Модный приговор

       Чимин проснулся сегодня один и почему-то не с утра, а после обеда, ближе к трём. На экране телефона светилось короткое смс от Хосока: «Я в Японию на пару дней, не теряй», которое омега понял как: «Я полетел в Японию убивать кого-то, потому что этот кто-то перешёл мне дорогу», и был твёрдо уверен в безошибочности своих мыслей. Повалявшись в постели ещё немного, Чимин неожиданно вспомнил о вчерашнем письме и договорённости, быстро собрался и, почти ничего не съев, отправился в «Lu».        Как и обещалось, за ним прибыли к офису вечером. Машина выглядела дорогой и знакомой, омега был уверен, что на такой часто разъезжал отец. Внутри автомобиля сидел молодой человек, и Чимину показалось, что он встречал его раньше, причём не раз и даже не два, а больше. Когда тот улыбнулся с лёгким приятным «Здравствуйте, я Джебом» и вежливо попросил пристегнуться, до омеги дошло, что он видел альфу среди охраны отца, и в их доме, и в здании «Park Building Group», и на различных мероприятиях, куда они обычно приезжали всей семьёй. Чимин ответил на приветствие добродушным кивком, полностью доверившись мужчине, и автомобиль тронулся с места.        Через полчаса дороги, проведённой в гробовой тишине из-за общего волнения, они въехали во двор небольшого особняка, принадлежавшего, видимо, Джебому, судя по его хозяйской походке и абсолютному знанию каждого поворота, угла, двери, входа и выхода. — Хотите выпить что-нибудь? — спросил альфа, но, получив отрицательный ответ, нервно вздохнул. — Мне очень жаль, ваш отец, я и он… В общем… Я был очень предан ему, правда, — он, заведя руку за шею, говорил неуверенно, стараясь подобрать нужные слова, чтобы не задеть омегу. — Вам, наверное, тяжело, простите, что заставляю думать об этом снова.        Чимин слушал внимательно, дивясь тактичности альфы. Он не был похож на тех амбалов, которые не могли выполнить ничего, кроме чётких приказов, он был будто как сам Чимин, такой же выжатый, побитый, измученный. Джебом тоже словно лишился чего-то, тоже о чём-то горевал, не знал, куда теперь двигаться и куда себя деть. — Не беспокойтесь, со мной всё в порядке. Я уже… привык? Да, привык. Ко всему привыкаешь рано или поздно. Хочется того или нет, — сказал омега, тихонько улыбнувшись, почти не соврав альфе.        Джебом видел перед собой эту улыбку, видел, что омега действительно более или менее оправился после смерти родного отца, видел всё и жалел, что вообще решился рассказать ему об убийце, жалел, что вновь собирался заставить его страдать. Потому что Чимин для Джебома значил слишком много. Потому что Джебом влюбился в него ещё три года назад, когда приступил к работе в должности главы личной охраны Джонсона.        Впервые Джебом увидел Чимина вживую на одном из дорогих банкетов, устроенном в честь дня рождения какого-то авторитетного мешка с деньгами. В тот вечер альфе было поручено незаметно наблюдать за омегой, чтобы с ним ничего не произошло, и этот вечер растянулся ой как надолго. Чимин даже не догадывался, что по приказу отца Джебом следил за ним денно и нощно целых три года, что он головой своей отвечал за его целость и сохранность, что он сох по нему, как мог сохнуть только самый страшный демон по самому чистому ангелу, как беспрестанно сохла смерть по жизни.        Джебому казалось, что смысл его существования заключался в том, чтобы незаметно заботиться об омеге, трясясь за него не из-за страха перед Джонсоном, а потому, что сам боялся его потерять. Альфа и дальше, соблюдая приказ, с плохо скрываемой радостью следил бы за Чимином, если бы не смерть старшего Пака, а теперь ему ничьё разрешение вовсе не требовалось, и он присматривал за омегой исключительно из личных побуждений. Джебом просто по-другому не умел, не представлял, как можно было добровольно отказаться от Чимина. Омега значил для него намного больше, чем просто работа.        Альфа вполне мог сам уничтожить того, кто лишил Джонсона жизни, мог сделать всё чётко и чисто, но этот «тот» был Чон Хосоком, которого Чимин обожал до беспамятства. А Джебом обожал Чимина и ненавидел Хосока всей душой. Поэтому сейчас, сжав зубы до крошащейся эмали, показывал омеге видеозапись с камеры наблюдения из кабинета Джонсона, которую, видимо, по невнимательности не отключили люди Чона.        