Ты уже не будешь брать все явления мира из вторых или третьих рук, Ты перестанешь смотреть глазами давно умерших или питаться книжными призраками, И моими глазами ты не станешь смотреть, ты не возьмешь у меня ничего, Ты выслушаешь и тех и других и профильтруешь все через себя. (Уолт Уитмен)
***
— Добро пожаловать в Воинскую часть 71548. Вверьте душу Господу, потому что ваша задница теперь принадлежит нам! — голос дежурного по КПП казался хриплым из-за мембраны противогаза. — Перейти в конец санотсека! — полный, невысокого роста пожилой мужчина больше походил на мясника-трактирщика, одетого в тяжёлый рентгенозащитный фартук, чем на военного. На одном боку у него висела кобура с револьвером, на другом — брезентовая сумка, из которой тянулся шланг, соединяющий противогаз с фильтром. Строгие линии ламп расчерчивали потолок, серый пол под босыми ногами отзывался на каждый шаг лёгкими всплесками. Из скважин и щелей пробивались кинжальные сквозняки, от которых дух, исчерпав все возможности пребывания в теле, рвался из-под кожи, стремясь сбросить все бренные оболочки. Мужчины, чьи небритые подбородки предательски дрожали, прошлепали через короткий пролёт, похожий на огромный колодец с круглым бетонным кольцом осклизлых стен, и оказались в каменной ловушке. Всё вокруг было пропитано стылой влагой. Тянуло холодом: не свежестью, а болотом, сыростью, старым погребом и еще чем-то неприятным, гнилым… — Здесь только тараканов морозить, — Котов втянул голову в плечи и, обняв себя руками, начал приплясывать на месте, вспоминая тёплое июльское утро из далёкого детства. — Ну ты и танцор Андрюха! Будто до войны в балетной труппе состоял, хе-хе… — проговорил Вадим заиндевелыми губами. С его закрученной в тугой жгут косы ручьями стекала вода и тонкими змейками скользила по обнажённому телу, не то чтобы чрезмерно мускулистому, но подтянутому, поджарому. — Алё, отец, блядь, слышишь меня?! Долго мы тут будем мудями звенеть?! Хорош спать! Давай, жги! — Повернитесь! — глухо приказал дежурный в рифленый хобот. — Даю дезактивацию! — он порвал целлофановый пакетик со светло-серым неоднородным порошком и размашисто сыпанул на командира и его товарища. — Повернитесь! — мощный поток пузырящейся воды обрушился на них из пожарного шланга, окатил с головы до ног и ошпарил ледяными струями. — Свободны! Обалдевшие от адского душа, с обожженной кожей и полуслепые после дезактивации, повстанцы наскоро вытерлись у пронумерованных шкафчиков и, одеваясь на ходу, поспешили вниз по ступенькам. Автоматические засовы зашевелились, массивные железные двери неприветливо лязгнули перед ними, обнажив вход в человекохранилище.***
Когда за спиной защелкивается последний замок бункера, к каждому приходит понимание, что все это реальность. Прошлая жизнь сметена в одно мгновение, а подземное убежище стало навсегда твоим пристанищем. Многие, впервые попавшие сюда, сходили с ума в первую же ночь. Нет, здесь не было ни ржавых крючьев, ни снующих крыс, но в слепящем пятне люминесцентных ламп терялись все очертания, стихали все звуки, прекращалось бытие и открывалось безвременье, которое теперь и было их Богом. Новички устремлялись в эту безымянную бездну, испытывая наслаждение смерти и начинали кричать, осознавая свое будущее. Силикатный кирпич. Грязно-зеленые масляные стены. Грубо выкрашенные двери. Тесные одинаковые кабинеты. Циркуляры и приказы на стенах. В коридорах — военные: мужчины и женщины, затянутые в мышиного цвета форму. Находившееся в их распоряжении хозяйство доставляло им массу забот, и эта обуза делала их шумными, раздраженными и подвижными. При виде генерала подчинённые рефлекторно вскидывали ладони под козырёк и уносились дальше, шелестя бумагами и папками. Пахло железом и несвежей человеческой плотью вперемежку с запахами родного дома, где тоненькие как веточки руки любимой женщины раскладывали благовония по спальне: под подушку для лучших снов — лаванду, но совсем немного, ровно столько, что стоило только оторвать голову от нее, как сразу улавливался аромат корицы, бодрящий и теплый. Люди уходили отсюда ради войны, а возвращались ради