✲✲✲
На время судебных разбирательств Тэхён отменил всё, что у него было запланировано ещё за долгие месяцы до этого. Участие в предосенних кампаниях различных брендов, рекламные контракты, примерки, расписанные по дням, интервью и фотосессии — абсолютно всё кануло в небытие. Тэхён, кажется, тоже. Он закрылся в квартире, куда лишь иногда пускал своих менеджеров, участливо интересующихся его делами, созванивался по скайпу с адвокатом, по телефону — с Джином, и готовился к очередному бою. И пусть мины рядом не взрывались, очередь пулемётная его, вышедшего из окопа, своими смертельными объятиями не встречала, осколки от снарядов в его кожу бархатную не впивались, Тэхён всё равно ощущал себя как на передовой. Ему бы очень хотелось думать, что он просто заблуждался, что причину этой войны забыть вполне можно было, что его альфа так поступить с ним ни за что не решился бы, но ни первое, ни второе, ни третье подтверждения своего в воспалённом сознании омеги не находили. Всё, напротив, кричало о том, что омега не заблуждался, что воспоминания об этой битве он в гроб с собой унесёт и даже в вечности помнить про неё будет, что сделано альфой всё это было специально и ему назло. Тэхён обманываться больше не желал, силы к баталии с любовью, с нежностью, с теплом, Намджуном некогда подаренными, тщательно собирал, по бусинке их на ниточку надевал, по крупинкам в закрома складывал, себя изнутри бетонировал, лишь бы в самый неподходящий момент не рассыпаться, мысли в стройный ряд выстраивал, к поражению не был готов. Думал, лучше на поле боя умрёт, чем живым, но пристыженным, голову склонит и вечный мир с альфой заключит. Правда должна была победить, истина — восторжествовать, омега мог и хотел сделать для этого всё, на что был способен. Но как он против самого любимого врага на этот раз выстоять сумеет, не представлял. Тэхён прекрасно понимал, что, как только вина Намджуна доказана будет, он с вероятностью в девяносто девять целых и девять десятых с ума сойдёт. Да, свихнётся от той самой правды, от истины пресловутой, которых с таким рвением добивался сейчас, он элементарно ужиться с ними не сможет, от реального осознания предательства Намджуна просто чокнется. Переполох в СМИ, оскорбительные статьи, гадкие комментарии таблоидов не значили для омеги ровным счётом ни-че-го. Его карьера уже была похоронена, спущена в могилу, которую Тэхён для неё собственными руками, альфе доверившись, выкопал, и это его закалило, сделав только прочнее. Врагов стоило уничтожать, а не вспоминать о них, как о лучших людях в своей жизни, Тэхён это как правило, исключений не терпящее, заучил, в голову вложил и намертво запечатал, пообещав себе Намджуна раздавить. Омега уже разочаровался в нём, уже вычеркнул его из короткого списка тех, с кем было хорошо и безопасно, но его бедное сердце всё ещё самой настоящей расправы ждало, и против него Тэхён пойти не смел.✲✲✲
— Я надеюсь, следующее слушание станет последним? — закинув ноги на журнальный столик, спросил Хосок, бесцеремонно опустошая бутылку дорогого виски, выуженного из мини-бара Намджуна. — Думаешь, я сам не заебался? — тот устало откинул голову на спинку дивана. Он, вообще-то, собирался вздремнуть, но Хосок, на ночь глядя, незваным гостем ворвался к нему в квартиру, никак своего поведения не объясняя, и вовсю начал здесь хозяйничать. Намджун, конечно, выгонять его и не думал, но слушал вполуха, весь погрузившись в размышления о завтрашнем суде. Хосок смотрел на него пристально. — Что? — спросил Намджун с неохотой. — Тоже думаешь, что я реально мог слить какие-то фотки? — Нет, я тебе верю, — Хосок отрицательно покачал головой и вылил остатки виски себе в бокал. — Просто… Всё это как-то не вовремя и странно, не находишь? — Не то слово, — вздохнул Намджун, с подозрениями Хосока соглашаясь. — Шины затихли, Паки вообще дезактивировались. Я только настроился очередной удар нанести, а они, суки, все попрятались. Причём сразу, как вся эта возня с судом началась, — Хосок напряжённо уставился в