✲✲✲
Джин слишком быстро забыл, как выглядели его собственные глаза, когда он жил той нормальной жизнью, резко и неожиданно поделившейся на две кривые половины, одна из которых захватила его сейчас полностью, по-прежнему не давая опомниться от произошедшего. Ему казалось, он просто сходил с ума от своих же постоянных слёз и истерик, от непрекращающихся метаний, выворачивающих его наизнанку, от того, что не понимал, как в том, кого любил, и жизнь, и смерть одновременно сосуществовать могли. Как в одном человеке всё самое лучшее и всё самое отвратительное в благополучном союзе совмещалось? У Джина это в голове не укладывалось, он пытался один кусочек паззла к другому подставить, но картинка почему-то не клеилась, гладкие края к острым подстраиваться никак не хотели, и Джин, крупные слёзы со щёк вытирая, вновь вымученно опускал руки после очередной, неизвестно какой по счёту неудачной попытки во всём разобраться. Неподъёмный груз, взваленный на хрупкие плечи омеги, вдавливал его своим весом в зыбкую почву под ногами так, что тот постепенно уходил вниз, будучи не в состоянии найти ответ хотя бы на один из миллиона крутящихся в его сознании вопросов. Джин был бы рад не думать о Хосоке каждую секунду, но не думать о нём не получалось совсем. Омега себя за мысли о нём корил, пробовал любые поползновения разума к воспоминаниям об альфе на корню пресекать, но образ Хосока с оружием в руках, его чёрный взгляд, улыбка, которая ничего хорошего не сулила, возникали перед глазами Джина чересчур часто. Он вместо того, чтобы из жизни своей альфу вычеркнуть, нырял в него ещё глубже, чем было до этого, предварительно накинув себе на шею верёвку с привязанным к ней булыжником, который утягивал его за собой всё дальше и ниже. То страшно проклиная Хосока, то пытаясь безуспешно обелить его, Джин каждый раз возвращался к тому, с чего начинал, вмиг забывая все с трудом подобранные аргументы, и в конце концов приходил к выводу, что ни с альфой, ни без него жить не мог. Это приводило его в ещё больший ужас и заставляло волноваться ещё сильнее. Постоянно рыдая, омега думал, что так плохо его дела не шли никогда. Он в основном сидел за обеденным столом или перед окном, тоннами ел тёмный шоколад, напоминающий об альфе, и усталым взглядом по несколько часов в сутки изучал семь лежащих перед ним положительных тестов на беременность — каждый день он делал по одному, и каждый из них стабильно показывал две полоски. Омега чётко понимал, чьего ребёнка под самым сердцем носил, и не представлял, каким образом ему дальше стоило поступать. Потому что Хосок даже человеком в его выплаканных глазах сейчас не выглядел. Он был диким, кровожадным, его власть и сила не знали границ, с таким, как он, Джин свою судьбу связывать не особо хотел. Мозг ему слабые сигналы подавал: «сбеги», «брось», «забудь», а бьющееся птицей в грудной клетке сердце набатом повторяло: «хочу к Хосоку», «хочу Хосока», «хочу с Хосоком», поэтому бедного омегу безжалостно бросало из стороны в сторону, а он кое-как пытался найти, за что же ему такое ухватиться, чтобы наконец принять равновесие и навечно не потерять себя в водовороте из непрерывно терзающих его сомнений. Джин себя псом побитым всё время ощущал, его мучил токсикоз, в душе его шла такая борьба, какую не всякий бы вынести сумел, он скулил, раны зализывая, но пока что держался. Это был почти повод для гордости, только омега в пропасть от него шагнуть хотел, а не счастьем наслаждаться. Он, хоть и колебался, но себе ничего обнадёживающего обещать не смел, если сломается — значит сломается, если выстоит — значит выстоит, такова была его участь. Мечтать о том, что всё будет как прежде, казалось ему делом пустым и глупым, поэтому он довольствовался реальностью, в которой его альфа ни разу не был хорошим человеком и меняться ради кого-либо не собирался. Джин в себе, в