близких. «ЖИВУЧИЙ СУКИН СЫН, ЖИВУЧИЙ СУКИН… СЫН ЖИВУЧИЙ СУКИН… — в двух-трех метрах от комнаты отдыха командира в тёмном углу среди старой пыльной паутины довольно четко просматривалось нечто весьма внушительное и жуткое — голова дородного морфа, покрытая космами коричневого цвета, напоминающими своим видом водоросли. На туловище твари виднелись роговые пластинки, а на затылке и верхней части холки колыхалась длинная грива. Его по-животному дышащие бока были светлее — серого цвета, в отличие от темно-бурой спины. При появлении Вадима маленькие прищуренные глаза существа, наполнились ненавидящим желтым блеском, из горячей синюшно-багровой пасти высунулась подвижная внутренняя челюсть с мелкими, расположенными по кругу в несколько рядов острыми клыками, по которым пенным ручьём стекала слюна. Широко раздутые ноздри крупного носа с шумом втягивали воздух. — ВСЕ МОИ ЛЮДИ ПАХНУТ КОЖЕЙ ИЛИ МОЛОКОМ, А ОН ПАХНЕТ ЗЛОСТЬЮ И НИКОГДА НЕ ПАХНЕТ СТРАХОМ…» — вдруг ни с того ни с сего ему пришло на ум. «Оставь зажигательные принадлежности в тумбочке!» — требовали красные буквы над дверным проемом следующего отсека, ведущего в жилые и учебные помещения и столовую. Пол, стены и потолок здесь состояли из сегментных блоков различной длины и высоты. Места стыков были покрыты черным как уголь веществом, напоминающим пустотный наполнитель термозащиты. В столовой, как всегда, народу было битком. Духотища. Из кухни несло отчётливой горечью подгоревшей каши и въедливым душком супового концентрата. Обитатели убежища толпились у раздаточной с подносами в руках. Офицеры возмущались, что овсянка слишком жидкая, а в супе одна вермишелина бегает за другой. В буфете нарасхват шла питьевая вода. Бутылки открывали как газировку и пили там же. Залпом. До слез. Звуки женской перебранки и вой детишек то и дело выбивались из общего фона — обычная жизнь, о которой Вадим никогда не мечтал, но выпав из артистической обоймы, где он был в форме себя рокером, основателем и фронтменом любимой группы, в одночасье стал бойцом идеологического фронта. — Что на ужин, Шеф? — облокотившись о шероховатый как напильник край алюминиевого прилавка, поинтересовался Самойлов у «искусного» кулинара, похожего на узбекского гоблина, одетого в засаленный, когда-то белый халат и сдвинутую на затылок пеструю тюбетейку. — Все то же, товарищ генерал! Горсть холодного дерьма! — хохоча, выкрикнул тот, вынося поднос с металлическим мисками. Из-за приоткрытой двери было видно, как на немытой плите в облупленных кастрюлях кипели супы. Тощий котёнок истошно вопил на табуретке, а под закопчённым потолком плавал влажный белёсый пар. — За разговорчики в строю десять отжиманий от пола! — грозился Вадим. — Лечь — встать! Лечь — встать! — А мы не в строю… — попытался оправдаться повар. — Не юродствуй. Притихни! — оборвал его командир. — И ногти подстриги! Отрастил как у свиньи. Скоро по деревьям скакать будешь! После вылазки в город аппетит у мятежников был зверский, да и пить хотелось страшно. Однако настроение у мужчин было бодрое, все с удовольствием поглощали пищу. Котов, жмурясь от наслаждения, хрустел крекерами, запивая их горячим чаем. — Ну что, господа офицеры, — тихо, но четко произнес присевший на свободный стул Валерий Аркадин, лысеющий чернявый и слегка бледный капитан, компенсирующий недостаток волос их длиной. Некогда обладавший пышной шевелюрой, он слыл дамским угодником, хоть и радиация внесла коррективы в его брутальную внешность и здоровье, — что у вас случилось? — Ерунда! Как всегда небольшой треш-ток для острастки, — процедил Самойлов, быстро освобождая посуду. — Сели прямо на ежа голой задницей. — Думаешь к нам проникли диверсанты? — голос Валерия почти тонул в зыбком море непрекращающегося гула. — Вряд ли, — усомнился генерал. — А если так, то стряпня Чокутаева их подкосит! — Согласен, — кивнул в ответ капитан. — Для подсознания абсолютно неважно, насколько глобальна ситуация, для него сгоревшая каша и крушение вертолета — проблемы равноценные. — Зачем искать геморрой там, где его нет? — Котов нервно курил и грел руки о тёплую кружку, считая, что не