Поначалу Чимин был даже воодушевлён, но стоило ему увидеть в кадре фигуру Хосока, который, не колеблясь, пустил пулю в лоб его отца, как он с треском захлопнул крышку ноутбука.        Внутри у Чимина всё сжалось. В голове по одному начали всплывать воспоминания. Сначала о Хосоке, о лилиях, которые он дарил каждый раз неизменно за любой свой проёб, зная при этом, что омега любил розы, затем: о днях и ночах, проведённых вместе, о запахе альфы, о его сильных руках и тяжёлом взгляде — таком, что Чимин не мог не повиноваться ему и устоять не мог тоже. Омега вспоминал всё хорошее, что между ними было, пытался вспомнить что-нибудь настолько плохое, из-за чего хотелось бы убиться, но найти в себе такого не получалось.        Ему вдруг стало всё так понятно, что поверить в это сил не находилось. Им было не суждено стать счастливыми друг с другом только потому, что ничего плохого, а значит и серьёзного, между ними, в их отношениях, не было. Все ссоры, крики, скандалы в действительности казались ничтожно мелкими, но, почему Чимин при воспоминании о них не мог даже нормально вдохнуть, он сам не понимал.        Правильные мысли подкрадывались к омеге незаметно, со спины, предательски тихо, так, чтобы обрушиться на него враз снежной лавиной, которая снесёт последние стены и так хлипкого сознания, насильно откроет все шлюзы, откуда потоком хлынет грязь и кровь, пока державшиеся внутри, сотрёт с лица души омеги оставшиеся светлые воспоминания и превратит его в мишень для отравленных стрел, уже видневшихся вдали.        Чимин сморщился, прикрыв глаза, и мысли, только и поджидавшие этой крохотной слабости, налетели на него без предупреждения и начали шмалять своими острыми неровными краями по сердцу, полосуя его вдоль и поперёк так глубоко и жестоко, что Чимин схватился за левую сторону груди, всхлипывая от боли. Спёртый воздух разом резко вырвался из неожиданно открывшихся губ омеги, а через секунду на весь кабинет раздался оглушающий вопль.        Чимин, сам не заметив, как сполз на пол, рыдал страшно и громко. По иронии судьбы именно в это мгновение хотелось прижаться к Хосоку. Да, к тому самому Хосоку, который на видеозаписи беспощадно лишил жизни его отца, именно к тому Хосоку, которому Чимин верил и которого Чимин так сильно любил, к которому всей душой прикипел. Да, к тому Хосоку — кровожадному чудовищу и убийце, дьяволу и предателю, но Чимин хотел и ничего поделать с этим не мог, от этого и кричал, пытаясь выреветь всю обиду, не зная, как с этим дальше жить. С каждым новым вздохом он начинал плакать сильнее, изредка вытирал тыльной стороной ладони горячие слёзы и что-то хрипел, то ли шепча проклятья, то ли прося о помощи — застывший на месте Джебом не понимал.        Чимин, казалось, не осознавал, где находился. Он был не здесь, витал как-то и где-то вне времени и пространства, стонал от боли, пока не ощутил, что голова его с искажённым от рыданий лицом мирно покоилась на чьём-то широком плече, что его, как он и хотел, прижимали к себе, обнимали и говорили какие-то тёплые слова. И в этот момент, впервые за долгое время, Чимин почувствовал, что не он сам в ком-то потребность ощущал, что не он свою любовь кому-то показывал и навязывал, а в нём нуждались, и только в нём, поэтому и обнимали крепко, поэтому и утешали с настоящей жалостью в голосе.        Этот альфа, Джебом, держал его в кольце своих рук и действительно что-то говорил. Взгляд его был озабоченным, он правда хотел помочь, он хотел бы жизнь отдать, чтобы немного страдания омеги уменьшить, но то было не в его силах, поэтому он только стискивал плачущего Чимина всё сильнее, нависая над ним чёрным грозовым облаком, даря в этот момент такую защищённость и поддержку, что Чимин, совсем ни о чём не думая, обнял его в ответ. Омеге вновь казалось, что этот альфа чувствовал то же, что и он сам, поэтому сжимал обеими ладошками ткань пиджака на его спине и ревел без смущения и страха, что его засмеют.        За всё оставшееся время Чимин, повисший на альфе приятным балластом, не произнёс больше ни слова, но в глазах его горели дикие, пугающие своей природой огоньки, из-за чего Джебом и не подумал отпускать его куда-либо от себя и решил уложить спать в одной из спален своего дома.        Как было бы замечательно, если бы люди ничего не чувствовали, подумал альфа, гася свет в столовой после того, как перенёс зарёванного Чимина на кровать.