Хосоке, в том, что у них хоть что-то может получиться, ни на каплю уверен не был. Его альфа — который добрый, щедрый, ласковый — был главой сильнейшего японско-корейского клана, промышляющего наркотой, проституцией, продажей и перевозкой оружия и полностью контролирующего чёрные рынки обеих стран. Джин хотел бы в голос засмеяться, потому что поверить во всё это представлялось ему чем-то невозможным, но Хосок сам всё подтвердил, честно перед ним объяснился, правда, сделал это слишком поздно. Если бы он раньше омеге о себе настоящем рассказал, ничего подобного бы не произошло, никто бы сейчас от нерешительности не умирал, никому бы не пришлось частью себя жертвовать, чтобы сущность другого принять. Но Хосок, по крайней мере, проявлял к нему уважение — звонками не донимал, не писал, время на подумать, как и обещал, предоставил, их общую судьбу, их будущее в руки Джина вверил, позволил решение принять, распорядиться всем так, как тот посчитает нужным, но у омеги до сих пор в ушах его «просто смирись с тем, кто я такой» стояло и предлагало в данном случае только один возможный вариант развязки, с которым Джину соглашаться было больше, чем просто страшно. От Хосока веяло опасностью, кровью и любовью, и омеге было стыдно за то, что он, кажется, был согласен игнорировать первые два пункта, полностью отдаваясь во власть третьего. Но вместе с тем Джин даже представить не мог, как своё имя с именем Хосока свяжет. Всё это было не про него, всё это было ему чуждо, он не хотел быть частью чего-либо криминального, он никогда даже помыслить не мог, что вообще контактировать с чем-то или кем-то подобного рода станет, но сейчас понимал, что навсегда как в болоте увяз в человеке, для которого, к сожалению, как в любви, так и на войне все средства были хороши. Самым же поразительным было то, что Джин не только за собственную жизнь первобытный страх ощущал, но и за Хосока боялся. Больше всего он не хотел стать свидетелем смерти альфы. Он не хотел любить его самой чистой и верной любовью, а потом в один из дней их прекрасной совместной жизни узнать, что его прикончили во время неудавшейся сделки в порту. Ему претило жить в постоянном ожидании того, что альфу однажды прикончат, а его изуродованное тело положат убитому горем омеге на колени. Джин сам себе объяснить этого чувства не мог, знал только, что в тот момент, как Хосок последний в своей жизни вдох сделает, он тоже в мир иной отправится — по его кровавым следам за ним пойдёт. С осознания их взаимной зависимости друг от друга Джина вымораживало сильнее всего. Он думал, что проще было выкинуть Хосока из своей головы, с мясом его от себя отодрать и в жизнь свою больше не впускать, чем отдаться ему, а потом существовать в вечных переживаниях о том, дышал ли он всё ещё или уже серый и холодный на какой-нибудь заброшке валялся, трупными пятнами покрываясь. Да, Джин думал именно так, но по факту ничего сделать не мог, альфа в нём уже корни пустил, всё пустое и не очень пространство в его худом теле занимал, часть него буквально в омеге сейчас сидела, и одно это обстоятельство уже подталкивало его к тому, чтобы понять и принять дьявольскую природу Хосока. Джин противился очевидному как мог, хотел на разум, а не на чувства положиться. Он ненавидел гормоны, ударившие с приходом беременности по его организму особенно сильно, потому что те заставляли его внутреннего омегу беспрестанно требовать рядом с собой альфу, и не какого-нибудь, а конкретно Хосока, к которому Джин одновременно и прижаться хотел, чтобы телу и душе полегче стало, и спрятаться от него в высоченной башне, чтобы тот никогда до него не добрался. Но что-то омеге подсказывало, что даже если он как принцесса в этой башне на долгие годы закроется, Хосок у её подножья драконом огромным уляжется и будет караулить его денно и нощно, от всех невзгод защищая, пока