И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним; и дана ему власть над четвертою частью земли — умерщвлять мечом и голодом, и мором и зверями земными. (Откровение Иоанна Богослова, глава 6)
***
Обогнув десятка два обветшалых домов, затерянных в мёртвом городе — ближнем Подмосковье, некогда носившем поэтичное название Дмитров, куда теперь и дороги-то толком не существовало, они прошли вдоль пересохшего канала имени Москвы и оказались на серой грунтовке, которая мрачно проходила через пустырь и, упираясь в Дмитровское шоссе, уходила на восток. Вечер здесь наступал совершенно неожиданно; солнце, вяло кружившее вдоль горизонта, вдруг начало меркнуть и менять цвет. Постепенно оно стало похожим на красный гематит, и окружающие предметы внезапно утратили чёткость очертаний. Две тёмные фигуры в радиационно-защитных костюмах одиноко брели среди громадной песчаной пустоши. Шли молча, сберегая силы, ведь путь предстоял неблизкий. Каждый нес за спиной поношенный столитровый брезентовый рюкзак, наполненный нехитрым скарбом, добытым в Дмитрове, а в руках по обрезу гладкоствольного ружья с экспансивными пулями. Эти затейливые снаряды прозвали Цветы смерти за способность расширяться при попадании в мягкие ткани, увеличивая раневой канал, повреждая тем самым сосуды и практически уничтожая внутренние органы противника. Вскоре после того, как наступили сумерки, человек, идущий чуть позади, заметил у обочины два ростка причудливой веретеновидной формы, оканчивающихся выростами, похожими на глаза виноградной улитки. Судя по всему, эти экстравагантные представители флоры следили за ними. Мужчина сделал шаг к странным растениям, вырвал их из асфальта и запихнул в рюкзак спутника. Вместо корней мясистые стебли этого поистине волшебного цветка имели по крупной салатовой луковице в виде лепёшки, которая, возможно, была съедобной. Они сошли с шоссе, и первый подобрал несколько сухих веток для поделок, которыми с недавних под увлёкся. Он мог бы унести гораздо больше, если бы ему не мешала скользкая поверхность защитного костюма: валежник все норовил выскользнуть из рук. Одна, особенно длинная хворостина все-таки вышмыгнула и, вопреки закону тяготения, быстро поползла вверх, по поросшему сырыми пучками бесцветной плесени холму. Она оказалась настолько проворной, что собиратель решил ее не преследовать. Оставшиеся прутики вели себя смирно. Завидев недобрую, бесконечно длинную смутную тень, напоминающую осьминога с загнутым вниз клювом, Вадим остановился и сделал предостерегающий жест, призывая своего товарища Андрея Котова остановить сбор сухостоя и приготовиться к бою.***
Сегодня на запустелых улицах Дмитрова было особенно мирно и спокойно, как в церкви. Время как будто остановилось там навсегда. Застыло. Многоэтажки с деревянными рамами и обшитыми вагонкой балконами. Дом культуры с выбитыми окнами. Учреждения с обвалившимися фасадами. В детском саду — плакат, рассказывающий о профилактике респираторных заболеваний в ясельной группе. В милиции — стенд с фотографиями разыскиваемых преступников. В парке культуры и отдыха возвышалось побитое коррозией колесо обозрения. А в ДК «Созвездие» так и остались сваленными в кучу транспаранты и портреты кандидатов на выборы в Государственную Думу второго созыва, голосование за которых должно было состояться семнадцатого декабря 1995 года. Дожди, ветра и время постепенно разрушали пустующие здания — то там, то тут происходили обрушения. В образовавшихся таинственных нишах обнаруживались землистые комья, похожие на кучи тряпья. Бугристые моллюски, зыбкие, кошмарного размера икринки, взбухшие птичьи и змеиные яйца беспрерывно колыхались и трепетали. В них возникали молнии, хлестали электрические бичи и пульсировали зародыши. Иногда город подвергался набегам мародеров и сталкеров. Первые любители поживиться появились здесь еще в конце девяностых. Они