✲✲✲

       Джин, прилетевший в Японию на выставку шёлка, стоял у ленты для выдачи багажа в своём розовом пальто, с подушкой для сна в самолёте, с взъерошенной от нервных кивков чёлкой и с недовольно надутыми губами. Хосок, никак не ожидавший увидеть омегу здесь, стоял позади него, залипнув на — извините, блять — кончики его ушей с довольной полуулыбкой на губах, и слушал, как тот пытался что-то кому-то объяснить на корейском.        Сейчас Джин был смешной. Джин был сонный. Джин был какой-то привычный до тёплой истомы в груди. Ещё Джин, несмотря на помятый вид, всё равно выглядел изящным, грациозным и незаконно, совершенно нестерпимо — по крайней мере для Хосока — красивым. Омега был разным каждую их встречу. В основном отрицательно разным: то заплаканным, то грустным, то напуганным. Альфа ещё ничего, кроме печали в его глазах, не видел, а хотелось бы, даже больше чем очень. И думать он ни о чём не мог, читая эту тоску в чужом блестящем взгляде, кроме как о том, что бы такое сделать, чтобы поднять омеге настроение.        В мыслях Хосока в такие моменты всё вокруг сливалось в сплошное джинджинджин, ровно как и теперь.        Все эти встречи с омегой не выглядели как случайность, да и Хосок, признаться, в случайности никогда не верил. Тем паче, не так давно он вообще ничего, кроме смерти, не признавал, а сейчас добровольно жертвой чужой красоты пал, почему-то шёл на поводу у жизни и сворачивать с нового направления даже не думал. Хосоку недавно начало казаться, что он уже достаточно набегался. Он ощущал себя дико старым и не единожды уже спрашивал себя: жизнь нынешняя, неспокойная, страшная — то ли это, чего он хотел, к этому ли он рвался, руша всё на своём пути, к этому ли так рьяно стремился. Чаще всего Хосок не мог ответить на собственный вопрос ни «да», ни «нет», поэтому только качал головой и раз за разом перезаряжал Вальтер после кровавых стычек со всякими уродами. Он и в Японию прилетел потому, что попросил Чонгук, так как дело касалось клана.        Хосок мог умереть в любой день, да что там, в любую минуту, одна пуля – и готово, но до встречи с Джином это его нисколько не колыхало, страха почему-то не было. А теперь вот, внезапно свалившееся будто с неба желание жить захлестнуло Хосока огромной ледяной волной, беспощадно топя его и обещая показать, что дальше — больше, что судьба его не была кем-то предрешена, и Хосоку оставалось только тонуть под всеобъемлющим цунами чувств без шанса восстановить дыхание и вернуться к привычной жизни. Потому что теперь рядом, хоть и не официально, был Джин, ещё ни о чём не догадывавшийся, и ради него Хосоку очень хотелось себя поберечь.        Так альфа желал думать и думал, скрывая, что жить ему хотелось не только ради омеги, но и для самого себя. Пока Хосок дышал, он мог спокойно наблюдать за Джином, он мог любоваться им, заботиться о нём, любить его. Хосок получал удовольствие и не был готов расстаться с этим, поэтому стал ценить собственную жизнь как никогда. Поэтому он, дорожащий отныне каждым мгновением, видя, что Джина совсем не понимают, тут же подошёл ближе к нему и негромко сказал: — Привет.        Омега вздрогнул, почти вскрикнув от неожиданности «господи боже мой», и быстро повернулся, чтобы в следующую секунду въехать лбом в лоб Хосока. — Ты? — вышло каким-то обречённым стоном, и Джин подумал, что только этой проблемы ему ещё не хватало. — Я могу чем-то помочь? — Хосок потёр горящий лоб одной рукой, другой — крепко, но нежно перехватил запястье почти отвернувшегося от него омеги и кивнул на людей, глядящих на них с любопытством.        