тот, смиловавшись, к нему вниз не спустится и свой поцелуй драгоценный в знак примирения ему не подарит. Джин терялся в различных чувствах, всегда неожиданно захлёстывающих его и раз за разом сбивающих с ног. В одну минуту он мог думать и о том, что являлся самым легкомысленным омегой на свете, потому что даже приблизительно предположить не мог, в какую из ночей они с альфой зачали ребёнка, и о том, как он того самого альфу терпеть не мог, и о том, что на плече его крепком немного полежать был бы не против, и о том, что о беременности рассказать ему хотел, и о том, что подпускать его к себе боялся. Джин словно плавал в бескрайнем океане во время затянувшегося солнечного затмения, а маяка, как и любых других опознавательных знаков, нигде видно не было, ни островка, ни плота, ни спасательного круга — тоже, из-за чего омега думал, что так и помрёт, наглотавшись солёной воды и не выбравшись на берег.✲✲✲
Моментально отрубившегося вчера от усталости Тэхёна разбудили многочисленные уведомления о сообщениях от его менеджеров, коллег и брата. Он осторожно переложил щенка со своей груди на противоположную сторону кровати и на цыпочках вышел из спальни на кухню, чтобы включить кофемашину и ответить на кучу пришедших смс. Сладко потянувшись и отпив капучино, он открыл первый по счёту чат. Маленькая чашечка тут же выпала из его рук, вдребезги разбившись от встречи с полом и облив его ноги горячим кофе. «Тэхён, тебя слили!» Все остальные сообщения гласили о том же самом. Омега сначала глазам не поверил, думал, желтуха какая-то, фейк, но, перейдя по ссылке и пролистав новостную ленту ниже, он увидел фото, о существовании которых уже давно позабыл. Пройдясь как в тумане прямо по фарфоровым осколкам, в ступни глубоко впившимся, он безжизненно осел на стул. Внутри него звонко оборвалась крепко натянутая тонкая нить, удерживающая его всегда целым. На экране светились фото, сделанные Намджуном в одну из их совместно проведённых ночей. Тэхён на всех изображениях был едва ли не обнажённым, нежно улыбался и глядел прямо в камеру, так что сомнений в том, что это был именно он, не осталось ни у него, ни у пользователей сети, уже распространивших снимки по всем возможным интернет-площадкам. «Нет…» — попытался сам себя убедить омега — «Он бы так не поступил». Однако всё вокруг говорило об обратном, и Тэхён прекрасно это понимал. Ни один человек в мире, кроме Намджуна, не обладал этими фото, ни у кого другого их быть просто не могло, никому Тэхён не позволял снимать себя в настолько интимном виде, а вот альфе позволил, и это стало его фатальной ошибкой, которая не подлежала исправлению. Тэхён с самого начала знал, что их отношения были чем-то неправильным, что им ни на что хорошее надеяться не следовало, что только так плохо всё и могло закончиться. Он не должен был терять голову, не должен был влюбляться в Намджуна и настолько ему доверять. Если бы он был хоть немного умнее, если бы был чуть-чуть предусмотрительнее и не пошёл бы тогда в Red Velvet, не переспал бы с ним и не согласился бы потом встречаться, то всего этого можно было бы избежать. Но толку от этих «если бы» сейчас не было никакого. Тэхён ясно чувствовал, как его стремительно захватывала жгучая ненависть к Намджуну, к себе, к тому, что между ними произошло. Пожар в его душе, исключительно из боли и неверия состоящий, уже до чудовищных размеров разросся и огненными языками тело омеги изнутри лизал, а тот не знал, как и с помощью чего тушить этот пиздец будет. Вот какой любовь альфы была. Все его слова эти, жесты красивые, постоянные знаки внимания оказались тленом, пустотой, ничем. Тэхён как придурок ему поверил, против принципов своих пошёл, его из достойнейших как самого лучшего выбрал, как больной в его притворном обожании купался, в том, что на сердце было, ему признаваться не переставал. А Намджун на