[...]
Утро не радует солнцем, и Кароль, которой ближе к четырём часам всё же удалось уснуть, неохотно открывает глаза, чувствуя, как токсикоз заставляет её подняться на двадцать минут раньше будильника. Резко дёргается, когда видит его, сидящего на кровати и не отрывающего от неё глаз. — Кто тебя пустил? — возмущённо-испугано спрашивает, чуть приподнимаясь. — Я перепрыгнул через забор, — привычно отшучивается. — А потом взломал входную дверь. Он всё-таки приехал. Вот только сейчас для Тины это уже не имеет грандиозного значения, потому что пока она ночью тёплым трупом лежала на кровати, Потапенко едва ли помнил её имя. — Ты снова соврал Насте? — с укором спрашивает Кароль, медленно поднимаясь на ноги. — Сказал, что надо срочно в офис, — мгновенно отвечает, будто ожидал именно этого вопроса. Вертикальное положение, будто перевернув все внутренние органы вверх ногами, вынуждает Тину как можно скорее пойти в ванную комнату, и Кароль, уже привыкшая к утреннему токсикозу, тут же бросает рваную фразу: — Найди что-нибудь в холодильнике, если не успел позавтракать, — зачем-то приторно-заботливо. — Я скоро. Врывается в ванную, звучно захлопывая дверь, и, вывернув оба крана до предела, чтобы шумная струя наверняка перебила все остальные звуки, в секунду опускается на колени, придерживая распущенные волосы рукой. Десять долгих минут, и певице значительно легче. Золотые локоны в высокий хвост, а на кожу лица тонкий слой тональной крема, чтобы перекрыть привычную бледность. Надевая джинсы, корит себя за то, что так и не нашла время купить более подходящие, потому что эти, приобретённые в период нескончаемых диет, уже значительно давят на почти незаметный, но всё же появившийся живот. Не придумывает ничего лучше, чем не застёгивать давящую пуговицу и надеть длинную бежевую толстовку, прикрывающую злосчастный замок на джинсах. Выйдя из ванной, в панике замирает, когда видит Потапенко, о чём-то разговаривающего с домработницей и резко замолчавшего, заметив появившуюся на пороге кухни певицу. — О чём вы говорили? — встревоженно спрашивает, отмечая, что Лёша смутился. — Да так: просто обменялись любезностями, — звучит неубедительно, и Кароль тревожно вздыхает. — Я же должен был поблагодарить за то, что меня пропустили сегодня ни свет ни заря. Тина отчаянно гонит от себя мысли о том, что Потапенко узнал от филиппинки о беременности. Нет-нет-нет, теперь уже поздно, и сейчас Тина уверена: он не должен знать. — Может, объяснишь цель своего визита? — первая переводит тему, когда Лёша, желая спрятать взгляд, возвращается к плите, на которой шипит раскалённая сковородка. — Что у тебя здесь за погром? — игнорируя вопрос, поворачивается к ней и указывает на осколки, пляшущие хоровод вокруг стола. — В чём посуда виновата? — Ты не ответил, — строго перебивает и, ощущая, как несколько минут пребывания в вертикальном положении отняли у неё силы, аккуратно опускается на стул. — Я приехал, потому что ты, если помнишь, позвонила мне в два часа четырнадцать минут, — стоит к ней спиной и чувствует на себе её пронизывающий взгляд. — А цель твоего звонка? Ступор. Варианты ответа бессмысленной очередью выстроились в голове, но выбирать некогда, и Тина, подавляя нарастающее волнение, спешит отговориться: — Хотела, чтобы ты украл одну мою участницу, — уверенным тоном. — Но сейчас уже неважно. Потапенко делает вид, что безоговорочно верит, и, ничего не отвечая, молча ставит тарелку прямо перед не завтракавшей певицей. — Я не ем омлет, — холодно произносит Кароль, организм которой с приходом беременности не переносит молочные продукты. — Раньше ела, — констатирует Лёша, удивлённо поглядывая на Тину. — А теперь нет, — резко отвечает, отставляя чуть остывшую тарелку в сторону. — Многое поменялось. — Тина, скажи, что мне сделать? Я вижу, что с тобой происходит. Я знаю, что ты в полуобморочном ходишь не из-за тура, — резко и строго, отчего певица меняется в лице. — Я же не дурак. — Что? — даже не помнит, как спрашивает, в отчаянии осознавая, что Потапенко всё знает. — Я знаю, что ты тяжело переживаешь всё, что между нами произошло, — поясняет, и Кароль облегчённо выдыхает. — И если тебе кажется, что для меня всё это — два пальца об асфальт, то ты ошибаешься. Просто я переживаю это по-своему. — Занимаешься любовью с Настей. Секс быстро залечивает раны? — сама от себя не ожидала ревнивых выкриков, но горькая обида оказывается сильнее здравого смысла. — Это не моё дело. Прости. — Мне нечего тебе на это ответить, — разводит руками и садится напротив неё. — Ты для меня... — Я для тебя жива, Потап, только тогда, когда ты меня видишь. Я для тебя существую, когда меня просто видно, — перебивает, но на удивление обоих говорит спокойно, будто зная, что он её не прервёт. — Стоит мне сейчас уйти в другую комнату, — да что там! — просто зайти за угол, и я для тебя погибну. — Ты говоришь чушь, — вскрикивает Лёша, но Кароль даже не дёргается. — Я жду тебя в машине. Надеюсь, тебе хватит пяти минут, чтобы остыть. Звучный и нервный стук входной двери как финальная точка в пренеприятнейшем диалоге, который в очередной раз ни к чему не привёл и только разбередил душу. Тина выпивает пару таблеток, назначенных на утро, опустошает стакан чуть тёплой воды с лимоном в надежде, что это спасёт её от укачивания в автомобиле, и, схватив со стола сумку, выходит на крыльцо.[...]