Джин, уставший и раздражённый, всё взвешивал и обдумывал ровно полминуты, ещё полминуты он не мог поднять взволнованного взгляда на ждущего чего-то альфу и, в конце концов решившись, прекрасно зная, что, кроме Хосока, его проблему никто не разрулит, выдохнул вынужденное: — Было бы неплохо. Мой чемодан, похоже, потерялся.        Для Хосока эти слова были всё равно что зелёный свет, разрешающий движение, открывающий длинный и долгий путь во что-то совершенно чудесное, поэтому он тихо произнёс, глядя омеге в глаза, буквально приказывая, «подожди меня здесь пять минут, никуда не уходи», и так же неожиданно исчез невесть куда, как и появился невесть откуда. А Джин, послушно ожидая его, как-то просто решил, что, если альфа сейчас всё уладит, он, возможно, сделает для него всё, что тому будет угодно, хоть в отель с ним поедет на всю ночь. Потому что Чон Хосок был как, мать его, супергерой, у него словно предназначение такое было — помогать Джину, вытаскивать его из дерьма, жалеть, а Джин в ответ либо уходил, либо не желал видеться с ним больше вообще. Это напрягало. Столько заботы от чужого человека омега ещё никогда не получал…        А может, просто Хосок был ему не чужой?        Все эти его улыбки, от которых у Джина вздохнуть нормально не получалось, все эти его прикосновения и голос — господи, что творил с Джином голос альфы, лучше не знать никому — казались чудовищно правильными и родными, тёплыми до безумия. — Можешь забрать багаж через полчаса, — сказал Хосок, только что подошедший к конкретно так подвисшему Джину, бесстыдно ворвавшись в ход его размышлений.        «Ну и зачем ты такой?» — прохныкал про себя омега, поражаясь тому, каким хорошим был Хосок — «Ты же меня своими поступками с ума сведёшь». — Ты мне обещал кофе-брейк, помнишь? — будто читая его мысли и решив разрушить его психику окончательно, спросил Хосок, стоявший перед омегой вновь, но уже ближе к нему, и говорил почти шёпотом. — А? — раскрыл рот Джин, и вправду не расслышав вопроса. — Ты обещал выпить со мной кофе, — повторил альфа, пряча улыбку в кулаке. — Так что, идём? — он показал жестом в сторону кофейни, с трудом удерживая себя, чтобы по-хозяйски не приобнять растерявшегося омегу за талию. — Да, — проговорил Джин на вздохе, одними губами, но Хосок его услышал.        «Может, ещё и замуж за меня выйдешь?» — усмехнулся альфа про себя, и омега ответил спокойное: — Да, конечно. Пойдём.        Джин улыбнулся, и обомлевший Хосок встал рядом, взяв его под руку. Омега, неизвестно почему, ничуть не отодвинулся и руку альфы от своей не убрал, только смущённо оглянулся по сторонам. — Ты знаешь японский? — усевшись за столик в кофейне, спросил Джин. — Мой отец — «был главой крупнейшего клана якудза» — японец, — невозмутимо ответил альфа. — Я полжизни здесь провёл.        После этих слов Хосок ненадолго замолчал. Обсуждать семью ему всегда хотелось меньше всего, потому что родными он мог назвать всего несколько человек, и отец в их число не входил. Поэтому после смерти старшего Чона Хосок без объяснений отказался от места главы японской части клана, оставив это на Чонгука, и вернулся в Корею, взяв в свои руки не менее важную корейскую его часть.        Хосок Японию терпеть не мог, но сегодня впервые в жизни был благодарен ей, потому что встретился с омегой в токийском аэропорту. — Может, сходим поужинать, раз уж мы здесь вдвоём? У меня не так много дел, чтобы я не нашёл свободного вечера для этого, — Хосок со звоном опустил крохотную кофейную чашку на блюдце, пригвождая наглым взглядом удивлённого Джина к стулу.        «Мы. Здесь. Вдвоём.» — прокрутил ещё раз услышанное омега, уставившись на Хосока с театральным непониманием в глазах.        А кто они были друг другу такие, чтобы вместе куда-то ходить? Кем каждый из них друг другу приходился, чтобы вообще вот так просто сидеть рядом и разговаривать о какой-то фигне? Что это за связь образовалась между ними, что Хосок как от нечего делать ни на секунду недвусмысленно прямо в лоб предлагал сходить на самое настоящее свидание, а у Джина язык не поворачивался ему отказать?        Как они за пару встреч до такого докатились, омега не понимал, он очень, правда, очень хотел бы провести с альфой один вечер, но «мне же опять больно будет» здорово било по голове отрезвляющей кувалдой, и Джин готов был в пояс поклониться этой грёбанной мысли, которая напоминала о прошлых, слишком пустых и неприятных, отношениях, о разводе и одиночестве. Джину вроде как стоило бы уже забыть, плюнуть на произошедшее, упасть в объятия Хосока, но ебучие воспоминания не позволяли решиться на это до конца. — Навряд ли получится, — словно извиняясь, сказал омега. — Я здесь буквально на пару дней. — Я тоже, — не без стали в голосе проговорил Хосок. — У меня не будет времени, — сделал ещё попытку Джин. — А я всё равно позвоню, — скрестил руки на груди альфа, приподняв бровь. — Откуда у тебя мой номер? — спросил возмущённый Джин, понизив голос, и дёрнул альфу за рукав рубашки, приблизив его к себе вплотную. — Я не давал его тебе. — Неважно, — с улыбкой произнёс Хосок почти в губы омеги, беззастенчиво разглядывая его лицо. — Я тороплюсь, — вспыхнул Джин, отодвинулся от альфы и вскочил из-за стола.        Через пару секунд его уже не было в кофейне, а у Хосока, наконец уловившего почти незаметный, оставшийся после омеги лёгким шлейфом запах роз, почему-то сильно колотилось сердце.

✲✲✲

       Тэхён вспомнил, что, вообще-то, у него в квартире один одинёшенек сидел крохотный некормленный щенок, когда они с Намджуном почти раздели друг друга. Поэтому, распрощавшись с альфой скромным поцелуем, омега сел в вызванное им такси и помчался домой, переживая и обещая себе стать ответственней.        Вернувшись в собственную квартиру и обнаружив, что с щенком было всё в порядке, Тэхён со спокойной душой упал на диван, нежно взял лающий комок в свои руки и прижал его к шее, чмокая в чёрный блестящий нос. — Я самый счастливый, слышишь? — спросил омега у щенка, мягко обнимая его. — Ты не представляешь, какой он.        Дальше из уст Тэхёна полились самые хвалебные отзывы, самые яркие комплименты, самые красивые и вычурные прилагательные, на какие он только был способен. Щенок лизал его щёки, а омега всё болтал без умолку, ворочаясь на диване с боку на бок: то закидывал ногу на ногу, то размахивал в воздухе ступнями, то ложился на живот, зарываясь алым от смущения лицом в мягкую шерсть малыша.        И когда то, что было, превратилось в то, что есть, спрашивал себя Тэхён, играясь с щенком как ребёнок. Недавно Намджуна убить хотелось, теперь омега даже думать о нём без любви не мог, от этого чувство обезоруженности и тепла приятно расползались по телу Тэхёна с невероятными быстротой и эффектом, делая его ещё более возбуждённым. — Я обожаю его больше, чем тебя, прости, — широко улыбнулся он, извиняясь перед щенком. — Только не дуйся, малыш, хорошо?        Пёсик на секунду замолк, а потом глупо, будто совсем кроха, ткнулся кончиком носа между ключиц Тэхёна, точно так же, как это делал Намджун два часа назад, и омега пискнул от прилива счастья.