выдирали содержимое электрощитков, вытаскивали железные витражи, выламывали двери. Из квартир тащили мебель, у лифтов спиливали тросы. Не брезговали и бытовой техникой: холодильниками, телевизорами, пока не узнали о том, что электроприборы притягивают радиацию и представляют угрозу. Некоторая часть автомобилей была раскатана бульдозерами и захоронена вокруг города в вырытых траншеях. Но потом все работы были брошены, так как надежды на то, что жизнь когда-нибудь вернётся в Дмитров, как и в миллионы других городов, не осталось. Но природу, которая, как уже доподлинно известно, категорически не терпит пустоты, судя по всему, не менее раздражает и состояние покоя. И, наверное, именно поэтому затишье не было долгим. Подстегнутая, точно лошадь нагайкой, эволюция, выгнала из человека свет, пронзила гнилыми миазмами под разными углами, разбудила тьму, и по оставшемуся образу и подобию создала химер. Внеся бесформенную осмысленную геометрию, упрямый замысел, резкий чертеж в матрицу его нуклеотидов. Гнусные морфы упорно осваивали брошенные города, человеческие жилища и вскоре стали доминирующим видом. Именно отсутствие морфов и насторожило Вадима, который не разделял радости Андрея по этому поводу и считал безмолвие дурным признаком. Впрочем, отвлекшись от мучавших его мыслей, лидер повстанцев начал изыскания нужных ему кабелей и переходников и на время забыл о нависшей над ними угрозе, пока не подметил едва заметный шлейф чьего-то присутствия на одной из крыш. Так возникают вихревые движения на границе области пониженной плотности тёплого воздуха с соседней с ней областью холодного. — Зацени, какие ништяки есть! — беззаботно улыбаясь, Андрей протянул несколько алюминиевых банок кильки в томате. Вадим тут же приказал напарнику заканчивать поиски и собираться обратно. Однако причину такой спешки не назвал, припомнив первое правило конспирации: если ты обнаружил слежку, не вздумай отрываться или делать ещё какие-либо необдуманные телодвижения, а Котов обязательно засуетится и начнёт паниковать. Всю обратную дорогу Самойлов надеялся на то, что охотник скоро потеряет к ним интерес и не станет далеко уходить от своего ареала обитания. Но вскоре революционер расслышал слабые звуки человеческого горла, как если бы тихо плакал ребёнок, которому глубоко в рот заткнули кляп. Следом послышался гул, ноющий, дрожащий как вибрирующая пластина. Эти колебания травмировали, царапали перепонки. Казалось, в темноте трепещет огромное металлическое насекомое, дрожит чешуйками, ударяет хитиновым скребком. Звук жалобно ниспадал, превращаясь в бессильный шелест. И опять была тишина, напряженная, безвоздушная, будто вокруг высасывался воздух, исчезала среда, где распространялось скрипение. Вадим сразу же понял, с кем имеет дело, и почему в городе было так безмятежно. Тварь, преследовавшая их, была морфом двадцать пятого поколения, получившая название Теиксобактин. Это омерзительное чудище в процессе сложного онтогенеза научилось вырабатывать в своих железах антибиотик, уничтожавший полезные бактерии в кишечниках хищников других поколений, блокируя их способность производить новые. Часть подвергшихся такой антибактериальной атаке морфов погибала и становилась пищей для Теиксобактина, другие же находили для себя более безопасные охотничьи угодья, тем самым делая его единственным хозяином на обширной территории. Не дожидаясь нападения, Вадим осторожно снял с пояса зелёный, напоминающий плод авокадо снаряд, выдернул чеку и, швырнув гранату в сторону надвигающегося неприятеля, вместе с Андреем бросился ничком в овраг. Шум раздался невообразимый. Объёмный взрыв огромной силы поднял землю на высоту пятиэтажного дома, оглушил повстанцев и разметал их в стороны. Куски глины взлетели в небо, а потом застучали по бронированной коже морфа. Он странным образом походил на загадочное морское существо, что струит среди