обращённую к нему любовь так ответил, что лучше бы вообще ничего не отвечал. Тэхён сам виноват был, что гнилую жилку в альфе сразу не разглядел, только на его совести ответственность за собственную честь и карьеру лежала, он её всеми силами должен был оберегать, а не с фальшиво влюблённым альфой в постели кувыркаться. Он бдительность совсем ненадолго потерял, а вылилось это в итоге в то, что теперь под угрозой его блистательная репутация находилась. Никогда Тэхёну не было жалко себя настолько, никогда ему не было так обидно и больно за рухнувшие разом мечты и чаяния, никогда он не думал, что Намджун так низко себя повести по отношению к нему сможет. Но жестокая действительность подтверждала это всё на деле, лучшим доказательством глупости омеги и бесчеловечности альфы служила. Тэхён даже с места сдвинуться от шока не мог, только в одну точку пялился как умалишённый и ладони в кулаки всё крепче сжимал, до боли ногтями в мягкую кожу впиваясь. В явь его вернул звук разрывающегося телефона. Омега некогда любимое имя на экране прочитал и, грустно усмехнувшись, взял трубку. — Тэхён, это не я. Омега ему нисколько не верил — перед его глазами находились незыблемые факты, которые указывали на то, что это мог быть Намджун и только Намджун. Он поступил с ним как последний урод, плюнул ему в душу, унизил так, как никто отроду не унижал, а теперь утверждал, что якобы не был к этому всему причастен. Нет, омега ему больше не верил. — Это не я. Тэхён, это не я, послушай, это правда не я, — повторял Намджун быстро, видя, что все обстоятельства складывались против него, но надежду на понимание со стороны омеги таить не переставал. «Пожалуйста, поверь, малыш, я тут ни при чём» — тяжело вздыхал альфа, не зная, как ещё уговорить омегу не рубить сплеча и не уничтожать всё, что ими обоими в равной степени создано было. Тэхён, словно мысли Намджуна читая, твёрдое «нет» на всякую его просьбу отвечал. Нет, нет, нет, ему никакие оправдания нужны не были, Намджун уже своё прогнившее насквозь нутро во всей красе ему показал, уже совершил то, за что простить его было за гранью возможностей омеги. Тэхён теперь научен был — когда-то цветущее в его душе, а ныне полностью выжженное после того пожара поле замечательно напоминало ему о том, что натворил альфа. — Я просто не понимаю, за что? — вышло у омеги дрожащим от гнева голосом. Намджун не знал, что ответить. Он хотел всё бросить, примчаться в Сеул, прижать его голову к своему плечу, успокоить, ещё раз сказать, что это был не он, что не сливал он никакие фотки, что мотива у него не было абсолютно никакого, что всё будет хорошо, что он со всем разберётся, но Тэхёну на Намджуна отчего-то резко плевать стало — он его не звал, спасения в нём не искал, наоборот, отталкивал, подходить ближе запрещал, забыть себя требовал. — Хочешь, я прямо сейчас приеду? Давай всё спокойно вживую обсудим. — Знаешь, чего я сейчас хочу по-настоящему? Чтобы мы никогда не встречались. Я просто хочу отмотать время назад и не знакомиться с тобой, не тратить на тебя время и чувства, не быть твоим, — Тэхён, сам того не осознавая, вещи ужасные говорил, с Намджуна от его расстроенного тона кожа пластами сходила. — Я бы очень хотел не открываться тебе, не выбирать тебя, не верить в тебя и тебе. Ты — предатель, Ким Намджун, — выдохнул он обречённо и, всё-таки сломавшись, несдержанно всхлипнул, сразу же закрывая рот ладонью, чтобы альфа его слабаком не посчитал. Намджун слушал омегу внимательно и не понимал, почему тот так легко от него решил отказаться. Как так он, будто по щелчку пальцев, чувства свои к нему согласен был убить, как вообще подумать мог, что альфа ему больно сделать захотел умышленно. Намджун в это мгновение, всего лишь ощущая, как омеге плохо было, слыша только его прерывистые вдохи и выдохи, уже внутри умирал, уже кровью истекал, уже дух испускал, так