✲✲✲

       Чонгук поймал Юнги за руку и усадил на свои колени, сразу же жадно припадая губами к его шее. — Дурак, отпусти, — проворчал омега. — Я хочу спать.        На самом деле, Юнги спать нисколько не хотел, но встречаться с Хосоком, несмотря на то, что тот являлся родным братом Чонгука, не хотел ещё больше. Альфа немного пугал его, а омеге сейчас совершенно нельзя было волноваться. — Посиди со мной немного, — попросил Чонгук, обнимая Юнги за большой круглый живот размером с баскетбольный мяч. — Я соскучился. — О, дорогой, — боясь расплакаться от прилива нежности, тут же смягчился омега, ставший с этой беременностью совсем сентиментальным. Он обнял альфу за шею, скрестив руки за его головой, и поцеловал его в висок.        Чонгук действительно соскучился, потому что они давно не проводили время вместе: причины были разные, но в основном — его дела и здоровье омеги. Юнги был такой тоненький и маленький, что врачи беспокоились, как пройдут роды, поэтому последние месяца четыре он проводил в больницах и медицинских центрах 90% своей жизни. Чонгук жутко переживал за Юнги, видя, что беременность высасывала из него все соки, но ничем толком помочь не мог, разве что обеспечивал его комфортным передвижением из одной больницы в другую и прочной охраной. Но Юнги ни на что не жаловался, выглядел счастливым, вкусно кушал и думал только о ребёнке, порой совсем забывая про существование Чонгука. Альфа бы обиделся, но позволить себе этого не мог, боясь, что омега начнёт переживать из-за этого и почувствует себя плохо. — Хочешь, отнесу в спальню? — промычал Чонгук, затягиваясь запахом шеи Юнги, совсем вжав его в себя. — А вот хочу, — надменно сказал омега, но крепко вцепился в плечи альфы, когда тот неожиданно поднял его на руки. — Я же пошутил, Чонгук, — и опустил глаза, улыбаясь. — У меня плохое чувство юмора, — хмыкнул альфа и зашагал в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, с омегой на руках. — Всё, спокойной ночи, птенчик, — Юнги чмокнул скривившегося от приторного птенчик Чонгука в губы, который терпел милые прозвища на протяжении уже семи месяцев, и в развалку пошёл к гардеробной.        Мало обласканный Юнги Чонгук проводил его хромающую на одну ногу фигурку тоскливым взглядом, осторожно прикрыл дверь их спальни и спустился на первый этаж. — Ты поздно, — усмехнулся он, встречая брата в гостиной. — Юнги только что сбежал, сказал, что хочет спать.        Хосок хохотнул и всучил Чонгуку букет, предназначенный именно для омеги. — Завтра ему подаришь, можешь не говорить, что от меня.        Чонгук только оскалился, настраиваясь на разговор. — Как там? — спросил он, имея в виду Сеул. — Нормально. Пока что, — ответил Хосок и принял бокал из рук младшего.        В воздухе повисла давящая тишина. По Чонгуку было видно, что терпения в нём практически не осталось, а гнев обволакивал его прочным чёрным облаком. Ему хотелось убивать, его бесило неподчинение, он был раздражён. — Блять, как же я ненавижу эту суку, — не сдержавшись, сквозь зубы процедил Чонгук, так тихо, чтобы не разбудить наверняка уже задремавшего Юнги. — Шин? — спросил старший, нахмурившись.        Чонгук кивнул и, после спокойного «выкладывай» от Хосока, опустился напротив него, ставя свой бокал на столешницу и разминая напряжённую шею.