стоит нагнетать и без того взрывоопасную атмосферу. — Ну чего ты бузишь, ну?! — опешил Валерий. — Холодно. Я замёрз как собака. — А ты горяченького внутрь залей, легче будет, — предложил Аркадин и достал блестящую флягу. Андрей поморщился: — Ты же знаешь, я не выношу это пойло. Вадим расплылся в улыбке. На его выразительном лице засверкали плутоватые кофейные глаза и два ряда идеальных жемчужных зубов, перемалывающих черствое печенье. — Наливай, чего уж там, смотреть на неё теперь что ли?! — вмешался он в разговор и выхватил хромированный сосуд из рук капитана. — Угу, — промычал Валерий. Котов привычным жестом провел по усам и бороде, затушил окурок и, подставив чашку на рассохшуюся деревянную крышку стола, сказал: — Я привык ни с кем не спорить. Потому как я уравновешен и лоялен. Худенький парнишка лет пяти с взъерошенной, кудрявой шевелюрой крутился у стола, с завистью поглядывая на офицерский ужин. На его задорной рожице лежала странная тень, будто солнце занавесили прозрачной тканью, а пронзительные водянистые глаза были не по возрасту умными и печальными. Самойлов собрал с тарелки три оставшихся кусочка рафинада и положил гостинец в маленькие ладошки. Мальчик тут же сунул угощение за щёку и, бойко отпрыгнув в сторону, умчался прочь, словно шаровая молния, в которой мелькнул косматый хаос. Попутно ощущая, как сахарный кубик тает, отдавая свой яркий вкус, и, наконец, рассыпается кристалликами, наполняя рот сладостью.***
Несмотря на то, что наследников у него не было, детей Вадим любил и учил их всему, что знал сам. Разводить костёр и готовить на нём еду. Стрелять. Собирать оружие из ничего. Строить укрытия на пустынной местности, прятаться от чистильщиков Superiorа и убивать морфов. Но особую гордость Самойлов старший испытывал за курс по предмету, который он преподавал сам, доработав и переработав предметы школьной программы, и ласково нарек «Фузыкой». Это была уникальная методика, построенная на интуитивной логике и логической интуиции. Переплетение физики и музыки на стыке рождали нечто немыслимое, неподвластное посредственному разуму. Вадим приучал детей мыслить нестандартно, емко и многогранно. «Когнито, эрго си бемоль», — любил говаривать сам автор инновационной теории. — Ну что, други, начнем наш урок, — генерал-учитель поправил свободные штаны защитной расцветки в области паха. — Собственно, про си бемоль, а следовательно, мать всего сущего. Радонеж, отвечай, сын священной Фузыки! — Магнитная индукция — векторная величина, являющаяся силовой характеристикой магнитного поля*, — еле слышно залепетал рослый подросток с веснушками от переносицы до задиристых острых ушей и рыжей копной на голове. — Священная Фузыка благоволит тебе. Слейся же с ней во вселенском экстазе! Сыграй на фортепьяно теорию магнитной индукции! — восторженно кричал учитель, приглашая к инструменту активными широкими взмахами обеих рук. — Сила Луренца равна, — неуверенно начал Радонеж, — F, то есть фа… — он нажал соответствующую клавишу на фортепиано. — Q, Quadrat — с немецкого «бекар»**. Q умножить на vB, то есть на си бемоль вибрато. А поскольку бекар умножаем на си бемоль, получаем просто си вибрато. Таким образом, фа равно си вибрато, — не уверенные пальцы застучали по клавишам, всеми силами изображая то самое вибрато. — Молодец, Радонеж! Кто еще хочет поупражняться? — довольный Вадим сложил ладони в замок, фиксируя их на груди как доказательство абсолютного и полного удовлетворения. — Все в этом мире относительно, други! Кто мне расскажет фузыческую концепцию теории относительности? Мирочтива, иди к доске! — Теория относительности базируется на эквивалентности массы и энергии***. E=mc2, — затараторила бодрая пухленькая брюнеточка, слишком развитая для своих лет. Ее простые черты в купе с именем, данным ей при рождении самим основоположником культа Вадимом, дарили ощущение спокойствия и стабильности в этом непростом и чудовищном мире. — Следовательно, ми — это до минор второй октавы, где m — минор, С2 — до второй октавы, — девочка, растопыривая пальчики, безошибочно воспроизвела правой рукой озвученный аккорд, а левой — ноту ми первой октавы. — Мирочтива, ты свет Фузыки. Ты дуальная, бесконечная сущность. Ты и волна, и фотон моего сердца. И уготовано тебе великое будущее среди Сподвижников Демократического Культа, —восторженно распинался Самойлов, что-то рисуя в пожелтевшем от времени и вздувшемся от влаги журнале. Именно путем таких каждодневных занятий Вадим прививал учениками способность пробивать слои памяти, будить уснувшие архетипы, которые порождали сказочных эльфов, добрых духов и волшебных персонажей чудесных сказок.***