подводных течений свои пятнистые волнообразные щупальца, почти сливаясь с разноцветными водорослями и морскими звездами в поисках пищи. Облюбовав замешкавшийся трофей, выродок на мгновение замирал, его бурные мышцы, скрученные до поры в ежистые соцветия, вдруг вырывались вперёд и намертво сжимали в клубке бьющуюся добычу. Острые, как ланцет, присоски вонзались в беспомощную плоть и щетинистая масса высовывала чуткий клюв. Из трепещущей в железных объятиях жертвы, на которую была нацелена костяная пасть и взирали мертвенные выпуклые глаза, жадно вытягивались соки. Тварь расправила повреждённые осколками клейкие выросты и, взревев от боли и ярости, заклацала полным кривых зубов горбатым клювом. К несчастью, её шкура оказалась слишком крепкой, и РГД-5 не нанесла ей серьёзного ущерба. Улучив момент, Вадим вскочил, рывком поднял Андрея на ноги и толкнул в сторону базы, возвышающейся на том конце поля. — Беги! Пока он отвлекся! Давай! Пригибаясь под градом пуль, Котов поспешил в указанном направлении. Привлеченный движением морф внезапно ожил и, шустро перебирая длинными отростками, устремился за ним, оглашая округу скрежетом металлических столкновений. Казалось, в темноте стрекочут два невообразимых кузнечика и обмениваются ударами, уколами, режущими касаниями. Замолкший было обрез в руках Самойлова выплюнул новую порцию снарядов, но монстр был слишком далеко, чтобы стрелок мог толком прицелиться. Вадим с досадой обнаружил, что существо теперь между ним и товарищем и загораживает тому путь к спасению. — Андрей! Замри! Не стреляй! Котов застыл, беспрерывно нажимая на спусковой крючок ружья, в то время как Самойлов принялся размахивать руками и кричать: — Эй, шлюха помойная! Сюда! Морф не обратил на него внимания, сосредоточившись на более доступной жертве. Расстреляв все боеприпасы, глава мятежников в отчаянии огляделся, схватил булыжник и кинул его в монстра. Валун с глухим стуком отрикошетил от блестевшего как старое золото панциря; морф продолжил надвигаться на Андрея, хищно поводя кожистым носом. Ревя двигателями, над их головами взмыл вертолёт, нырнул вниз и обрушил на химеру ураганный огонь. На этот раз пули достигли цели, пробили чешуйчатую броню и даже отщепили кусок плоти. Морф повернулся к вертушке, и Андрей, не мешкая, бросился бежать. Атакующий грозно шипел на вертолёт, пока снаряды продолжали рвать его доспехи. Потом вдруг развернул брюшко кверху, и Вадим понял, что сейчас произойдёт нечто страшное. — Ебаная тетя… Струя белесой субстанции вырвалась из отверстия с шипением, достойным тысячи огнетушителей, и ударила в борт вертолёта. Ветровое стекло покрылось сетью трещин. Концентрированная едкая жидкость угодила через открытый люк и начала проедать проводку. Подбитая вертушка накренилась, и морф выстрелил новой порцией щелочи, которая угодила в фюзеляж. На контрольной панели замигали тревожные огоньки. Штурвал превратился в бесполезную игрушку, а через несколько секунд химикат добрался до топливопровода; двигатели протестующее кашлянули — и заглохли. Аппарат устремился к земле, камнем падая вниз; воздух свистел вокруг обшивки, пока едкое вещество прогрызало корпус. Бессильно вращая лопастями, машина рухнула посреди поля, и гравитационная волна, прокатившись во все стороны, сбила Вадима с ног. На мгновение воцарилась благословенная тишина, а потом взорвался топливный бак, посылая к звездам огненный шар, обдавая людей смертельным жаром, и все вокруг потонуло в огне. Самойлов прикрыл голову руками, чтобы уберечься от падающих обломков. Когда над ним развеялся плазмон обжигающего дыма, он рискнул подняться. Исполинский морф мучился и терзался, изъедаемый пламенем и кислотами, скрежетал когтями по полыхающему остову вертолёта, не в силах выбраться из-под него. Вадим бросил беспомощный взгляд на искореженные останки летательного аппарата, заглянул в кабину, но ни пилота, ни штурман-оператора там не обнаружил и поспешил к Андрею. В зарницах возникла одинокая, стоящая на возвышении фигура с белизной обнаженных рук и ног.***
