✲✲✲
Хосок расхаживал по своему кабинету, закатывая манжеты рубашки, и напряжённо обдумывал сказанное Намджуном минуту назад: «Чимин — чокнутый, их одних ни в коем случае отпускать туда нельзя». Хосок не боялся, он Чимина, острого на язык, но слишком нерешительного на деле, знал прекрасно, однако запомнившиеся ему слова омеги о том, что Джин у него — как враг номер один — всегда на мушке находился, заставляли порой натягиваться нервы альфы в струнку. — Я уверен, там как минимум пол клана Пак будет, — мрачно проговорил Намджун, которого тоже не отпускало странное ощущение приближающейся бури. — Да, нам с ними лично встречаться опасно, — Хосок усмехнулся, понимая, что если они столкнутся вместе, обязательно кто-нибудь начнёт пальбу, и ляжет куча народу, вообще ни к чему не причастного. — Действовать нужно аккуратно. После смерти Джонсона и расставания Хосока с Чимином, Паки, прекратив все сношения с Чонами, почти сразу переметнулись на сторону Шинов, которые, чувствуя нужную поддержку, стали слишком борзеть, постоянно пытаясь отхватить себе кусок владений побольше. В Японии их частично удалось подавить — Чонгук, у которого интерес в истреблении Шинов был сугубо личный, то и дело сообщал старшему брату о том, что у него вышло отвоевать и сколько потерь от его рук понесли эти суки. В Китае они вели себя потише — боялись триады Чжан, зато в Корее регулярно предъявляли права на то, что принадлежало им лишь косвенно, к тому же настраивали другие, пусть полуживые, но всё же действующие кланы против Чонов. Хосока это не то чтобы сильно беспокоило, так, слегка напрягало — не больше, он в собственной силе уверен был, но публичность Джина и Тэхёна, из-за которой все друзья и враги Чонов знали, с кем встречались глава клана и его правая рука, заметно меняла погоду. Хосок и Намджун, в случае чего, защитить их сумеют, конечно, но будет лучше, если дело до резни из-за омег не дойдёт. — Мероприятие закрытое. Для одной половины нашей охраны пропуски фальшивые надо сделать, займись этим, — после некоторых раздумий сказал Хосок, обращаясь к Намджуну. — Вторая половина официально с Джином и Тэхёном будут. — Может, мне тоже пойти? — спросил Намджун, надеясь хотя бы на одобрение Хосока. Да, смешно ревнующий Тэхён строго-настрого запретил ему в одном пространстве с Чимином вообще находиться, но разве альфе было не похуй? Он вполне мог проникнуть на показ и остаться незамеченным, чтобы всё проконтролировать и не дать случиться чему-то непоправимому, а Тэхён ему потом ещё спасибо за это сказал бы. — Не спеши собой рисковать, — похлопав Намджуна по плечу, Хосок отрицательно покачал головой на его рвение. — Ты один из немногих, кому я свою жизнь и жизнь клана доверить могу. Наблюдай за всем издалека, но сам там не показывайся. Намджун недовольно хрустнул шеей и произнёс: — Будет сделано. Хосок отсалютовал ему, вышедшему из кабинета, и уселся на диванчик у стены, облокачиваясь на колени. Предчувствие было хуёвое. Оно со дна души альфы кипящей смолой к его горлу поднималось, все органы внутри жаром опаляло, оставляло на них чёрную копоть, падало с кончика языка тлетворными каплями на пол, собой его растворяло. Хосок ненадолго с этим ощущением распрощался и даже не предполагал, что оно так быстро назад вернётся и настигнет его тогда, когда всё ровно и гладко идти будет. Они действительно не очень хорошо расстались с Чимином, чьи покровители были вполне способны превратить всё, что представляло для Хосока хоть какую-то важность и ценность, в прах. А Хосок этого допустить никак не мог. Он существовать по-настоящему не так давно начал, смысл жизни только-только обрёл, и если кто-то у него это отнять вздумает — он будет драться до последнего. Себя в ярости потеряет, Дьявола, внутри сидящего, часа своего ждущего, наружу выпустит, но выстоит до конца. Хосок все пули на врага истратит, все силы на его уничтожение изведёт, ни себя, ни своих людей не пожалеет, в чужую кровь с головой в очередной раз окунётся, сделает всё ради того только, чтобы его, после битвы измученного, живой Джин своими родными объятиями встретил. Хосоку ничего, кроме этого, не нужно было, Хосок о большем и мечтать не смел. Он омеге все победы посвятит, к ногам его и жизнь свою, и весь мир бросит, лишь бы тот его любовью своей, как сейчас, лечить не переставал, лишь бы дальше в его полные черноты дни свет своим присутствием привносить не заканчивал. Хосок чуял, что показ Чимина чем-то плохим обернётся, но угадать, чем, никак не мог, поэтому надеялся на то, что Паки совместно с Шинами не перейдут черту, после коей их будет ждать далеко не тот триумф, на который они так уповали сейчас, а ёбаный персональный Ад, устроенный Хосоком исключительно для них одних.✲✲✲