— Надо всех собрать, — решил генерал, сделав последний глоток из граненого стакана в потемневшем мельхиоровом подстаканнике. — Это обязательно? — уточнил Котов. — Не обязательно, но желательно, — несколько раздражённо ответил Самойлов. — Вэл оповести всех командиров подразделений об экстренном совещании, чтобы в девятнадцать ноль-ноль по местному времени как штык были в актовом зале. Пусть рапорты готовят! — Да, — хмыкнул Аркадин, — у тебя не залежишься. — Нечего лежать! Не в Мавзолее! Выполняй! — Есть. Разрешите идти? Есть, — нехотя поднимаясь, кряхтел капитан. — Пойду скажу, что мистер «я отливаю, упрев руки в боки» хочет нас видеть на ночь глядя. Через четверть часа в Зале Боевого Управления собрался весь руководящие состав и в ожидании генерала развлекался светской беседой. — … Вы чо, бляди, совсем охуели?! Выебу! Хватит жрать быдлячью хавку! Весь пол в шелухе! Щас пенальти в голову пробивать буду! — негодовал долговязый офицер. — Хуй тебе на воротник, чтобы шея не потекла! — прилетело ему в ответ от господина с землистым ссохшимся лицом и щеткой седоватых усов, дрожавших над верхней губой. — Дамы! А ну завалили ебало! Хватит пикироваться! — рыкнул крупный, слегка заторможенный и расплывшийся полковник. — Генерал идёт! — В мантии профессора эдинбуржского университета? — робко предположил насмешливый звонкий голосок. — Затухни! — Отставить пиздеж в строю! Очко сомкнуть — ровнясь! Яйцы поджать — сми-и-рно! Сменив гражданскую одежду на темно-зеленый военный китель, увешанный собственноручно присвоенными себе наградами, в зале появился боевой генерал Вадим Рудольфович Самойлов. На груди у него, среди прочих, красовался редчайший Орден Ушакова І степени, с погон сурово смотрели орлы и звезды. Его левая рука делала сильный взмах при ходьбе, в то время как правая оставалась неподвижной, — признак упрямства и своенравия. Генерал встал за кафедру и бегло ознакомился с лежавшими перед ним бумагами. — …Боеприпасы к стрелковому оружию… Что это? Каплев, бля, писать научись, уебень тупой! — Самойлов схватил планшетник и швырнул изо всех сил в сторону ефрейтора. Небольшого человека без цвета и запаха, служившего при генерале ординарцем, адъютантом, телохранителем, баянистом, астрологом, врачом, посыльным и, главное, терпеливым слушателем многочасовой философии Вадима, когда тому приходила охота расслабиться и медленно пить разбавленную самогонку, не чокаясь, и не пьянея. От всех его отличало только то, что он перманентно носил брезентовый костюм химзащиты, ограждавший не его, но других обитателей коммуны. Андрей, как и многие жители бункера, был мутантом. Но свободно передвигаться по помещениям, не причиняя вреда окружающим и обстановке, он не мог. Его секрет под воздействием радиации превратился в сильнейшую кислоту, разъедающую любые органические ткани, металлы и даже бетон. Кое-где в деталях скудной обстановки их убежища были заметны следы его пребывания до того момента, как Вадим жестким указом обязал его обезопасить других от себя: расплавленные металлические перила и переборки, прожженые насквозь двери и даже выточенные его потом, словно термитами, углубления в бетонном полу. Все повстанцы за глаза звали его не иначе как «Цианистый Каплев». Впрочем, многие не стеснялись кликать его «Цианистым» в открытую. Андрей не обижался. Он был ценным бойцом. Ведь снаружи, без костюма, он был самым грозным оружием своего генерала и самым неуязвимым. Он мог бороться с морфами просто плюнув им в морду. Здесь же коэффициент его полезности немного снижался. Он делался неуклюжим и неповоротливым, надевая