потолок. — Ты, кстати, что-нибудь узнал? Кому тебя подставить могло быть выгодно? Намджун цокнул языком, откупоривая новую бутылку и себе наконец наливая. Поспать ему сегодня вряд ли удастся. — Дай мне самому с этим разобраться. — Как хочешь, — пожал плечами Хосок так, словно ему было всё равно, и после недолгой паузы сообщил: — Меня завтра на суде не будет, поважнее дела есть. — То есть? — задал вопрос Намджун, но тот лишь поднял уголки губ вверх, красные от недостатка отдыха и выпитого виски глаза прикрывая. — За своим поеду, — многозначительно произнёс Хосок, улыбаясь сильнее. Прошло два месяца. Два долгих месяца с того момента, как Джин Хосоку приближаться к себе запретил. Эти два месяца для альфы всё равно что два века оказались, те две недели и рядом с ними не стояли. Джин ему снился, Джин ему мерещился, Хосок засыпал, надеясь никогда больше не проснуться, но каждое утро живым встречал, призрачный образ омеги на соседней подушке наблюдая, рукой к нему тянулся — но тот сразу же пропадал, вкус разочарования на языке после себя оставляя. Два месяца Хосок терпел, обещание, омеге данное, достойно держал, сам не думал, что на такое способен был, но теперь как-то особенно прикипело: без губ, без рук, без голоса омеги жить становилось всё невыносимее. Альфа буквально чувствовал, как внутри и снаружи саморазрушался, сутки за сутками о нём думая, неделю за неделей из жизни просто выкидывая, не зная, чем разъедающую его всего пустоту заполнить. Он, завтраками бесов своих кормя, пытался в работу с головой уйти, днём это даже получалось, ночью же Хосок себя чуть ли к кровати наручниками не приковывал, чтобы к омеге не поехать, через плечо его не перекинуть и к себе не увезти. Хосок был смертельно болен, если любовь болезнью называть можно было. Он мысли о том, как омега к нему сам вернётся, бережно на подкорке мозга вынашивал, холил и лелеял их, но, как видно, зря. Джин прятаться продолжал, в раковине своей сидел и никаких попыток сблизиться обратно предпринимать не желал. Ладно, если у омеги уверенности в недостатке было, то у Хосока её в избытке имелось. Она из него водопадом лилась, с решительностью и собственничеством смешанная, и эту прохудившуюся дамбу было уже ничем не залатать. Возможно, альфе стоило ещё немного подождать, ещё чуть-чуть наказание своё пронести, ещё раз попытаться самого себя уговорить не поступать таким образом, но тот, кто внутри Хосока сидел, ждать был больше не намерен. Он ему нашёптывал, он его подталкивал, он ему за это вагон счастья обещал, и альфа ему потворствовал, альфа путы железные с себя по одному сбрасывал, альфа к последнему прыжку готовился. Да, он против воли Джина вновь шёл, опять больно сделать ему мог, подонком являлся — не меньше, но другого выхода ни для себя, ни для него не видел. Своё упускать и отпускать не хотел, вспомнить не мог, когда таким безрассудным стать успел. Хосок на два месяца к «прежней» жизни вернулся, удивлялся, как раньше это выносил, как мог в добром расположении духа в офис являться, если с Джином утро не встречал, как мог есть и пить спокойно, не думая о ком-то ещё, кроме себя, как дышать мог пустым воздухом, ароматом роз не пропитанным. Хосок на самом деле до встречи с омегой и не жил вовсе, возможно, жалкое существование влачил, возможно, дни, ему отведённые, бессмысленно прозябал, но не жил точно. А с ним рядом то, что исключительно живым людям присуще было, почувствовать сумел, не только смерть на вкус попробовал, но и жизнь, и с этой иглы ему было уже не слезть. Джин сам подсадил Хосока на неё. Джин сам подсадил Хосока на себя.✲✲✲