как же он тогда мог ему страдания, пусть даже самые незначительные, причинить? Правильно, никак. Он Тэхёна никогда бы обидеть не посмел, тем более таким образом, по-крысиному. Альфу подставили, но омега, в правде разобраться не желая, уже позорным званием его клеймил. — Тэхён, это не я, не обвиняй меня без причины. — А кто? Кто это, если не ты? — Пока не знаю, но узнаю обязательно. Тэхёну вдруг стало смешно от обещания Намджуна. — Может, хватит меня дурить? Что, стыдно в содеянном признаться? Так, получается, ты не только предатель, но ещё и трус. Намджун, замахнувшись, почти разъебал свой мобильник об стену, но удержался и только крепче сжал его в ладони. Тэхён плёл какую-то хуйню, вообще за языком не следил, в альфе своим поведением будил бешеного зверя, лицом к лицу с ним, видимо, встретиться желая. Были бы они сейчас рядом, Намджун его за такие слова хорошенько оттрахал бы и не раз. Но их разделяла пара сотен километров, и омега, осмелев, все самые грязные и ядовитые черты собственного характера напоказ выставлял, и так, и этак перед альфой выделывался. Ладно, Намджун с него эту спесь быстро собьёт и с радостью ему продемонстрирует, каким он трусом и предателем являлся. Он ему легко свою невиновность докажет, пусть омега в этом даже не сомневается. — Не пожалей о своих словах в будущем, куколка, — сказал Намджун пугающе низко, предупреждая Тэхёна, прося его опомниться, пока не стало слишком поздно. — Увидимся в суде, — выплюнул омега и сбросил звонок. Он возмущённо ударил ладонью по столу и, попытавшись унять льющееся через край негодование, написал своему адвокату, чтобы тот всё организовал и как можно скорее. Тэхён никаких денег на это дело не пожалеет, надо будет — Феррари продаст, но имя своё очистит, Намджуна накажет, своё лицо в первозданном виде попытается сохранить. Альфа был обманщиком, врал, как дышал, рассчитывал на то, что Тэхён вновь ему поверит, полностью на него положится, но он ошибался. Ким Тэхён ни разу не являлся забитым, беспомощным, не знающим себе цену омегой, которого легко можно было подавить или напугать. Он потом жалеть, вопреки словам альфы, ни о чём не будет и бояться его, спрятавшись за чью-то спину, тоже не станет. Намджун убил их любовь собственными руками, варварски распял её, грубо послал её нахуй, пусть сам теперь плоды труда своего и пожинает.✲✲✲
Джин узнал о том, что кто-то выложил личные фотографии Тэхёна в сеть, раньше всех, потому что по-прежнему плохо спал по ночам и, когда его мутило не так сильно, как обычно, отвлекал себя от мыслей о Хосоке и своей несчастной судьбе залипанием в телефон. Наткнувшись на новость о Тэхёне, он тоже сначала не поверил в увиденное и попытался дозвониться до брата, но тот не брал трубку, похоже, десятый сон видя. Джин, уже не надеясь уснуть, до самого утра мониторил все социальные сети, в которых творилась настоящая вакханалия, и понимал, что Тэхён здорово влип. Настроение Джина, меняющееся со странной периодичностью, из-за произошедшего упало настолько, что он в очередной раз просто разрыдался, вопрошая у самого себя, когда же это всё закончится. В какой момент его жизнь превратилась в то, что она представляла из себя сейчас? Где он свернул не туда? Кому дорогу перешёл? Ему было досадно за Тэхёна, за то, что тот не слушал его, когда старший говорил быть осторожнее, за то, что теперь придётся себя, и так измождённого, на этот скандал растрачивать, за то, что они такого вообще-то не заслужили. Ещё немного посидев над своим горем, Джин умылся ледяной водой, чтобы снять красноту с щёк и глаз, и приготовился жалеть уже направлявшегося к нему Тэхёна. Его бы самого кто пожалел... Младший приехал скоро и предстал перед ним в дверях с совершенно стеклянным взглядом и робко опущенными по швам руками. На его вымотанном лице не было никаких эмоций, не было его волшебной улыбки, не