— А зачем нам охрана? — крутясь перед большим зеркалом в спальне и поправляя шёлковый воротник, спросил Джин у стоявшего рядом, любовавшегося им альфы. — Это же всего лишь показ. — Чтобы я не волновался, — Хосок подошёл к омеге совсем вплотную и сцепил руки на его животе. Джин посмотрел на него настороженно, ловя в зеркале его подёрнутый какой-то непонятной тоской взгляд. — Ты их даже не заметишь, честное слово. Это чисто для подстраховки, не хочу, чтобы тебя прямо у меня из-под носа стащили, — попытался отшутиться Хосок. — Ну ладно. Как скажешь. Пожав плечами, Джин, с альфой в такт под беззвучную музыку покачиваясь, украсил свою мочку длинной, вьющейся змейкой по его шее серёжкой. В расшитой жемчугом кремовой блузке, с чуть бледной после бессонной ночи кожей и самой тёплой улыбкой на свете он выглядел как сокровище, потеря которого точно могла бы стоить Хосоку жизни. — А если и вправду стащат? Ты придёшь и спасёшь меня? — Можешь в этом даже не сомневаться, — заверил его альфа, подмигивая. Хосок грел поцелуями в висок, грел крепкими руками, грел своим запахом, все пустоты безграничной любовью в Джине заполнял. Омега развернулся к альфе лицом и прижался к нему, всегда горячему, ближе, сильно обнимая. Рядом с Хосоком к нему потихоньку возвращались прежние силы, и даже становилось немного жалко от того, что вот так, с альфой в обнимку, вечно простоять нельзя было. — Тогда нам нечего бояться, — выдохнул в его шею омега. От этих слов внутри Хосока что-то с хрустом сломалось — Джин ему доверял, надеялся на него, в защите его не сомневался. Альфа тихо сказал «разумеется» и носом зарылся в волосах омеги, по затылку его поглаживая. — Машина ждёт внизу. Как всё закончится, приезжай ко мне, иначе я точно сдохну от скуки. — Обязательно приеду и откачаю тебя с помощью искусственного дыхания, — весело хмыкнул омега. — Оу… — Хосок прилип к его улыбке своими губами. — Замётано.✲✲✲
Новая коллекция, разработанная Чимином, к огорчению Тэхёна, который весь показ сидел с максимально недовольным лицом, оказалась не так уж и плоха, а сам Чимин, не переставая светиться от радости и гордости, позировал для всех фотографов уже полчаса. — Мда, — протянул Тэхён, закатывая глаза. — У него что, появился вкус? — Сам в шоке, — согласился с ним Джин. — Но тебя, поверь мне, никто не переплюнет, — опрокидывая в себя шампанское из бокала, Тэхён ласково взглянул на брата. — Спасибо. — Тем более, он скоро съебётся и перестанет мозолить нам глаза. Джин ничего не ответил, размышляя о причине, по которой Чимин хотел уйти. Он должен был думать об этом меньше, но такое внезапное заявление конкурента об отходе от дел почему-то периодически пробуждало в нём некоторое смятение. — Не кисни, — Тэхён потряс Джина за предплечье. — Пошли, пообщаемся с кем-нибудь немного, пару слов журналистам скажем и свалим отсюда нахрен. Я не могу смотреть на этого идиота слишком долго, — он кивнул в сторону Чимина. — Голова начинает болеть. Тэхён потянул Джина за собой к их общим знакомым, которые охотно приняли их в свою компанию и начали расспрашивать братьев про их дальнейшие планы. Тэхён сразу стал отвечать на вопросы о том, в рекламных проектах каких брендов он снимется в скором будущем, и рассказывать о мечте наконец взять отпуск и улететь со своим альфой в Париж на заслуженный долгожданный отдых на парочку месяцев. «Такие счастливые, аж плохо становится», — про себя проговорил Чимин, издалека наблюдая за ними двумя, что-то обсуждающими с кем-то из гостей, и направился в их сторону. — Сокджин! — наигранно радостно воскликнул он, встав между