Крылья и сладости

      Что? Спокойно прореагировал? Пф, ну понимаете, когда несколько лет лжёшь и лицемеришь без перерывов на обед, то привыкаешь быть осторожным и сдержанным с проявлениями своих эмоций. Согласитесь, было бы достаточно странно, если бы я носился с воплями: «О нет, рука, моя рука!.. Я их ненавижу, они непременно умрут в страшных муках!». Хотя вообще-то я их действительно искренне ненавидел, проклинал и твёрдо пообещал себе, что они умрут в самых страшных муках. И в моих мыслях против воли постоянно проносилось: «Рука!.. Больно, черт, как же больно!». Просто все это оставалось за крепко стиснутыми зубами.       Я поклонился, когда пытка закончилась. «Надеюсь, теперь милостивые господа вполне уверены в этом недостойном», — а голос надрывно хрипел, сохраняя следы непроизвольных воплей, которые было довольно тяжело проглотить. У меня кружилась голова, а перед взглядом все упорно расплывалось из-за слез, инстинктивно выступивших на глазах от боли. Не то чтобы для меня это было страшное потрясение, не то чтобы я был невероятно испуган, хотя, как и все люди, боюсь сильного физического страдания, — но больше всего во мне было злости.       Ненавижу. Ненавижу зажравшихся капризных сволочей. Я тогда поклялся самому себе, что эта сука умрет от моей руки — от той самой, которую она приказала положить в раскалённые докрасна угли в присутствии других аристократов из Канэ и Амэ. Сомнения в предоставленных сведениях, да ладно бы, если бы там правда серьезные вещи были. Мелочь, черт возьми, сущая мелочь!       Нашли же себе развлечение, ублюдки. Ведь для них нечто подобное в отношении безродного выскочки — и в самом деле так, ерунда! Подумаешь, рука сгорела до кости… Это невыносимое понимание как раз и вызывало больше всего кипящей яростной злости.       Черт побери, это была та самая рука, что держала кисть, смычок и оружие. Без неё я не мог писать, хотя это было важнейшей частью моих обязанностей, не мог играть на скрипке, не мог нормально защитить себя. Не говоря уже о таких элементарных вещах, как, например, использовать столовые приборы. Мне даже одеться или собрать волосы самому было тяжело! И это я ещё не описал, собственно, боль, от которой хотелось выть… Путь от места, где прошла встреча, до замка учителя занял около недели, но, поверьте, неделя эта была просто чертовски долгая. Только мысли о том, как эта сучка Амэ будет визжать, сгорая заживо, и успокаивали.       Но в целом мне было вполне отвратительно, будьте спокойны. И не столько даже из-за крайне неудобной и болезненной травмы.       Эйми… Бедная моя Эйми, что ей пришлось пережить за те четыре года, что мы не виделись… Едва я начинал думать о ней, как почти сразу ощущал колючую боль в груди. В сознании грохотом разносилась мысль о том, что рука — это и действительно сущая ерунда.       Заплаканные глаза любимого человека преследовали во всех тенях, горели в пламени, а в голове вопили мучительные вопросы, ответов на которые я не знал. Я вроде все контролировал, но вместе с тем понимание, как мало я могу на самом деле, ежеминутно било по макушке. За что ни возьмись — ничего не могу.       Я нарочно причинял себе больше боли, стискивая намотанные на ладонь бинты здоровыми пальцами, — это чуть успокаивало. Ничтожное наказание за собственно малодушие, проявленное четыре года назад.       Ну ничего, ничего. Я живучая тварь. Хрена с два меня сломать.       Эйми до сих пор меня ждёт — и ей нужна моя помощь. Я помогу. Она, значит, больна. Болезни лечатся. Я тут в клане с самым большими знаниями по медицине, а один из некромантов — мой учитель. Я сделал энергетический слепок её ауры (небольшой шпионский фокус, не спрашивайте). Я что-нибудь придумаю.       