Столица усеяна пробками, и для Тины, с недавнего времени плохо переносящей подобные поездки, дорога до павильона оборачивается очередным испытанием. Потапенко не докучает вопросами, но видит, что с певицей что-то не так, и молча то включает печку, то выключает. — Какие планы на завтрашний день? — старается разрядить обстановку, замечая, что Тина о чём-то задумалась. — Такие же, как и у тебя, — поворачивается и смотрит на него, внимательно следящего за дорогой. — Завтра бои. — Завтра твой день рождения, — напоминает, будто Кароль не поняла, о чём речь. — Я об этом. — Ты знаешь, что для меня это не праздник, — флегматично отвечает, отворачиваясь к окну. — Отработаю бои и уеду домой. Вот и все планы. — Если хочешь, приезжай завтра к нам, — не подумав, предлагает Потапенко, а Тина теряет дар речи. — Настя будет рада. Сердце пропускает пару ударов, и Кароль вглядывается в лицо Лёши, отчаянно пытаясь разглядеть хоть тень улыбки, указывающей на глупую шутку. Но ничего не находит. Катком проехавшись по чувствам, Потапенко молчит, уставившись в лобовое стекло. — Ты себя слышишь? — возмущённо спрашивает Тина, резко оборачиваясь. — Мне Насте в глаза стыдно смотреть! — кричит, замечая, что Потапенко хочет оправдаться. — Ничего больше не говори. Следи за дорогой. Тишина поглощает салон автомобиля, и Кароль, нервно откидывая воротник пальто, не может поверить в то, что её боль для него ничего не значит. Столько неаккуратных фраз прошло через её больное сердце, а она по-прежнему, по-девичьи глупо, ждёт его, как Маяковский некогда ждал Лилечку, слушая её оргазменный крик, вызванный страстным исполнением супружеского долга.[...]
— Нет, всё-таки, то платье село лучше, — отмечает Тина, крутясь перед зеркалом в гримёрной после полного прогона со своей командой. — Это как-то слишком обтягивает, я не смогу в нём спокойно отработать. Я всё время буду думать про живот. Тёмно-синее облегающее платье, в которое Кароль влюбилась ещё три недели назад с первого взгляда, имело горькую участь остаться не ношенным. И как ни пытался Орлов, прибывший в павильон час назад, убедить певицу в том, что ни с левого, ни с правого бока её едва-едва округлившийся живот не заметен, решение Тины осталось неизменным. — Я постоянно буду это платье поправлять, я же себя знаю, — слегка нервничая, причитает Кароль, поворачиваясь к зеркалу боком. — Да, ничего не видно. — Я же тебе говорю, тут с лупой не разглядишь твоего живота, — доказывает Паша, сидя на диване с ежедневником в руках. — У тебя же десятая неделя, а не тридцать пятая. — Слава Богу, — слегка смеётся, о чём-то задумавшись. — Тем более из-за проблем и так размеры ребёночка немного не соответствуют сроку. — Ты сначала игнорируешь постельный режим, а потом про проблемы говоришь, — укорительный тон. — Ты крутишься уже минут десять. Сядь. — Я сидела всю репетицию, — парирует Кароль, хоть и понимая, что Орлов прав. — Между прочим одна из всех. Все носились как сумасшедшие, а я принцессой рассиживала в кресле. Это было ужасно. — А сейчас должна вообще лежать, или мне тебе рецепт врача напомнить? — возмущается Павел, звучно хлопнув ежедневником по столу. — Сядь, пожалуйста. Не испытывай моё терпение. Слегка усмехнувшись, Тина медленно опускается на диван, чувствуя, как Орлов заботливо придерживает её за локоть, помогая аккуратно сесть. В эту секунду Кароль чувствует стыд за ночную горячку по случаю её круглого и беспросветного одиночества, осознавая, что пока в этом мире есть Паша Орлов, она точно не одна. — Нет, всё-таки то платье, — быстро переключается на другие мысли, чтобы внезапно не расплакаться от накатившей сентиментальности. — То более свободное: в нём будет лучше. Внезапный стук вынуждает Орлова промолчать. Ручка двери опускается, и Тина заранее знает, что это Потапенко. И не ошибается. — Я вас