братьями. Тэхён моментально скривился, но спрятал коготки, готовые вцепиться в волосы и лицо Чимина за то, что тот к его Намджуну приставал, а если и не приставал, Тэхён всё равно причину ему вмазать нашёл бы. — Я бы хотел поговорить с тобой наедине, — таким беззлобным тоном произнёс Чимин, что стоило бы задуматься, с чего это вдруг ему так любезничать приспичило. — Опытом обменяться, или типа того. «Не ходи» — строго посмотрел на Джина Тэхён. Но старший, его молчаливую просьбу игнорируя, пошёл за Чимином. — Предатель, — обиженно пробубнил Тэхён Джину вслед и опять вернул всё своё внимание к знакомым. Отойдя в самую тихую часть зала, почти за кулисы у подиума, омеги остановились, и Чимин спокойно спросил у Джина, будто они о погоде всё это время разговаривали: — Как там клан? Джин посмотрел на него с хорошо заметным удивлением на лице, мол «ты о чём вообще?». Чимин именно такого потерянного взгляда от него и ждал, Джин своим поведением только что подтвердил разом все его догадки. — Бедняжка, — с жалостью проговорил Чимин, но в его блестящих от жажды мести глазах, кроме костров, жестокостью пылающих, ничего больше не плясало. Он Джина на этих кострах вот-вот поджарить намеревался, и никто не был в силах его остановить. — Разве Хосок тебя ни во что не посвятил? Давай я всё расскажу, хочешь? — спросил он невероятно участливо, так, словно самое благое дело в своей жизни совершить собирался. Джин, искушённый и заинтересованный, неуверенно кивнул, ещё не зная, что, соглашаясь его выслушать, на погибель собственную в это мгновение шёл. И Чимин рассказал ему всё. Джин, поначалу в чужие речи не вникая, думал, что тот просто шутил. Шутил по-дурацки, шутил страшно, шутил больно. Но на самом деле Чимин его в правде топил, тяжёлой рукой на затылок давил, вынырнуть на поверхность, чтобы воздуха немного схватить, не позволял. Он с совершенно умиротворённым лицом такие ужасы про Хосока рассказывал, что Джин верить в это всё не хотел нисколько: отрицал, виду, что повёлся на его слова, старался не подавать, а Чимин его дальше землёй кладбищенской сверху засыпать продолжал, ещё немного — и плиту мраморную ставить можно будет. Ничего, Чимин её сам притащит и поставит, и венок красивый из кроваво-алых роз на свежую могилу опустит, и ленточку с «покойся с миром, Ким Сокджин» вокруг этого венка обвяжет. Ему всё это сделать только в радость будет. Чимин не физически убить Джина собирался, как Хосок подумал, кучу охраны с ним для защиты послав, он его, ни капли крови не проливая, жизни мог лишить. Уже лишал. Острыми как лезвия словами, горькой правдой, страшной сутью душу его на отдельные части дробил, концентрированное счастье из неё жадно высасывал и останавливаться не планировал. Здесь не смог бы помочь ни один телохранитель альфы. Чимин наблюдал, как в глазах Джина звёзды по одной меркли, как из них всё живое пропадало, но поблажек никаких ему давать не собирался, решил до конца начатое довести. Джин, услышанным полностью разрушенный, мог бы попытаться заново оборону выстроить, любовь свою отвоевать, но, в себя заглянув, с горечью обнаружил, что внутри него всё давно с землёй было сровнено, ни кирпичика, ни камушка целого не осталось, только пыль да песок, поэтому он, всё равно на смерть обречённый, позорно недругу сдавался. А Чимин, бессилие чужое видя, не прекращал ни на секунду, точку в своём рассказе всё никак поставить не хотел, каждым новым словом очередную глубокую рану на теле Джина оставлял, и это зрелище чудовищно ему доставляло. На Джине места живого уже не было, но он, боль преодолевая, кровью захлёбываясь, до сих пор дышал, за что Чимин его ещё жёстче крошил, на ломтики тонкие резал, линовал вдоль и поперёк, ядом, с губ сочащимся, травил, добивал. — А знаешь, что самое страшное? — впервые дрогнувшим за всю эту тираду голосом спросил Чимин. — Хосок не просто жестокий, он жестокий беспощадно. Он отца моего убил, а затем на похороны его, как ни в чём не бывало, пришёл. Это был контрольный в голову. Джин почувствовал, как из проделанного Чимином отверстия во лбу по переносице побежала тонкая кровавая дорожка, как ему дальше жить с кратером в