было заломленных от злости бровей, не было замешательства или ясности, не было ничего. Перед Джином стоял панцирь Тэхёна, стукнешь по нему — на две ровные половины развалится, а внутри одна пустота окажется, ни души, ни жизни не увидишь. — Джин… — пискнул он, голову опустив. — Иди ко мне, — старший раскрыл руки, и Тэхён повис на его шее, давая волю скопившимся за это невыносимо тяжёлое утро чувствам. Они долго стояли и плакали вместе, обнявшись, причитая и пытаясь выреветь всё, что их мучило так долго. Джин рассказывал о Хосоке, о том, кем он оказался на самом деле, об их ребёнке, о том, что не знал, какое решение в этом случае будет лучшим. Тэхён жаловался ему на Намджуна, ругал себя за невнимательность, говорил, что ощущал себя использованным и наказанным неизвестно за что. Успокоились омеги только через полчаса, пробуя переварить всё сказанное друг другу и рассудить, что им стоило предпринять дальше. Тэхён лежал головой на коленях брата, сидевшего на диване и поглаживающего его по макушке, и носом тыкался в его пока плоский живот, удивляясь, что там внутри рос настоящий малыш. Джин, ощущая рядом родное, явно чувствовал себя намного легче, чем всё время до этого. Сбросив камень с души, поделившись самым сокровенным с Тэхёном, теперь он мог вполне здраво оценивать обстановку, сложившуюся вокруг них обоих. — Тебе стоит его принять, — посоветовал младший, стирая влажные дорожки с висков и глядя на брата снизу вверх. Джин вздохнул печально, пытаясь возразить: — Ты не понимаешь в полной мере, кто он такой. — Кем бы он ни был, он тебя не предаст, не обманет, не бросит, — ответил Тэхён медленно и задумчиво, а потом, проглотив вновь подкативший к горлу ком, грустно добавил: — Хосок — не Намджун. Он с тобой так никогда не поступит. Джин чутко слушал младшего, не зная, как ему объяснить, что ну не мог он просто так через себя переступить и к альфе вернуться, будто ничего не произошло, — свыкнуться с мыслью о том, кого из себя представлял Хосок, было для него всё ещё нереально трудно. Он уже и сам догадался, что отказаться от альфы, вероятнее всего, не сможет, но нужной зрелости, чтобы принять его, в себе пока что не находил. — Мне страшно, — признался Джин. — За себя, за него, за наше будущее. Как я смогу быть с Хосоком, зная, что он на жизнь зарабатывает, других уничтожая? — Я видел, как он ведёт себя, когда ты рядом. Ты ему слишком дорог, чтобы он себе что-то плохое с тобой сделать позволил. Тэхён говорил всё от чистого сердца, больше заботясь о брате, нежели поучая его. Джин от прошлых отношений всякого натерпелся, развод с мужем пережил, смог своего истинного среди сотен тысяч чужих встретить, а теперь, испугавшись чего-то, главное счастье всей своей жизни, и так стремительно ускользающее, упускал. Да, Хосок был страшен, опасен, в грехах смертных как в шелках расхаживал, но он омеге своему стопроцентную защиту, любовь и уверенность гарантировал. Джин ему мог доверять, мог быть слабым рядом с ним, мог себе позволить в чувствах альфы не сомневаться. Тэхён же теперь сомневался даже в самом себе, будучи не способным угадать причину, по которой Намджун повёл себя с ним так по-ублюдски. — Ты мудрее меня, ты прощать умеешь, — правдиво объявил он Джину. — А я нет. Я не такой. Да и Намджун прощения не заслуживает.✲✲✲