А учитель прореагировал ровно так, как от него ожидалось: его как будто в первый раз поразило осознание, что люди могут быть тварями только потому, что они твари. Я смотрел на него… на этого прекрасного доброго человека с совершенно чистыми помыслами, и с трудом подавлял в себе желание то ли рассмеяться надрывным смехом безумца, то ли расплакаться. Он был так невинно опечален, так наивно не понимал, в чем же дело. — Почему ты не хочешь довериться мне? — разносился в тишине его надломленный горький шепот. — Ты же знаешь, что я всегда останусь на твоей стороне! — Знаю, — только и отвечал я. А что здесь ещё ответишь, если я и впрямь отлично это понимал. И это причиняло боль. — И вполне доверяю учителю. — Твой учитель очень хочет помочь тебе, Син. Я правда... очень хочу.       Я снова безнадёжно всмотрелся в его прекрасное лицо, прямо сейчас отражающее глубокое внутреннее страдание. Почти как у Эйми в тот момент, когда с ее дрожащих губ срывались безнадёжные просьбы. Черт побери, вторая подобная сцена явно была выше моих сил.       Что уж там, я видел, что у Аято-сама была ко мне болезненная привязанность, которой я в общем-то ничуть не заслуживал. Наверное, он в некотором роде воспринимал меня как своё дитя, ну или как, на худой конец, младшего брата. Но именно в тот момент я ощутил себя взрослым человеком, вынужденным пытаться объяснить ребёнку, что тот, увы, далеко не всесилен. Более того, что может он в общем-то совсем немного. — Это не в ваших силах, учитель, — хрипло прошептал я, в глубине себя более всего желая быть спасённым. Пусть хоть однажды в жизни другой человек действительно защитит меня, поможет мне со всем справиться! — И дело не в том, что я вам недостаточно доверяю. Вы просто… вы просто не можете, и все.       Я плохо помню этот момент — в голове слегка мутилось от препаратов, которыми меня лечили.       Поверьте, я любил учителя. Я умею отвечать добром на добро. Если бы он мог помочь мне и Эйми, я бы с огромной радостью открылся ему. Несмотря на то, что я и сам был тогда уже вполне взрослым мужчиной, мне почти хотелось с облегчением спрятаться за чужой спиной.       Но он не мог меня защитить. Он сам нуждался в защите… наивный добрый романтик, поэт, философ с цветочной душой! Да его, коли он выступит против своих, ведь уничтожат моментально — проглотят и не подавятся. Его бы самого кто-нибудь защитил, что тут толковать о доверии! Я бы просто подверг его и себя ещё большей опасности, если бы попытался попросить помощи. На этом все и закончилось — дурным шёпотом, словами ни о чем и целой горой сожалений. Для нас обоих.       Но было так уютно уснуть на его коленях. Когда веки уже было тяжело держать открытыми, я подумал: «Как жаль, что в детстве рядом со мной такого человека не оказалось». Уже слишком поздно.       Война началась — ожидаемо и вместе с тем чудовищно неожиданно. Я узнал о готовящемся нападении из верных источников… правда, гораздо позже, чем следовало бы грамотному игроку — сказывалось дрянное состояние.       На тот момент я действительно собирался воевать на стороне Ями, не даром же проводил изрядное количество времени в крепости, принадлежащей учителю. Она лежала на границе с Сутон, откуда было совершенно логично ожидать нападения. Аято-сама не мог не осознавать, что все начнется совсем скоро, но, кажется, что именно делать с этим осознанием, он не представлял. Остальные Ями, подтверждая статус мразей, эти бедные земли отстаивать не собирались — они не представляли из себя стратегической ценности, а защищать их было непросто. Махнув на них рукой, Ями были намерены просто избавиться от обузы. Учитель не мог позволить себе поступить таким образом, но в правящих кругах его отчаянные надежды никто не собирался поддерживать.       Я прекрасно знал обо всем, несмотря на иллюзии, в которых пребывал мой учитель. Он-то все еще искренне считал, что это я тут ребенок, которого стоит оберегать от тяжелой правды о сложившихся обстоятельствах. — Не переживайте об этом, Аято-сама, — как-то сказал я, пытаясь его успокоить. — Все сложится благополучно.       Он улыбнулся, как всегда тепло, но вымученно и устало. — На сей раз очень тяжело утверждать, каков будет итог, но мне приятно слышать подобные слова из твоих уст.       