груди, искромсанные внутренности обнажающим, никак придумать не мог. Хотел собственные остатки с пола соскрести, но даже этого сделать не получалось. «Один-один, Ким Сокджин», — заключил про себя Чимин и, не глядя на него, пошёл обратно к приглашённым на показ гостям. Джин, мутным от слёз взглядом чужую спину провожая, сделал маленький шаг вперёд, не успев поймать своё истерзанное сердце, моментально разлетевшееся вдребезги от падения с такой высоты. Он не помнил, как нашёл Тэхёна и сказал ему, что домой поедет, потому что плохо себя почувствовал, не помнил, как в машину сел и как в квартире своей очутился. Но он замечательно помнил всё, что поведал ему Чимин: каждая фраза, каждый звук, каждая произнесённая им буква отпечатались в его памяти несмываемыми чернилами. Единственным, в чём Джин сейчас был уверен абсолютно, являлось кристально чистое ощущение того, что он просто не справится со всем этим вылитым на него дерьмом. Сидя на полу в тёмной прихожей, оставшись один на один со своими новыми страхами, он глухо рыдал, зажимая рот ладонью, и чувствовал себя самым обманутым и брошенным существом во вселенной.✲✲✲
Когда на часах высветилось 00:00, а омега так и не появился в особняке, Хосок, подозревая, что нечто страшное случилось, решил сам к нему поехать. Выкуривая по дороге сигарету за сигаретой, с чудовищной силой вдавливая педаль газа в пол, он к самому худшему готовился, и правильно делал. Бросив Ламборгини возле небоскрёба, альфа быстро поднялся на лифте на нужный этаж и, стоя уже напротив квартиры омеги, заранее знал, что его ожидало внутри неё. Хосок толкнул незапертую дверь вперёд и вошёл. В пяти шагах от него, весь сжавшись, сидел Джин, колени руками обнимая. Спрашивать, что случилось, смысла не было никакого, он по виду омеги всё сразу понял, хотел бы ближе подойти, но не решался, так и замер у входа, загнанно дыша. Омега поднял на него голову и взглядом полным жалости взмолился: «Не убивай мои — наши — надежды, скажи прямо сейчас, что ты не тот, кем описал тебя Чимин, и я тебе поверю, я тебе всегда верил. Скажи вновь, что мне бояться нечего, и я в твои объятия, как раньше, упаду. Пожалуйста, просто скажи, что на твоих руках чужой крови нет, успокой меня, не превращай мой мир в ещё большие руины». Хосок всё, о чём омега просил, в глазах его, влажно блестящих, прочитал, но все его оправдания застряли где-то на уровне глотки, не желая выходить наружу. Он смотрел на омегу с грустью, с тоской, с отчаянием, но ни слова в свою защиту не произносил. Сам знал, что молчанием этим и себя, и Джина уничтожал, от боли там, где сердце должно было находится, почти выл, но на ногах стойко держался, хоть и на колени упасть, до крови их разбивая, хотелось дико сильно. Даже переломанные к чертям кости, разодранная до мяса кожа, отверстия от пуль по всему телу, угрожающие жизни колото-ножевые не причиняли таких страданий, как лишённое любви, а значит кислорода, сердце. Хосок все виды боли физической лично испробовал, на себе испытал, но эту, первоклассную, духовную, на двоих разделённую, ни с чем сравнить не мог. Джин выглядел так, будто никогда его больше не обнимет, ни за какие заслуги не поцелует, лучезарную улыбку ему даже под страхом смерти не подарит. Осознание своего положения заставляло Хосока кричать: — Прими меня таким, какой я есть, или убей меня. Его грудь поднималась и опускалась, пытаясь весь воздух комнаты в себя вобрать. Омега продолжал так же тихо плакать, словно перед ним никого не было, словно тот, кого он не так давно самым важным человеком в своей жизни считал, неожиданно прозрачным сделался. И это было истиной, тот человек для него по-настоящему исчез. Перед Джином остался только Дьявол, оболочку альфы на себя натянувший, разъярённый, чёрный насквозь, чужие души к себе прибирающий и даже не стыдящийся этого. Хосок кричал: — Люби меня вопреки ужасу. Джин ощущал, как с ног до головы инеем от взгляда альфы начал покрываться, как внутри от голоса его всё беспощадно стягивало, как страх только усиливался, отступать не собираясь, как мучил слабого омегу, как в кислоту его опускал, до костей всю плоть проедающую. Джин, холодом скованный, Хосоку