На подступах к бывшей Военной части 71548 было заложено минное поле и оборудованы все огневые позиции, чтобы наверняка отбить всякое случайное любопытство у рискнувших наведаться в охраняемую зону сталкеров и обитающих здесь вырожденцев-людоедов. Стена штаба была пугающая, уродливо-сложная и состояла из нескольких ярусов. Нижний этаж выстроен из бетонных, когда-то грубо выбеленных плит с подтеками желтоватой грязи. Над ними возвышались ржавые щиты, сколоченные из плохо подогнанных листов железа. Верхняя кромка пластин была утыкана штырями, увита мотками колючей проволоки с цепкими крючками, от соприкосновения с которыми можно было легко инфицироваться спорами столбняка или мутировавшими клостридиями, вызывающими газовую гангрену с манифестирующим молниеносным течением. Здесь присутствовала эстетика бездушного и отталкивающего, покинутого всем живым пространства, отвергнутого окрестным миром. Это отчуждение достигалось ядовитым полем, какое бывает вокруг угольных шахт, где почва выжжена и отравлена токсичными выбросами, где нет ни единой травинки, а только чёрный, зернистый шлак. Безжизненная и испепеляющая земля Зоны трещала под ногами, и Вадиму казалась, что он идет по кварцевому хрустящему насту чужой планеты. Поднятый ветром солончак из долгоживущих радиоактивных элементов, мелкие частицы которого образовали дьявольские россыпи в канавах и углублениях, притягивался металлическими конструкциями и бетонными сооружениями. Он прочно въелся в грунт, в постройки и в виде вялой гари туманил небо, сменяясь сернистым духом горячей окалины, словно где-то рядом работала кузня и пламенел раскаленный добела металл. Даже через респиратор Вадим чувствовал особый состав этого воздуха, его химическую, непригодную для дыхания формулу. Казалось, внутри Зоны искривлялись магнитные силовые линии, превращая её в район аномалий. Преломлялись тонкие световые лучи, и от этих божественных корпускул рождались дети солнца, наряду с уродливыми и бессмысленными тварями. Дорога упиралась в красно-бурые ворота, подле которых находилась проходная — безобразная каменная выпуклость, закупоренная бронированной дверью с несколькими сигнальными кнопками. Уши заложило, и Вадим на мгновение оглох и ослеп, оказавшись в полутемном отсеке, как на борту батискафа, погружающегося на дно Марианской впадины. Андрей набрал код мудреного замка. Бряцали задвижки, открывались и закрывались двери. Одни затворы сменяли другие. Они проходили сквозь коридоры, шлюзы, тесные тамбуры. В первых накопителях проверялись индивидуальные дозиметры, в следующих складывались находки — их надлежало дезактивизировать и рассортировать. В сумраке, под потолком тревожно вспыхнул свет, синий, тяжелый, какой бывает ночью в больничных отделениях. Наконец, мужчины миновали последний, лязгнувший клинкет и оказались в санитарном отсеке. «Чистилище» — именно так называли санпропускник все, кто хоть раз здесь побывал, за смешную надпись над дверью, которая гласила: «Оставь одежду, всяк сюда входящий».* В небольшом предбаннике вдоль выкрашенной голубой краской стены тянулась широкая скамейка, на полу стояли свинцовые ведра с крышками, куда все, посетившие эту тесную клетушку, должны были сложить спецодежду. Там же громоздилась обычная бельевая корзина для носильных вещей и белья. После полного разоблачения вернувшиеся с поверхности революционеры прошли в следующее помещение. Это была выложенная от пола до потолка ледяной тусклой плиткой мыльня с рядами простейших душевых кабин, чьи переборки предусмотрительно обшили материалом не пропускающим радиацию. Мужчины взяли с низкого столика у входа по куску коричневого мыла с приторным органическим амбре и достали из общей стопки по одному застиранному до подозрительного цвета хлопчатобумажному полотенцу. На выходе из обсервации в закрытых шкафчиках висела сменная одежда. Ее следовало надеть после водных процедур и неизбежной присыпки порошком «Защита».