Первое слушание состоялось в ближайшее время. Адвокат Тэхёна честно старался собрать хоть какие-нибудь доказательства, абсолютно подтверждающие вину Намджуна, но у него так ничего и не вышло. Он прямо сказал омеге, что это дело будет сложным, и всем им стоит набраться терпения, чтобы докопаться до правды. Тэхён, считая себя самым правым, всё настаивал на том, что никто, кроме Намджуна, причастен к сливу фото быть не мог. Его точка зрения, конечно, учитывалась, но истиной в последней инстанции не являлась. В суд омеги приехали вместе. Главным и единственным человеком, составляющим группу поддержки Тэхёна, оказался Джин, которого младший долго отговаривал присутствовать на заседании, чтобы тот лишний раз не волновался, но Джин сказал, что лучше знает, что ему стоит делать, а что — нет, и уселся на пассажирское сидение красненькой Феррари брата. Около здания суда толпилась куча народу. Резонанс скандала оказался бешеным, и о нём продолжали говорить и писать все, кому не лень, даже спустя неделю беспрерывного обмусоливания этой темы. Тэхён припарковался рядом с ненавистным ему белым Порше Намджуна, приехавшего на слушание заранее, видимо, чтобы особо не светиться перед журналистами, и, натянув кепку по самые глаза, а лицо спрятав под маской, вывалился из машины, сразу же отворачиваясь от вспышек камер. Не обратив внимания на чёрный Ламборгини, стоявший рядом с автомобилем Намджуна, Джин, следуя за младшим, держался пальцами за край его объёмной джинсовки, боясь отпустить его слишком далеко от себя и потерять в толпе среди незнакомцев. Таких диких флешбеков, как сегодня, он не ловил никогда. Само слушание проходило в закрытом формате, о личной жизни Тэхёна и так узнали слишком много, поэтому он хотел оставить весь судебный процесс конфиденциальным. Но ещё больше он хотел заглянуть в бесстыжие глаза альфы, заварившего всю эту кашу. Тэхёну казалось, стоит ему только увидеть Намджуна, он на него с кулаками набросится, воздав ему за всю боль и потраченные нервы, но вместо этого он решил просто не обращать на него своего драгоценного внимания. В зал суда омеги вошли так же вместе. Только Тэхён смело двинулся вперёд, к ждавшему его адвокату, полностью игнорируя присутствие Намджуна в помещении, а Джин на несколько секунд замер как вкопанный в дверях, видя сидящего на скамье присяжных Хосока, который, заметив его, сразу весь пробудился, уши навострив. Он соскучился. Альфа соскучился по нему ужасно. Ни звонка, ни сообщения, ни весточки — и так целых две недели. Он себя в руках держал, старался с катушек не слететь и к Джину не прийти, цепями самыми крепкими из имеющихся всего себя обмотал и начал терпеливо ждать. Он знал, надолго его не хватит, и, когда стало совсем невмоготу, за город с Намджуном отправился, чтобы в чужой крови своё неконтролируемое желание ближе к омеге быть утопить. Он резал, он вешал, он пулями тела начинял, забыться пытаясь, но в голове из раза в раз всё равно как к дому, как к пристанищу, как к Родине к образу Джина возвращался. Он других терзал, жрал их без соли и хлеба, голыми руками душил, а всё равно представлял, как омегу в этих руках держал бы, как гладил бы ими его тело, как сплетал бы их с тёплыми руками омеги. Хосок без Джина за это время дышать разучился, а сейчас, его, почему-то осунувшегося и бледного, увидев, наконец вздохнул, распахнувшиеся лёгкие кислородом обжигая, запахом роз, дождём омытых, сильно затянулся, в себя его сквозь поры кожи впитал, на раздвоенном языке его почувствовал, на дёснах, в глотке и ниже. Джин, замерев, стоял на другом конце зала, но Хосок двинуться к нему, как бы ни хотел, не решался. Обещание своё держал. Ждал разрешения, знака, зелёного света. Болты покруче затягивал, оковы с себя снимать не спешил, пугать омегу горячностью своей не желая, и только взглядом его жадно поглощал, вкус его даже на расстоянии чувствовал и пока был согласен довольствоваться этим. Увидев альфу, первее всего Джин ощутил самый настоящий животный страх, ставший для него уже привычным и вошедший в реестр основных, ежедневно испытываемых им эмоций. Хосок, его настроение улавливая, не подходил, сидел смирно, глазами одними о том, как по нему истосковался, показывал, умолял не бояться, вернуться, заново всё начать. Джин, с трудом всё тот же страх уняв, себя преодолевая, как бы пробуя потерянный с альфой контакт найти, одними губами ему шепнул: «Не трогай меня, я