Как и в прошлый раз, скрывшись от вспышек камер под маской и кепкой и вновь так же оставив свою Феррари рядом с белоснежным Порше альфы, Тэхён юрко проскользнул в холл здания суда. У Джина на сегодня был назначен приём к врачу, поэтому он обещал приехать на заседание с опозданием, и Тэхёну от этого даже легче стало — волнение брата по поводу каждого произнесённого во время слушания слова ему не хотелось видеть ни капли. Зайдя в лифт и нажав на кнопку с номером нужного этажа, омега дождался полного закрытия дверей, а когда те бесшумно сомкнулись, ограждая его от внешнего мира, развернулся к висящему позади себя зеркалу, и посмотрел на своё отражение — парень оттуда глядел на него с серым унынием, вязкой жалостью и бесконечной печалью. Тэхён всё это время думал, что выглядел не настолько ничтожно, как оказалось на самом деле. Он накрыл лицо ладонями, сильно жмурясь от того, что под веками мгновенно начало жечь, и, досчитав до трёх, тихо выдохнул, придя в себя сразу, стоило только металлическому голосу лифта сообщить о прибытии. Мысленно давая себе пару крепких пощёчин, Тэхён расправил плечи, скрежеща заржавевшими костями, и, задрав нос, ускорил шаг. В виски долбило нежелание пересекаться с Намджуном, а на душе вдруг сделалось так паршиво, что, казалось бы, куда уж ещё хуже, но омега к себе безжалостен оставался: титаническими усилиями руку свою дверь судебного зала вперёд толкнуть принудил, тело своё, происходящее отрицавшее, грубо на стул подле адвоката кинул, глаза свои, от разбившихся внутрь розовых очков кровоточащие, на альфу поднять заставил и, на него, такого же выжатого, глядя, насовсем передал ни на мгновение не отпускавшей его ненависти бразды правления над всем своим нутром. Намджун, с сухим взглядом Тэхёна своим, усталым, встретившись, только вздохнул и потёр переносицу — ему порядком осточертело видеть в его глазах это презрение к себе. Он надеялся, что весь этот цирк сегодня закончится, что раздобытый им свидетель непричастность его ко всему этому подтвердит, про себя заранее победу праздновал, в мыслях разномастных картину того, как омега, поражением сокрушённый, к нему прижмётся, в мельчайших подробностях воссоздавал. Тэхён же, поддаваться не желая, метко подожжённые стрелы одну за другой в его сторону продолжал своим убийственным взглядом пускать. Альфа, их конечной целью являвшийся и на себя их принимавший, как бензином облитый, синим пламенем пылал: от боли скулил, но не отступал, заживо горел, но терпел, линию свою гнул. Я не враг. Я друг. Ты враг, причём самый лютый. Я уже устал тебя о благоразумии просить. А я устал просить о правде. Ты переходишь черту, куколка. Ты — уже её перешёл, малыш. Их безмолвный диалог был прерван вошедшим в зал судьёй. Тэхён, полный бичфейс цепляя, всё внимание от альфы перевёл к нему. Намджун ухмыльнулся и, закинув под столом ногу на ногу, самодовольно скрестил руки на груди, триумфом своим наперёд наслаждаясь.✲✲✲
Получив от врача все необходимые рекомендации, Джин, вышедший из больницы, сел в первое попавшееся такси и назвал адрес главного городского суда. Он опаздывал уже на пятнадцать минут, но водитель заверил его, что доедут они быстро и без пробок, и омега, облегчённо вздохнув, принялся рыться в телефоне. За время поездки он настолько абстрагировался ото всего, что происходило вокруг, что даже не заметил, как автомобиль остановился прямо посреди дороги, потому что кто-то нагло перекрыл ему путь, не давая двинуться ни вперёд, ни в сторону. — Извините, тут проблема, — прочистив горло, позвал Джина таксист, рукой указывая на лобовое стекло, за которым виднелся изящный чёрный Ламборгини. — А? — омега, оторвав глаза от гаджета, раскрыл рот и в удивлении уставился на слишком знакомую машину. По его душу Дьявол прибыл, сомнений в этом не было совершенно, по его и ни по чью больше. Хосок, ярче солнца улыбаясь, вальяжно вышел из автомобиля, чёлку со лба назад отбрасывая, и уселся на матовый капот, пальцем омегу к себе подзывая. Джин головой отрицательно покачал, в заднее сиденье такси сильнее вжимаясь. Альфа достал мобильный и набрал его номер. — Выходи, иначе я прикончу водителя, а тебя силой возьму. Джин дышал в трубку загнанно. Хосок нисколько не шутил, по одному его голосу понятно становилось, что он и в одиночку на штурм этой крепости неприступной пойти мог. — Выходи, не заставляй меня на крайние меры идти. Омега сглотнул, дрожащими пальцами звонок сбрасывая, и, за таксиста ни в