** Вентиль повернулся со скрипом, но вместо клубов пара и горячей воды на Вадима посыпались редкие, чуть теплые струйки фисташкового оттенка. — Пиздец на холодец! — зло выругался Самойлов. — Эй, Андрюха, у тебя там тоже еле-еле душа в теле?! — Так точно, Вадим Рудольфыч! — Котов щедро намылился, весь покрылся хлопьями пены и стал похож на елочного деда. — Хорошо, о, господи, как хорошо! — Что русскому хорошо, то немке смерть! — коротко хохотнул Вадим. — У меня аж мурашки по мошонке скачут! Мало того, что на отоплении экономят, вода цвета влюблённой жабы, так теперь ещё и холодной отмывайся! Ёбнусь я когда-нибудь от этой порнографии. — Так по-твоему же приказу и скаредничают, Предводитель Команчей, — напомнил Андрей, с удовольствием отплевываясь. — Ну ладно, кончай троллить! Приказы не обсуждаются! Раз распорядился, значит, так надо! — выкрикнул Самойлов через перегородку. — Или просто на рогах был… — буркнул он себе под нос. — Рудольфыч! — позвал Котов, заглушая своим басом шум падающего потока. — А кто того упыря десять минут пулями ебашил-то? — Мне тоже очень интересно узнать, Андрюха, что это за вошь камуфлированная! — Теперь одним павшим героем больше станет. Вот это я понимаю, славная смерть! При исполнении. Вечная память, пример всем бойцам и прочее хуё-моё… — Этому гандону, возомнившему себя дирижаблем, — клизму с патефонными иголками, а не лампасы! — Не понял, тащ генерал, за что?! — А за то, что без приказа наш единственный вертолёт угандошил, мудло безмозглое! — Ты чё, командир?! — Андрей бросил мыться. — Ты в себе? Это ж брат наш!.. — Это ни его хуева работа! Вы, блядь, моя армия! И пока я вами, сука, командую, техника тоже моя! Которой этот придурок не имел права сорить направо и налево! Я что ли ему приказ отдавал?! Или ты?! — нависла эмфатическая пауза. — Вот то-то же! — И кто это был? — наконец спросил Котов. — Что молчишь? — Не знаю. Не видел. Успел удрать, Герой, мать его! Аркадий Фёдорович Хренов! — Э-э-э… — разочаровано протянул Андрей. — На заседании штаба разберёмся… Слышь, майор, — сдерживая смех, окликнул Вадим друга, — не забудь жопу помыть, вдруг сегодня получишь оргазм и спереди, и сзади! Ха-ха-ха! — Все шутишь, все подъёбываешь, — весело отозвался Котов. — Ты же знаешь, я без распоряжения и шагу не ступлю! — Знаю, знаю, не ссы в трусы, — подтвердил Самойлов. Тут кран поперхнулся и стал медленно шептать что-то неразборчивое. — Это какой-то гребаный ад! Дай мне напора! Съебень уже, а! — не выдержал Самойлов. — Всё, все, выхожу… — фыркая, Андрей вынырнул в холодную комнату. Прохлада схватила Вадима. Он набрал пригоршню воды, облил себя, стал размачивать мыло. Пена щипала глаза, спина чесалась, взбитая взвесь медленно стекала вниз по длинной скандинавской косе, в которую были заплетены его густые тёмные волосы, и падала на скользкий кафель.***
25 лет назад. — Я тебе не изменял никогда, дрянь! — эти лживые слова были сказаны негодяем и плутом Вадимом в такой убедительной тональности, что он и сам был готов в них поверить. На самом деле Самойлов-старший никогда не был верен ни одной из своих многочисленных женщин, и Настя Кручинина не была исключением. Вместо ответа девушка закатила глаза и, показав любовнику неприличный жест, вместе с подругой углубилась в чтение какого-то журнала из кипы лежавших на столе. Вадим несколько раз демонстративно хлопнул дверью и погремел посудой на кухне, попутно разбив несколько красивых чашек. Это были самые безобидные из всех консервативных методов лечения Настиных нервов, но, будь они одни, он непременно прибегнул бы к оперативным. Покричав да пошумев немого, смутьян удалился в спальню, прихватив с собой бутылку крепленого вина.***