Мне сделалось невыносимо стыдно. Настолько, что я, привыкший лицемерить как дышать, опустил глаза.       Ну конечно же сложится, черт побери. Ведь я намеривался это обеспечить. Но, при всей моей любви к учителю, при всем моем уважении к нему… в этом он, со своими прекрасными принципами и книжным благородством, мне бы только помешал. Я планировал все сделать самостоятельно. Если честно, я собирался просто убрать принца Аято подальше от опасности. Держа в себе это намерение, я дополнял и исправлял все то, что учитель делал для подготовки к обороне.       На самом деле план был готов уже давно. Мне не хотелось, чтобы эти земли страдали понапрасну. Я не хотел видеть тех детей, с которыми играл в свободное время, мертвыми, избитыми, сходящимися с ума от голода в долгой осаде. Да, я кровожаден до неприличия, но есть и было даже во мне что-то, отдалённо напоминающее мораль. Ну хорошо, быть может, очень отдалённо напоминающее, но неспроста же Аято-сама тратил время на свои мудрые уроки… ладно, давайте так, тогда моя ненависть была не столь всепоглощающей, чтобы опалить вообще все без разбора. Тех, кто был со мной добр, я всегда хотел лишь защитить.       Незадолго до рокового момента, я подстроил отъезд учителя в столицу. Он бы ни за что не уехал, если бы знал все, но мне не хотелось, чтобы он был здесь. Он мог пострадать, и… и, если на чистоту, наблюдая за его решениями, я был вынужден признать, что и толка бы от него было очень немного. Он был слишком добрым и слишком ненавидел все то, что связано с кровью и убийствами, хотя и старался выполнить все от себя зависящее должным образом.       А вот мне было пора появиться на сцене по-настоящему. Я, в отличие от принца Аято, смотрел на вещи очень прагматично. Война, помимо прочего, — это для кого-то, вроде меня, отличный шанс наконец выйти из тени. И бедственное положение на границе с Сутон открывало мне неплохие перспективы. Понимаете, да? Маленький красивый подвиг, чтобы укрепить веру Ями в меня. Героически отстоять приграничные крепости и эффектно отбросить назад врага с превосходящими силами — это я и точно придумал уже давно. Хорошенько изучил местность и ресурсы, не один час просидел, ломая голову над картами, выстраивая десятки вероятностей, ставя себя в положение врага рассматривал все возможные варианты нападения. Так что, что бы они ни придумали — я был готов.       И да, тогда у меня все получилось просто блестяще. В точном соответствии с планом. Короткая осада, грамотно проведённое сражение, пара-тройка не отличающихся особенной подлостью хитростей — и великолепная победа, ненадолго принёсшая мне нечто, вроде славы. Ну ещё бы. Я как следует просчитал не только то, что касалось стратегической стороны вопроса, но и то, что затрагивало облик этих событий в чужих глазах. Об этом должны были судачить в тавернах только как о героической победе, вписать это в историю только как героическую победу.       Кто сказал, что я лишён тщеславия? Кто сказал, что я не хочу награды за то время, когда сытые горожане смотрели на рыдающего от голода грязного ребёнка ровно также, как на мусор под своими ногами? О, мне был вполне приятен этот ореол молодого героя! Слава, почтение, взгляды, наполняющиеся наконец уважением вместо презрения… да, это было очень хорошо. И я собирался получить для себя ещё больше.       Именно в том сражении Гасадокуро впервые выпила крови. Вам странно, наверное, что я ещё ни разу не упоминал главное своё творение? Ну, скажу сейчас. Я, стоит хорошо понимать, создал настоящего монстра. Коса была жуткой и очень, очень злой — весьма подстать мне. Она была скоплением ненависти и всех моих чёрных чувств — я, едва взяв ее в руки для настоящего боя, тут же почувствовал исходящую от неё жажду убийства. Однако это меня ничуть не испугало. Я не строил иллюзий, что мне не придётся марать руки в крови, — ровно напротив, я хорошо понимал, что именно я создаю и для чего.       