пока не готов.» Хосоку дважды объяснять не нужно было. Он, данного слова не нарушая и поражаясь собственной выдержке, пересел в другое место, чтобы лишний раз не напрягать омегу и не доставлять ему дискомфорт своим присутствием. Джин благодарно ему кивнул и вперился взглядом в Тэхёна. Тот сидел чернее тучи и рассматривал свои ухоженные ноготки, всем видом показывая, насколько ему было похуй на расположившегося напротив него Намджуна. Когда омега заикнулся про суд, альфа решил, что тот просто захотел перед ним повыёбываться и показаться смельчаком, способным дерзнуть и бросить ему вызов. Но омега, вгрызшись в это всё стальными зубами и ни на секунду не разжимая челюсти, сумел раздуть маленький огонёк до действительно пагубных масштабов. Получив повестку в суд, Намджун сначала идти не собирался, появляться там ему хотелось меньше всего, он дела привык решать способами менее законными, на крови, и, как правило, из любой битвы выходил победителем. Но здесь случай был иной. Сейчас противником альфы его же омега являлся, который обвинял его во всех своих бедах и, правду видеть не желая, сам не понимал, что всё это себе исключительно во зло делал. Намджун уже информацию насчёт того, кто его подставить мог, искал. Уже копал и вынюхивал то, что могло бы ему помочь в глазах всё ещё самого любимого, несмотря ни на что, человека очиститься. Он правда чувствовал вину за то, что не доглядел, за то, что вовремя не перенёс фото омеги с телефона на более безопасный носитель, за то, что вообще сделал когда-то эти снимки, но не более того. Он, как бы чётко все факты на него ни указывали, никому никакие фото не передавал. Пусть Тэхён, злостью охваченный, пока ему не верил, но альфа его предавать даже не думал. Намджун, если нужно будет, ещё сотню раз это повторит, на смертном одре вместо исповеди произнесёт, кривыми буквами на собственной груди нацарапает, в омегу любыми способами вобьёт, докажет, что тот зря в его верности и любви усомнился. Намджун Тэхёну, раз он так правды жаждал, отрубленную голову настоящего врага лично принесёт, под его длинные стройные ноги кинет, а сам рядом замертво упадёт, сняв с себя все подозрения. Они сейчас сидели в оппозиции друг к другу, Тэхён надменный взгляд старательно отводил, гордость и норов выказывая, Намджун, наоборот, всего его с ног до головы осматривал, не желая соглашаться с тем, что омега испытывал к нему лишь уничтожающую их обоих ненависть. Нет, Тэхён бы не смог, альфа по его поведению считывал, что ненавидел он его ровно так же сильно, как и любил, что в сердце его ещё маленький луч надежды на то, что всё наладится, светил. Но омега своим холодным безразличием совершенно другое утверждал: никакой надежды у него не было и быть не могло, она целиком и безвозвратно испарилась, пепельный осадок на дне его души оставив, вся себя в тот момент изжила, когда Тэхён, увидев фото, которые безусловно обнародовал Намджун, последнюю веру в настоящую любовь утратил. Он настолько сильно от боли нечеловеческой расщепился, что ни о какой надежде и речи идти не могло. Омега до сих пор сшить себя тупой иглой и чёрными нитями, скрученными из лютой ненависти и отравляющей его изнутри злости, пытался, но каждый раз забывал завязать финальный узел и опять приходил в прежний разобранный вид. Судья ничего внятного так и не сказал, объясняя всё тем, что ему было необходимо ознакомиться с новыми деталями дела, предоставленными адвокатами с обеих сторон. Джин ободряюще кивнул моментально повесившему нос Тэхёну, но тот ему так и не ответил, украдкой наблюдая за тем, как на губах Намджуна, похоже, заведомо знавшего, что сегодня они точку во всём этом не поставят, расцвела ухмылка. «Ненавижу тебя» — процедил омега сквозь зубы, горящим взглядом как лезвием катаны отрезая огромный кусок от сердца альфы и втаптывая его в землю каблуками брендовых туфель.