Сирены Вадим не слышал: система оповещения в Санкт-Петербурге либо не работала, либо была слишком тихой. Тупая вспышка ударила по дремлющему мозгу, погрузилась в мякоть, породив болезненное световое эхо и неестественный, нестерпимый блеск, от которого стало больно глазам. Чудилось, будто в небе горело не солнце, а другое, более яркое, ослепляющее светило, создающее вокруг бесчисленные заливистые блики. Однако, ему повезло — он находился в той части квартиры, окна которой не выходили в сторону цели. Первое, что он почувствовал, инстинктивно плюхнувшись с кровати на пол, — это едкий запах гари, исходящий от атомного гриба. С седого неба слетели растопленные изотопы, расплавили стёкла в соседней комнате, спалили обои и всех, кто там находился. Его Настя вместе с подругой погибли мгновенно, даже не успев понять, что случилось. Все, что от них осталось, — это два выгоревших до состояния папирусной бумаги трупа, так и оставшихся сидеть на диване, листая незримый журнал «Cool-girl». Всё это Вадим осознал за несколько секунд, пока благоразумно лежал на ковре, чтобы не поджариться. Но что делать дальше? Рокер, закончивший политехнический институт, прокручивал в голове все, что знал о термоядерной реакции, в то время как радиоактивное излучение непрерывно обрабатывало квартиру. Альфа-лучи остановили стекла, бета, возможно, застряли в дереве, а вот гамма-излучение совершено точно проникло сквозь бетон и, значит, задело и его, оставляя за собой лавину исковерканных белков, поломанных цепочек ДНК и поврежденных клеток. Пока он раздумывал, пришла ударная волна. Вадима толкнуло, оглушило трескучим звуком, от которого зазвенело в ушах. Он стал слышать только себя — звон крови в висках, внутренние стуки сердца, импульсы собственной жизни. Мозг был ранен и болезненно резонировал. Однако, дом устоял, отделавшись выбитыми стёклами. Спустя несколько минут Самойлов решился встать и заглянуть в гостиную: в зияющей пустоте оконного проема остывало графитно-черное облако ядерного гриба, подпаленная мебель источала густой смрад, вязнущий в носоглотке, тихонько тлели книги. Неосторожно повернув голову, он увидел, как на фоне полумрака вырисовывалось нечто, имеющее смутные, изменчивые, призрачные контуры, когда-то принадлежащие его любимой женщине, и похолодел от ужаса. Паника каплями испарины окатила его тело, прошлась липкой дрожью. Внутренности обожгло кипятком, сжав лёгкие и связав желудок в тугой комок. Рокер вышел в прихожую и дрожащей от напряжения рукой снял трубку телефонного аппарата. Они редко виделись и созванивались с Глебом вне работы, только очень важное событие заставило бы старшего брата позвонить, а ядерная катастрофа была как раз случаем незаурядным. Младший жил в подмосковном профилактории, и Вадим надеялся услышать его остроумные шуточки о том, что все зашибись, но телефон, как назло, не работал. Предательски молчал и пейджер. Оставаться в квартире было опасно. Быстро хватая документы, наличные деньги, драгоценности, надев несколько слоёв одежды, рассовав в рюкзак лекарства и консервы, Вадим решил, что можно уходить. Но куда идти? В специальный противоядерный бункер попасть вряд ли удастся: даже если бы он сейчас узнал, где тот находится, то добежать туда до начала выпадения осадков, скорее всего, не получится. Да и в нем наверняка расположили склад или заперли однажды дверь и забыли. Метро — неплохой вариант, приспособленный для таких случаев, если бы не тысяча «но». Там, конечно же, начнётся страшная давка. Кроме того, по инструкции в какой-то момент станции запираются гермозатворами, и велик риск опоздать в убежище, зато есть шанс успеть полюбоваться осатаневшими от страха людьми. Он давно усвоил, что толпа — худший помощник в любых экстренных ситуациях. Значит, остаётся подвал Настиного дома! Взрывная волна задела многоэтажку лишь на