О да, с ней было тяжело. Тяжело на банальном физическом уровне — она много весила, а орудовать ей я долго учился специально, потому что требовалась огромная точность движений. Однако это того стоило. Когда коса раскручивалась, два заточенных груза, цепями прикреплённые к рукояти, отбивали любые атаки, направленные на меня. Совершенная защита, ни одного слепого пятна. Ко мне даже подойти было невозможно — одно столкновение с раскрученным грузом влекло за собой не только рану, но и почти наверняка переломы.       Пьянящее чувство, когда на тебя смотрят с невыносимым ужасом. Гасадокуро, рассекая воздух, ревела, как будто и в самом деле была демоном, восстающим из преисподней, — дробила кости, рвала кожу и мышцы, привольно купалась в крови. И я вместе с ней. Я был воплощением смерти в тот момент, и неважно, как тяжело мне было. Хотя, признаю, тогда я ещё старался особенно не зверствовать, выбирать противников хоть немного близко по силе, то есть профессиональных воинов. Все же, во-первых, победа должна была быть максимально благородной, во-вторых, добрый голос принца Аято пока ясно звучал в моих ушах, а в-третьих, никаких личных счетов с Сутон у меня не было. Но война есть война — тут нельзя сделать себе имя и привести какую-то сторону к победе, никому не причинив вреда.       Ощущения от того, что я впервые убил своими собственными руками? Поверите, совсем ничего особенного. Я неоднократно видел смерть до этого, часто желал смерти своим врагам, весьма подробно представляя себе их мучения, да и в целом слишком хорошо осознавал, что это неизбежно. Это было даже как-то… приятно. Я хотел бы, чтобы мое тело могло продержаться в сражении дольше — отнять больше жизни, растянуть миг упоительного осознания собственного могущества.       Ну то есть потом-то, когда я смывал с себя кровь, мне закономерно сделалось дурновато. В сознании всплыли мысли о том, что у всех тех, кого я лишил жизни, были близкие люди, мечты и желания, но страдал я этими самыми мыслями недолго. Военные действия все ещё были в разгаре, так что как-то совсем не до этого, хотя внутри и осело что-то горькое, мерзкое и тревожное. После я возвращался к этому, разумеется, и совесть так или иначе мучала меня недолгими внутренними судорогами, но я бы ни разу не назвал это невыносимым.       Вся эта дрянь с пересадкой жизненного источника не отменилась. Мне пришлось уехать, передав командование проверенному человеку.       Учитель выглядел таким виноватым и испуганным, так искренне переживал за то, что мне «пришлось в одиночку столкнуться с чем-то подобным и брать на себя столь страшную ответственность», что возникало желание провалиться сквозь землю. Насколько естественно было для меня лгать, глядя в надменные лица других аристократов, настолько же и неприятно было обманывать учителя. Я даже хотел честно признаться, что специально убрал его из зоны военных действий… но тогда он бы ещё больше расстроился, посчитав, что я вообще не воспринимаю его всерьёз, считаю бесполезным и никчёмным! А это было совершенно не так. Мне всего лишь не хотелось отягощать его непосредственной причастностью к убийствам, зная, каким невыносимым грузом это будет для него. Я всего лишь боялся, что в какой-то момент в хаосе сражения он окажется в опасности, а я не сумею его защитить. В любом случае, мне пришлось врать уже до конца. — Прости меня, Син, — как будто желая окончательно меня добить, вздохнул Аято. Он был бледным, и под его глазами смутно наметились круги. — Этот никчёмный принц не справляется с обязанностями учителя, раз за разом оставляя тебя наедине с трудностями.       Да боги великие!..       Я низко поклонился, выражая уважение. На сей раз абсолютно подлинное. — Учитель должен простить ученика за дерзкое поучение, но все-таки ему не стоит забывать, что каждый сам несет ответственность за принятые решения. Этот ученик не взялся бы за то, с чем он не мог бы справиться. Учителю вовсе не нужно переживать столь сильно и тем более приносить извинения, — я осекся и сказал уже гораздо проще и искреннее. — Аято-сама, пожалуйста. Я искренне считаю, что нет никого лучше, чем вы.       