громоздкий и удушающий скафандр. Каплев уклоняться не стал, ловким движением локтя отбил летящий предмет, даже не оборачиваясь — но даже если бы тот угодил ему в голову, это бы не изменило ровным счетом ничего — и в ту же секунду исчез в дверном проёме. Покинув актовый зал, он спрятался за дверью, шепча под нос: «слушай моя девочка», припал ухом к щёлке и с нетерпением ожидал, что будет дальше. — Насколько я успел заметить в столовой, у нас несколько новых пар? Не удивительно, что мы проигрываем войну! Все трахаются вместо того, чтобы сражаться! Зампотыл, зампотех, где старший техник Спаяло?! Гнетущее молчание прервала дико взвизгнувшая дверь. Из полумрака коридора отделился и вальяжной походкой направился к сослуживцам расхлябанного вида парень с серьгой в ухе. — Явилась, красна девица! — поразившись в который раз разгильдяйсву своих подчинённых, выпалил Вадим. — Лицом красна, и телом ладна, да рода знатного, да еще не сватана! Ти де був, богато хворобий? Спаяло! Я тебя спрашиваю! — Стричься ходив, — ответил молодой мужчина, то и дело поправляя густую пшеничного цвета шевелюру, пятерней зачесывая её назад. — Зачем тебе новая стрижка? — откровенно удивился генерал. — Ведь в закрытом гробу прически не видно! Где мой вертолёт, падла?! — А що з им? — рассеяно спросил Спаяло. — Отвечай на вопрос! — Он попал. Далеко зашел, углубился в территорию неприятеля. Засекли они его, окружили… — Так и есть, скорее всего. Тем более, на связь больше не выходит, — подыграл Вадим. — Если на связь не выходит, то может быть, уже и в живых никого нет… — предположил Спаяло. — От ведь мудло либеральное, на ходу сочиняет, а! — генерал хлопнул раскрыто ладонью по трибуне. — Точнее, точнее ты можешь сказать?! — Проебан, тащ генерал! — радостно доложил краснощекий Спаяло. Лицо Вадима покраснело, словно у него перехватило дыхание, а затем он издал странный звук, похожий на писк голодного птенца, и разразился отборной бранью: — Медноголовые опездалы! Ползаете тут как беременные мандовошки, водку пьянствуете, беспорядки нарушаете и ебете все, что шевелится! Кто из вас, паскуд, свои вшивые шкуры Superiorу продал?! Всех под трибунал! Вытащу наверх и самолично каждому пулю в лоб пущу! — Не истери, Вадим Рудольфыч, — убедительным тоном забасил грузный полковник. — Не истерии. Проебано то гениально! Более того, ты уверен, что это был наш пилот, а не, скажем, какой-нибудь обдолбанный сталкер? Потому, что я как-то видел русалку на карнавале. Это была мартышка с приделанным рыбьим хвостом. Очень натурально. — Из тебя такой же медиум, как из радара, — несколько успокоившись, выдохнул Самойлов. — Не было там никого. А значит, это дело рук мутантов Superiorа. И не теракт это, мать его, а покушение на мою жизнь! С завтрашнего дня мой отряд в полном составе и два взвода из роты, вот, Аркадина готовятся к ответному удару! Заставим их спустить свой флаг до уровня наших задниц! Ропот возмущения пробежал по рядам сидящих. Вадим резко вскинул руку, и в зале наступила тишина. — Ты вот чего… командир, ты это… не до наступления нам сейчас, — встав, Аркадин попытался остудить пыл генерала. — Давай просто введём повышенные меры безопасности на нашем объекте, — он видел, как желваки заиграли на скулах Вадима, и поэтому напрягся как взведённая пружина. — Сколько звёзд ты видишь, сынок? — Самойлов указал пальцем на свои погоны. — Их пять, черт возьми! И стало быть, я могу делать все, что пожелаю. Хочешь привести свои доводы — я слушаю, но в итоге я принимаю решения! Вы же все, все, и ты тоже, жизнью мне обязаны! Помни это! Вперёд за брата! И так далее… Выполняй приказ! Капитан попятился к выходу, непрерывно и ошеломленно всматриваясь в лицо командира, как будто хотел разглядеть приметы безумия. Потому что ничем, кроме как безумием, не мог объяснить принятое Самойловым решение. По-клоунски растопырив руки и ноги, он повернулся кругом и направился к выходу, кривляясь и пародируя строевой шаг. В дверях он крикнул, чтобы слышали не только офицеры, но и остальное население бункера: — Будет сделано! Потому что генерал сказал: «Нада!» А раз нада, значит нада!