не отвечал, ледяными шипами покрывался, защититься ими хотел хоть как-то, а альфа, будто боли не чувствуя, руки, готовые от шипов этих кровью истекать, вперёд выставлял, к омеге тянулся как к солнцу, показывал, что безоружным перед ним был. Хосок кричал: — Люби меня из-за него. Джин громко застонал, окончательно на куски распадаясь, лицо, слезами залитое, к потолку поднял. Альфа являлся чудовищем, монстром, убийцей, любить такого, как он, было нельзя, любить такого, как он, было невозможно, омега сам себя поверить в это заставлял, но с тем, что любил его, как и прежде, ничего поделать не мог. Альфа просил его из-за ужаса любить, у Джина из-за ужаса его даже ненавидеть не получалось. Хосок достал Вальтер, затем на пол его положил и к вздрогнувшему от стального звука омеге носком туфли подтолкнул. — Просто, блять, пристрели меня, если я тебе больше не нужен, — так бешено произнёс он, что Джину стало совсем жутко. — Потому что я себе без тебя не нужен тоже. Хосок омеге тайну за тайной открывал, действиями своими говорил: «Я жил в ёбанной тьме, грешный, слепой, сбитый с толку, благодаря тебе — на свет впервые решил пойти. Кто, если не ты, сможет вытащить меня из всего этого? Кто, если не ты, сможет полюбить меня вот такого?» — Хосок, уйди, — задыхаясь, сквозь слёзы наконец провыл омега. От услышанного сердечный ритм альфы замедлился настолько, что он биение в грудной клетке совсем слышать перестал. Он, на корточки присев, кожей, кончиками пальцев, всей душой ощущал, что от него остатки их общего, драгоценного счастья уходили, их жизни заодно с собой унося. Омега перед ним как роза, в азот жидкий только что опущенная, хрупким стал, одно неловкое движение — и разобьётся так, что его уже не спасти будет. Хосок, горячей ладонью щеки омеги касаясь, молотком железным по безжизненной розе со всей силы ударил, в щепки её разнося. — Я хочу рассказать тебе о каждой страшной вещи, которую я совершил, и хочу, чтобы ты любил меня даже в этом случае. Любил, осознавая, кто я такой, — проговорил альфа тихо. Джин, от чужих прикосновений уворачиваясь, зарыдал пуще прежнего, руками уши закрыл, слушать Хосока не желая, к стене в страхе ещё плотнее прижался, слиться с ней пытаясь, скрыться, исчезнуть, в воздухе, болью отравленном, раствориться. Он альфу отталкивал, крепостью бетонной решил от него оградиться, наивно думал, что получится, не догадывался, что Хосоку на таран пойти вообще ничего не стоило. Джин мог сколько угодно воспоминания о том, что он с Дьяволом спутался, по одному из себя вытаскивать и на открытом воздухе умерщвлять, мог спиной к альфе раз за разом поворачиваться, не видеть его, не слышать, но вывести его из своего организма полностью всё равно был бессилен. — Уйди, пожалуйста, — повторил омега, остатки жизни из Хосока просьбой этой выбивая. Альфа поднял Вальтер, у его ног лежащий, хотел сердце своё на это же место кинуть, омеге в жертву его принося, но оно и так давным-давно ему целиком и полностью принадлежало. Это являлось истиной, им обоим совершенно понятной и не требующей каких-либо подтверждений и объяснений. — Ты всё равно ко мне вернёшься, похуй, когда — завтра или через год — всё равно ко мне придёшь. Думаешь, из жизни своей выкинуть меня сможешь? Джин знал, что не сможет. — Не пытайся меня отталкивать, я как был рядом, так рядом и останусь, — уверенно произнёс Хосок. — Я от тебя не откажусь, поэтому просто смирись с тем, кто я такой. Нужно время? Пожалуйста. Сколько угодно. Я ждать умею, поверь. Я всю жизнь тебя одного ждал, надо будет — ещё столько же времени в ожидании твоего прощения проведу. Но не надейся, что я про тебя забуду. Ты у меня вот тут, — альфа указал пальцем на левую сторону груди, вытянулся в полный рост, развернулся и вышел из квартиры, оставляя омегу одного в звенящей после сказанных им слов тишине. Совершенно выжатый и расстроенный Джин на дрожащих ногах добрался до спальни и лёг в большую холодную кровать, не переставая плакать. Остаток ночи его опять тошнило, а тот тест, сделанный восемь часов назад, так и продолжал лежать на краю раковины в ванной, но почему-то теперь вместо одной полоски показывал две.