чём не виноватого беспокоясь, отстегнул ремень безопасности. Хосок продолжал сидеть на капоте ламбо и терпеливо ждал, когда тот соизволит выйти. Аккуратно отворив заднюю левую дверь, Джин осторожно ступил на асфальт, жалея, что тот не песками зыбучими был и в себя его всего вобрать не мог, от альфы в недрах своих спрятав. Все слова, все мысли, все чувства в голове омеги моментально превратились в одно большое нечто, выловить из которого что-либо адекватное представлялось ему сейчас чем-то невозможным. Страх ли, радость ли, смятение ли от встречи с альфой спустя два месяца относительного спокойствия били его по затылку со страшной силой, так что он и шагу сделать не мог. Хосок, по-прежнему ничего не говоря, всё так же его пальцем к себе манил, ближе подойти упрашивал, и Джин, право голоса в этой ситуации потерявший, всё-таки неуверенно двинулся к нему навстречу. Хосок, в десяти шагах перед ним сидевший, точно капкан раскрытый был, точно цветок дикий, блестящий, внимание всех вокруг привлекающий светился, но всякий, кто садился на него, в ту же секунду проглоченным оказывался. Омега свою участь заведомо предугадать мог, видел настойчивость альфы, его силу, его неотступность и медленно, с трудом ноги от земли отрывая, шёл вперёд — к нему, к своей горькой судьбе, к своему неотвратимому року, к своему вечному проклятию, к своему альфе. Хотелось ему того или нет, но остановиться он не мог, тащился тихо, но всё же тащился. Хосок был тем, кто все угрозы свои всегда в жизнь претворял. Рисковать кем-то, кроме себя, Джину сейчас не позволяла совесть, и сдавался он альфе именно поэтому, а не потому, что скучал или нуждался в нём, вовсе не потому, что бояться его перестал, и уж точно не потому, что жить без него не мог. Нет, омега просто переживал за водителя такси, которому бешеный Хосок мог запросто голову прострелить. За себя омеге страшно не было — ему альфа навредить не посмеет, но вот окружающим, способным их воссоединению хоть как-нибудь помешать, вполне. Сократив расстояние между ними до полуметра, Джин остановился перед Хосоком и, глядя на него до безумия вымученно, отнял тяжёлый язык от нёба, чтобы попросить: — Пусть он уедет, не делай ему ничего дурного, я же вышел. Хосок, липкий взгляд от омеги оторвав, на мужчину в машине его перевёл и кивнул ему, мол, уезжай пока не поздно. Такси дало задний ход и, высвободившись из созданного спорткаром тупика, умчалось вперёд, оставляя их один на один посреди трассы. — Садись, — холодно приказал альфа, дверь с пассажирской стороны поднимая. Джин, кажется, не дыша, тут же отступил назад. Хосок посмотрел на него устрашающе и повторил сказанное: — В машину. Быстро. Омега стоял как истукан, не шевелясь и ничего не предпринимая, в чувства его привёл лишь подошедший к нему вплотную альфа. — Я не хочу… — голову свою трясущимися руками накрыв, почти неслышно проговорил Джин. — Я не хочу… Со мнением омеги не считаясь, Хосок, как и грозился, силой его в ламбо усадил, дверью тут же громко хлопая. Обойдя машину, он приземлился на водительское кресло и, предпочитая не замечать, как неистово омега бил кулаками по боковому стеклу, наружу вырваться пытаясь, тронулся с места, оставляя за собой на асфальте дымящиеся чёрные полосы. — Я не хочу! — как мантру повторял Джин, на крик перейдя, словами своими и себя, и альфу обманывая. — Хорошо, — до треска руль сжав и на дорогу уставившись, сказал Хосок. — Не хочешь ко мне, поедем к тебе. — Не хочу! — проплакал омега, неизбежному противясь. — Ладно, тогда на нейтральную территорию. — Я не хочу! Мне к Тэхёну надо! — Не маленький, без тебя как-нибудь справится. Хосок в знакомый им обоим район завернул, всё ещё на чужую истерику должного внимания не обращая. Джин, горькие слёзы глотая, ноги к груди подобрал и, в клубок на своём сидении свернувшись, не смотрел на разъярённого альфу вообще. — Я клан не оставлю, — констатировал Хосок, паркуясь. — Я в нём рождён был, в нём и умру, — он вышел на улицу, за считанные секунды рядом с омегой оказался и, за