растянутый вход, он приставил свой огромный пенис и мягко скользнул внутрь, открывая мир запредельных удовольствий. Глеб открыл рот, но из него не выходило ни звука. Он как рыба хватал им воздух, пока Слава не погрузил туда пальцы, вырисовывая ими какие-то узоры. Губы автоматически сомкнулись вокруг чужеродных отростков, будто это было привычно. Анальные мышцы также неторопливо обволакивали внушительных размеров детородный орган в ожидании кульминации. Сурков смело совершал размашистые фрикции, то увеличивая, то сокращая амплитуду, полностью отдаваясь процессу. Глеб поймал себя на полпути к очередному оргазму, когда начал яростно подмахивать и кричать вернувшимся голосом, больше похожим на ультразвук. Это будто было не его тело, оно жило своей жизнью, и ему, Глебу, такая жизнь вовсе не претила. Оба истово кричали и, вцепившись друг в друга, наращивали темп, отпуская себя. Первым сорвался Слава. Он в очередной раз вбился пахом в покрасневшие ягодицы и, огласив яростным воплем темную спальню, излился внутри хрупкого тела теплым фонтаном. Обхватив каменный член любовника, он, почти не двигая руками, привел его к финишу, ловя мощные брызги губами.***
«Странно все это, — проносилось в оплывшем негой мозгу, — ощущения… яркие… как никогда до этого… и когда я потерял бдительность… и, кажется… девственность?.. В первый раз должно быть больно… но… — размышлял шокированный произошедшим Глеб, неподвижно лёжа на скомканных простынях. Его остановившиеся глаза смотрели перед собой с недоумением. Больно не было. Лишь приятно ныло где-то между ягодиц и чуть вглубь и сладостно тянуло в паху. Тело ждало повторения недавних экзерсисов. И в мозг маленьким червячком закрадывалось подозрение, что не только тело… Но он за передвижениями этого кольчатого беспозвоночного предпочел не следить. — Утренняя реакция, видимо, даст о себе знать…» А пока хотелось немногого: душ, коньяк и себя прежнего… или.? «Он еще не спит… Обнял подушку и свернулся калачиком, тихонько посапывает, притворяется», — с довольным видом хмыкнул Владислав. В полутемной комнате, забитой отреставрированными раритетными вещами, какими-то комодами, подсвечниками, скульптурами, на кровати с резными ножками, накрытое тонким байковым покрывалом, лежало соблазнительное юное тело и, кажется, дремало. Легким движением руки, которая еще несколько минут назад искусно ласкала все потаенные изгибы этого совершенства, одеяло соскользнуло с белоснежной фигуры, контрастно выделяющейся на фоне пурпурного шелка постельного белья. Молодой парнишка, почти пацан… Невольно залюбовавшись представшей его взору красотой, Владислав коснулся плеч Глеба, провел рукой по гладкой бархатистой коже. Рельефная спина была изящно подчеркнута тонкой талией, переходящей в небольшие ягодицы и стройные ноги. Он лежал, повернувшись спиной, смешно и доверчиво оттопырив округлости в его сторону. Сурков не удержался и погладил этот соблазнительный «юношеский» зад с небольшим пушком в промежности. Ему хотелось обладать этим телом бесконечно. Оно источало дивный запах спелости и желания, похоти, такой же непосредственной, как и сам «мальчишка». Но что-то неповторимо изменилось в его облике. Слава никак не мог понять, что. Он зажмурился и еще раз присмотрелся повнимательней. Повадки хищного зверя стерла одухотворенная улыбка и мечтательность, омытая всполохом невинности и чистоты. Словно перед ним лежал не такой же беспринципный и жестокий тиран и убийца как он сам — ангел спустился с небес и ослеплял его своим животворящим светом, даря тепло и мягкое, щемящее сердце томление. Сурков поежился от непривычных и таких давно забытых ощущений, как будто сама Лунно-рогатая, расщедрившись, забросила его прямо в детство, туда, где спокойно, где бережно обнимают заботливые мамины руки. Сурков стряхнул с себя наваждение, так сильно захватившее его — необходимо было закончить начатое. Он прикоснулся губами к его спине, вдыхая пьянящее благоухание его пота, затем губы соскользнули ниже к ложбинке и закругленным половинкам… Аромат спермы возбуждал. Владислав слегка провел рукой по искусно вытатуированной чуть правее пупка алой розе, боясь потревожить спящего. Рука продолжала двигаться к заветной цели, преодолевая пушок, пока не наткнулась на твердый, слегка влажный и пульсирующий от его прикосновений ствол. — Ты знаешь, где он, твой брат, всегда знал… — шептал Владислав ласково, а Глеб прижимался к нему, пытаясь согреться, хотя дрожал он вовсе не от холода. — Пусть ищущий откроет Врата, он увидит, что «из Тьмы идет Свет»… Это красивая смерть… Слова сладкой патокой хлынули, заполнили собой все нейроны и глиальные клетки мозга, замысловатые фразы, как будто минуя посредника, слуховую сенсорную систему, ринулись в заднюю корковую зону, ключевую в формировании ночных кошмаров. Глебу приснилось, что он очнулся и не помнит, где они должны выступать на еще предстоящем фестивале Нашествие. Потом как в документальном кинофильме: ночь, все в огнях — документально красиво, а с вертолета расстреливают людей у главной сцены. И вдруг все оборвалось. Тьма. И следом яркий Свет. Невероятные сущности с крыльями стрекоз и глазными яблоками в руках, обнаженные мужчины, вышедшие из открывшегося портала, старик-мыслитель в воронке времени — все это обрушилось на него как лавина, но вскоре тоже исчезло. Осталась одна девушка. Нет. Скорее чудовище. Полуголое, омерзительно-прекрасное, с высокой грудью, многочисленными золотыми украшениями и рогами, растущими прямо из-под скальпа, витиевато оплетающими всю ее голову с эльфийскими чертами лица. Ангел, согласившийся погибнуть на сферической астральной арене, создаваемой высшим демоном. — Лунно-рогатая! — застонал мужчина сквозь дрему. — Зачем ты меня позвал?! — в бешенстве зарычала Богиня. — Направь меня, магический провал скоро закроется! Мне больно! Я не могу долго оставаться в Твоем Мире! — Уходи в свое подземное царство, ведьма! Ты только сон! — в панике закричал Глеб, вздрогнул, открыл глаза и сквозь кроваво-красную пелену тумана, заполнившего собой всю спальню, различил нависшее над ним Высшее Непостижимое Божество.