оставлю, — самоудаляется Паша, ободряюще коснувшись руки Кароль. — Скоро вернусь. Тина и Лёша вдвоём, и он радуется этому мгновению, словно ребёнок конфетам. Кароль, не зная, для чего и зачем, медленно поднимается и всячески скрывает руками живот, чтобы — не дай Бог! — не вызвать лишних подозрений. В этом тёмно-синем предел его мечтаний. Она выглядит как алмаз, огранённый специально для него. — Ты завтра будешь в этом? — очарованно спрашивает, не сводя с неё глаз. — Нет, — так же зачарованно отвечает, будто поддаваясь их общему гипнозу. — В другом. Оба в бреду. Знают: у них не любовь, а тюрьма, в которой они — заключённые, отбывающие пожизненное. Её гримерка — место их тайных свиданий, длящихся не более отведённых трёх минут. Как будто снова школьники, сбежавшие с последнего урока на сеанс в кинотеатр. Авантюристы. Бунтари. Влюблённые. — Тина, — чуть слышно шепчет, касаясь её плеча и спуская с него тоненькую бретельку. Раскрашивает поцелуями её шею и ключицы, на которых до сих пор изогнутые царапины, оставленные её острыми ногтями минувшей ночью. Зарывается тёплыми руками в золотистые волосы, а Кароль будто немеет от почти забытых прикосновений. Она первая целует его прямо в губы, и оба приходят в себя только через несколько долгих минут, когда всё же решаются друг от друга отстраниться. — Я так долго этого ждал, — улыбается и проводит указательным пальцем по обнажённой выпирающей ключице. — Ты думаешь, я ждала этого меньше? — голос дрожит от переполняющих чувств, когда она холодной ладонью касается его разгорячённой щеки, кричащей и пылающей от любви. Предрассудки как лучшие друзья отступили в сторону и не мешают двоим, застывшим друг перед другом, сполна насладиться чувством, которое они когда-то называли любовью. — Я отвезу тебя домой, — Лёша первым прерывает молчание, вдруг взглянув на часы. — И останусь. — Я как раз сплю на двух подушках, — слегка ухмыляется, напрочь забыв о необходимом воздержании при угрозе выкидыша. — Придётся одной поделиться. — Я жду у выхода, — целует в лоб, поправляет спущенную им бретельку и скрывается за дверью гримёрной. Счастье. В комнату возвращается Орлов, и ему не требуются объяснения, чтобы понять, что между ними происходило. Глаза певицы сияют как солнце в полдень, а непослушные пальцы не могут расстегнуть молнию на платье. Счастье. Кароль хочется плакать от переполняющих эмоций, которые ещё сегодняшней ночью казались далёкими и недосягаемыми. Счастье. Длилось. Две минуты. — Алло, — опустошённо произносит, когда Каменских одним звонком расстреливает всех птиц, запорхавших у певицы в груди. — Да, Насть. — Тиночка, сонечко, привет. Лёшка не отвечает, уже три раза ему набирала, — обеспокоенный голос Насти заставляет Кароль спуститься с небес на землю и перечеркнуть все планы на вечер, вновь почувствовав себя паршивой любовницей. — Не знаешь, где он? Вы ещё не закончили? — Мы только что закончили, — монотонно отвечает Тина и, ощутив на талии крепкие заботливые руки Орлова, позволяет себе сильнее на него опереться. — Лёша сейчас поедет домой. Сбрасывает и медленно переводит взгляд на Пашу, который не может найти подходящих слов. Мужчина накидывает на неё пальто, берёт её сумку и ведёт певицу на выход, попутно прощаясь с проходящими мимо работниками. — Тина? — удивлённо-расстроенно спрашивает Потапенко, замечая, что Кароль идёт к своей машине. — Ты передумала? — Я так не могу, — опустошённо и больно. — Езжай домой. Я сказала Насте, что ты скоро будешь. Их автомобили параллельно друг другу разъезжаются на парковке, и они встречаются взглядами, которые что-то отчаянно пытаются сказать через припорошённые снегом окна. Потапенко вглядывается в её серо-голубые. Вглядывается. Вглядывается. И понимает. Она всё это время подавала глазами сигналы бедствия, а он заметил это только сейчас.