руку его схватив, наружу вытащил. Джин вырывался как мог, вынуждая альфу крепче свою ладонь в его сжать, идти никуда не желал, открытым текстом это говорил, кричал на парковке, кричал у парадной, кричал в коридоре. Хосок, будто совсем его не слыша, все данные когда-то и себе, и омеге обещания в одночасье нарушал. Обещание больно не делать в порошок стирал, обещание от страха его оградить через мясорубку пропускал, обещание самым счастливым его сделать по миру пускал, обещание каждое его желание исполнить клыками острыми терзал. Джин отпустить себя требовал — Хосок, хищно по сторонам оглядываясь, рядом с собой его удерживал, знал, что отпустить больше не сможет, как бы сильно тот ни просил. — Я до основания всё разрушу, в пыль всё превращу, с землёй всё сровняю, мне несложно, и ты знаешь это лучше остальных, — сказал альфа омеге на ухо, в угол лифта его загнав. — Я все «правильно» и «неправильно» на нет сведу, тех, кто нам плохо сделает, жизни лишу, ни разу при этом не дрогнув. Я могу всему конец положить, могу всему начало дать. Могу своё предназначение забыть, могу себя продать, могу умереть и воскреснуть в один день, могу ещё хуже, чем есть, стать. Но единственным, в чём я верен себе навсегда останусь, является и будет являться то, что я тебя от себя никогда не отпущу. В этом моё бессилие, в этом твоя надо мной власть. Джин всхлипнул слишком громко, каждое слово отчётливо расслышав, и вновь почувствовал, как Хосок его за собой потянул. Карту-ключ к замку приложив, альфа перешагнул через порог и резко замер, щиколоткой задевая тонкую, перетянутую от одного дверного косяка к другому леску. Боясь лишнее движение сделать, он, осознавая, что шансов выжить у него было в лучшем случае пятьдесят на пятьдесят, вопреки сказанным минуту назад словам, ладонь омеги отпустил и шёпотом проговорил: — Тихо, солнышко, иначе здесь всё на воздух взлетит. Альфа мрачно посмотрел вниз, зная, что если хоть немного сдвинет ногу, бомба детонирует, и ни от омеги, ни от него самого живого места не останется. Джин, догадки насчёт мгновенно поменявшегося поведения альфы строя, тоже глаза к порогу перевёл и тут же холодным потом покрылся, но, свободу долгожданную ощутив, от Хосока почему-то не отстранился. — Уходи, давай-давай, поторапливайся, спустись вниз, такси вызови, домой езжай, — быстро и всё так же тихо произнёс альфа. Он себя ненавидел, он себя презирал, он себя недостойным даже взгляда омеги считал, он его сам на верную смерть привёл, за собой его сюда притащил, в одной клетке с собой его запер. У Хосока возможности спастись самостоятельно не было, но Джина отсюда он спровадить мог, надеялся на то, что ненависть и страх все другие чувства в омеге перекроют, и он добровольно уйдёт, дав альфе конец свой в одиночестве встретить. Хосок не знал до этого момента, как реальный страх выглядит, думал, что повидал его, когда омегу ранили, когда он его, плачущего, в прихожей на полу нашёл, когда его «боюсь» услышал, но всё это миражом, как оказалось, было. Страх первосортный, чистейший, внутренности перемалывающий, настиг его только сейчас. Хосок его чуял, но даже перед ним молодцом держался, на колени опускаться не спешил, Дьявола с почётом смерть призывал встретить, за Джина больше, чем за себя переживал. — Уходи же. Хосок смотрел на него жалостливо, Хосок умолял его сбежать поскорее, Хосок с ним взглядом прощался, Хосок даже сейчас его уберечь пытался, не хотел, чтобы омега вместе с ним здесь полёг. Это его последние секунды были сочтены, а Джин жить должен был. Должен был радоваться, созидать, дышать, ходить, любить. Хосок ему и толики от этого всего дать не сумел, гибелью своей за это извиниться желал, от страданий омегу избавить хотел, сам — покой обрести. Он её дыхание ледяное затылком чувствовал, поступь её лёгкую издалека слышал, в её костлявые объятия упасть был почти готов, лишь бы она омегу не заметила, лишь бы его заодно с собой не прихватила. Хосок сам соглашался за ней следом пойти, прямиком в преисподнюю спуститься, место, положенное