излёте, поэтому цокольный этаж всё ещё был безопасен. Пятью ударами лома Самойлов сорвал замок с двери «подземелья» и укрылся в нём вместе с теми соседями, которые оказались столь же сообразительны и расторопны, как и он. С несколькими вменяемыми мужчинами Вадим заткнул вентиляционные отверстия тряпками, предварительно выпустив несколько котов, у которых не было следов ожогов, и стал ждать. За дюжину часов снаружи пролетела целая жизнь. Обгоревшие, словно куски пережаренного мяса, и ослепшие люди, точно мертвецы, вернувшиеся из преисподней, шатались вокруг и загробными голосами с хриплым, леденящим душу тембром умоляли о помощи. Вадиму пришлось держать истеричную женщину, которая с паническими криками вырвалась из его рук и все норовила впустить несчастных, узнавая в каждом возвратившегося с работы мужа. Но спасти их было уже невозможно, а вот нахвататься зивертов от такого соседа могли все. Ко всеобщему облегчению скоро они замолкли сами. Начался лёгкий дождик. Каждая капля, облучённая и облепленная радионуклидами, несла в себе, как атом ядро, урановую пылинку. Люди в укрытии начали обматывать лица шарфами, косынками, закрываться капюшонами, чтобы не надышаться вихрем этой пыли, когда дождь кончится. Где-то завыли сирены пожарных, скорой помощи и милиции. Жизнь продолжалась, пусть и в ритме удушающей лихорадки.***
После двенадцати часов, проведенных под землей, Вадим вышел наружу. Подвалы и другие укрытия нужны были, чтобы помочь людям переждать радиоактивные осадки, и не было смысла запираться там на десятки лет. Вместе с другими выжившими рокер пешком направился к выезду из города, скрываясь в подъездах от периодически налетающих ливней. Они следовали мимо совсем нетронутых ударом зданий, чьи жители в спешке законопачивали окна и смотрели на них как на обречённых, с горечью провожая взглядами скорбную процессию, как если бы в центре неё несли гроб с безвременно ушедшим человеком. Некоторые из попутчиков Самойлова от горя теряли самообладание — кто-то лишился близких, друзей, детей. Их не бросали и силой тащили дальше. На тротуарах, лестницах и стенах домов Вадим видел каштаново-коричневые «тени», оставшиеся от тех, кого вспышка настигла на улице, и старался не смотреть на распростёртые тела умерших позже. Похожие на выброшенные после пожара пластиковые манекены, обугленные, они так и застыли в неестественных позах, захлебнувшись кровавой рвотой. Мир вокруг был жгуче серебряный, почти драгоценный, если бы не множество острых как иглы, колючих мерцаний. Этот алмазный эффект рождали бликующие частицы праха, оставшегося от канувшего в никуда привычного уклада. Они клубились и реяли повсюду. Завитками и бахромой ложились на все, что попадалось на пути. Вид этих урановых звёздочек, этой сверкающей лучезарной смерти создавал ощущение празднества, какое бывает в перевернутом мире, в помраченной психике смертельно больного, которому дали надышаться веселящим газом. Такое ликующее безумие испытал и Вадим, оказавшись среди отточенного сияния, как будто его привели на Праздник Зла и предложили принять в нем участие. — Ничего, прорвёмся, — успокаивал Вадим своих случайных знакомых, — через месяц мы сможем изучить кратер, оставшийся на месте взрыва, и не облучимся даже до первой стадии лучевой болезни. Разве что постовой прострелит нам задницы, когда мы полезем через ограждение. Ха-ха! Такой оптимизм был оправдан — они покидали не руины, город не был разрушен до основания. К тому же Вадим никогда не верил в фантастические теории глобального апокалипсиса и в глупые штампы, созданные фильмами, играми и литературой. Прямой ущерб от атомного взрыва оказался не столь велик. А значит государства не исчезнут, Земля не будет мёрзнуть из-за ядерной зимы, погибшая флора и фауна не сменится мутантами, а общество никогда не погрузится в варварство. Тогда он ещё не знал, что это только начало…