ему с рождения, там занять, знал, что её не обманешь, не проведёшь, но мог поторговаться, договориться, жизнь Джина на свою выменять. Она была обязана пойти на уступки, Хосок её долгие годы душами людскими кормил, самым верным зверем её был, за неё всю грязную работу выполнял, в фаворитах её расхаживал. Она не могла отплатить ему так, омегу отняв. Он — её главный последователь, главный приспешник, они одной крови и плоти были, и она на беззвучные просьбы Хосока согласием отвечала, давала ему ещё немного времени, чтобы тот Джина защитить успел, со стороны за ними понаблюдать решила. Дьявол перед ней в благодарности голову склонил и на омегу в безысходности уставился, взглядом его отсюда выдворяя. Альфа по факту жизни не заслуживал, ужаснее него никого на целом свете сыскать нельзя было, не родился ещё тот человек, кто в жестокости и хладнокровии посоревноваться бы с ним сумел. Джин его действиям оправдания беспрерывно найти пытался, но каждый раз к заключению того, что в Хосоке ни капли святости не было, приходил. Альфа весь из страданий чужих состоял, от него темнотой за тысячи километров веяло, омеге даже вспарывать его не надо было, он цвет его внутренностей с первой попытки и так угадать мог. Хосок был чёрным насквозь и всё возле себя таким же делал, сажа от прикосновений к нему с ладоней не смывалась вообще, грубые речи его эхом глухим в ушах отдавались, постоянно о себе напоминая, его взгляд — всё равно что бездна ночная — жертв своих даже во снах преследовал. В альфе всё зло Вселенной скопилось, вместе собралось, человеческую природу его подавило, а он тому даже не сопротивлялся, не иначе как его поощрял. Хотя бы это одно уже могло стать причиной, по которой он не имел права даже дышать. Но… если в Хосоке ничего хорошего не было, Джин, наверное, мог стать тем самым чем-то хорошим в нём. Ведь мог же? Мог попытку спасти его предпринять? Омега на него смотрел мутным взглядом и с каждым мгновением яснее ощущал, что вся ненависть, вся боль, боязнь, сомнения, все «нет» и «да» куда-то дружно испарились, нечто другое на место своё приглашая. Джин в себе это чувство ненормальное подавить пытался, вырезать и выжигать его согласен был, но разве бы это помогло? Ответ был очевиден. Хосок в каждом его воспоминании, в каждой клеточке пятном кровавым, несмываемым отпечатался. Его ничем не вывести, не выбелить, не вытравить было, как бы омега того ни хотел. Джин думать себе о нём не разрешал, раны, им нанесённые, штопал и штопал, до последнего не верил, что убийцу смог полюбить. Он себя отговаривал, запрещал, табу на всё, что с Хосоком связано было, накладывал, просил у себя же слёзно альфу из головы выкинуть, хоть и знал наизусть, как заповеди, что сам к нему придёт. Джин в этом только что убедился. Он полчаса назад его проклинал, а сейчас, когда смысла не то что в жизни без него — в смерти без него не было, ещё сильнее им дорожил. Хосок дышал всё тише, единственным, что до сих пор его здесь удерживало, был омега — уйдёт он, уйдёт и альфа. В мир иной. Хосок сам помощи его просить не хотел, как и себя в очередной раз навязывать, он ждал, что либо омега сам его вытащить желание проявит, либо уйдёт, оставив его здесь погибать. Альфа был готов к любому исходу. От рук Джина умереть было не страшно, от рук Джина умереть было в радость. Омега тяжесть чужого сердца в своих ладонях нежных явственно ощущал, из него кровь по капле сочилась, кожу в алый окрашивая, словно омега венок терновый пальцами сжимал, а не мышцу четырёхкамерную. Хосок ему возможность давал ещё раз всё обдумать и решение принять. Раз уж он сам жизнью своей больше распоряжаться не мог, всё, что ему оставалось, это полностью передать её Джину — тому, кто действительно знал, что с ней делать. Дьявол подземный у Дьявола земного сейчас душу выманивал, и второму её даже не жалко отдать было, но только после того, как омега вердикт свой вынесет. Любить Хосока было сложно, забыть, оставить, бросить — ещё сложнее. Таковой являлась новая реальность Джина, и он её принимал. Он Хосока принимал. Одним этим его уже спасал. Если жить, то друг с другом, если умирать, то вместе. Для омеги этот постулат, им же выделенный, совершенно неоспоримым и верным являлся. Джин себя прежнего на алтарь для жертвоприношений клал, крылья свои чертям отрезать разрешал, кровь, по лопаткам стекающую, чувствовал, на атомы от боли распадался, но всё равно от Хосока не отказывался. — Не уйду, — тихо-тихо проговорил омега. — Мне без тебя не жить, сам знаешь. Альфа ему треснуто улыбнулся. Омега по-другому бы поступить не смог, и Хосок, на пьедестал судьбы своей его за это возводя, глаза прикрыл, от спасительных слов омеги духовно воскрешаясь, силу былую в руках чувствуя, огонь в груди вновь раздувая. Хосок с Джином не ошибся. Омега «не уйду» всего лишь произнёс — альфе показалось, что это херувимы пропели, не иначе. — Неужели сделать ничего нельзя? — губы ладонью прикрыв, в ужасе спросил омега. Джин умел сострадать, умел жалеть, каким-то образом всё добро мира в душе своей умещать умудрялся, так чист и светел был, что альфа, ни единого волоска его не стоивший, в божественный замысел вдруг уверовал. Этот омега его личным ангелом-хранителем был. Вместо себя его спасая, не падал, а возносился. Хосок к этому омеге согласен был как к источнику с влагой живительной сотню миль на коленях по пустыне проползти и без сил, до конца-таки дойдя, у ног его упасть, потому что знал, что его в итоге не оттолкнут. Потому что знал, что его, даже такого дурного и грешного, всё равно примут. И если это было всего лишь одолжением со стороны омеги, альфа не мог развидеть в нём своё благословение. Джин смотрел на него пытливо. — Спустись вниз и набери Намджуна, здесь не звони ни в коем случае. Неизвестно, как это устройство на мобильную связь отреагирует, — подал голос Хосок. — Хорошо, я быстро, а ты — не вздумай ногу убрать, — омега кивнул на леску. — Я тебя у самой смерти из лап выхватил, теперь ты весь мне принадлежишь, не смей умирать без моего ведома, — произнёс он и умчался вниз. «Всегда принадлежал».✲✲✲
Откровенно скучавший Намджун лениво внимал словам судьи, ожидая, когда же наконец в зал вызовут свидетеля, чтобы тот дал показания и положил конец всему этому безумию. Он ему во время их кровавого допроса всего лишь битой руку сломал, которая являлась предупреждением о том, что в будущем ему всегда и во всём стоит признаваться сразу, не доводя никого своим молчанием до белого каления, и был уверен в том, что мужчина ему премного благодарен остался, таким лёгким переломом отделавшись. Безмятежное настроение зевающего альфы нарушил входящий на лежащий на столе телефон, который всё это время находился в беззвучном режиме, звонок. Брови Намджуна тут же взлетели вверх, как только он «Джин» на экране прочёл. Омега ему ещё ни разу не звонил, не писал и вообще как-либо связаться с ним раньше не пытался, но теперь, хоть и резона тому не имелось, почему-то на попятную шёл. Альфа, ещё даже трубку не взяв, чуял, что не к добру всё это было. Положив хуй на абсолютно всех присутствующих на заседании людей, включая Тэхёна, судью и только что появившегося за трибуной свидетеля, Намджун принял звонок и встревоженно спросил: — Что случилось? Джин, чуть ли не рыдая, бессвязно объяснял, где и в каком положении они с Хосоком сейчас пребывали, умолял приехать поскорее, просил Тэхёну пока ни о чём не рассказывать и бормотал, что не знает, что ему делать и как Хосоку помочь. Намджун, уже пиджак на плечи накинув, никого вокруг себя не замечая, широким шагом прочь из зала суда направился и, говоря омеге, что через минут двадцать точно будет на месте, пытался его панику унять, твердя, что всё будет хорошо, самого себя в этом убеждая тоже. Нервно кусавший до этого момента губы Тэхён вдруг вскочил на ноги и, ресницами часто хлопая, в полном ахуе уставился на спину удаляющегося куда-то альфы. Намджун перешёл на бег и, боясь не успеть и вместо живого Хосока застать мёртвого, быстро скрылся за поворотом в коридоре, попутно вызывая сапёров.