М-да, честно сказать, не похоже, чтобы это помогло. От этих слов его вид сделался виноватым, и я прикусил язык.       Блять. Неужели я всем, кому я дорог, будут приносить одно лишь горе?       Аято-сама ещё счёл, что моя нервозность вызвана недавно пережитыми сражениями. Ну как же. Его ученик в столь юном возрасте уже успел стать убийцей — как тяжело ему, бедному, должно быть. Вероятно, судил по себе, начисто забывая, что мне до благородных свойств его души приблизительно как копошащейся в мусоре крысе до сияющих в небесах луны.       Строго говоря, мне уже как-то и дело не было, сколько человек убивали других под моим руководством и скольких я убил лично. Мало у меня совести, мало. Я, засыпая, ворочался с боку на бок из-за единственной мысли: я не хочу терять свой чертов жизненный источник. Да, мне было страшно. Никто не мог толком объяснить, что я потеряю, но я боялся потерять самого себя — такого, каким являлся на тот момент.       И все же операция была проведена. Рассказывать здесь особенно нечего, потому что все время, что это длилось, я провёл в глубокой отключке. Вдвойне страшно было, кстати, от того, что в процессе кто-то ненароком мог надумать заглянуть ко мне в голову. Нет, я был осторожен, я не сделал ничего, что можно было воспринять как откровенное предательство, но все же штуки, вроде «уберечь важную информацию только для себя», не очень-то подходили образцово преданному человеку. И как бы господам Ями ничего не стоило оставить меня валяться мертвым.       Обошлось, если так можно выразиться. Очнулся я живым, целым и даже относительно бодрым. На первый и даже на второй взгляд никаких негативных последствий не было. Ровно напротив, довольно скоро я понял, что чувствую себя чуть ли не лучше, чем когда-либо до этого. Но я все равно был настороже и догадывался, что самые страшные изменения могут быть постепенными и не слишком заметными. Я был готов бороться за себя.       Полагаю, что не слишком-то любопытно слушать по-медицински сухие и подробные описания того, как на человека влияет жизненный источник, сформированный из «крови демона». Если совсем в двух словах, то не то чтобы сильно, но заметно увеличивается физическая сила, скорость, выносливость. Способностей иного как не было, так и не возникло ни черта. Потребность во сне не мешает так сильно. Все, что было плохого, стало несколько сложнее контролировать: вспышки гнева, жестокость, тщеславие. А, и голод ещё. Я, конечно, всегда это мерзкое ощущение ненавидел всей душой, но после операции жрать хотелось постоянно. Не просто «есть», а вот именно «жрать» и желательно, чтобы именно мясо с кровью (никогда не любил). Все. По крайней мере все, что я отметил для себя сам.       Больше всего меня раздражало положение лабораторной мыши. Конечно, те немногие Ями, которые были в столице, смотрели на меня, не зная об эксперименте, гораздо уважительнее. Из-за свойств косы, из-за военного успеха. Но этот их… глава клана с жёнушкой, вот они меня дико раздражали! Ну то есть они-то, в отличие от Канэ, не позволяли себе откровенной грубости, но в их одинаково надменных взглядах так и читалось, что на меня смотрят как на подопытную зверушку. Они не пожелали меня потерять только из-за того, что я был относительно ценной стратегической единицей, и все. Это… «дорогой расходный материал» — ну никак не больше! По какому праву они ставили себя выше? Возвели сами себя чуть ли не в ранг всесильных божеств, для которых человек — это уже по умолчанию что-то второсортное, всегда подлежащее замене в случае острой необходимости. Да черта бы с два!       А как они обошлись с моим учителем? Совершенно по-свински! Если бы не мое вмешательство, они просто закрыли бы на него глаза. Просто позволили бы погибнуть на том никому не нужном рубеже обороны, бессмысленно и бесполезно, в пустой попытке спасти то, что было его ответственностью. А ведь Аято-сама был вторым старшим принцем; он был частью их чертовой семьи! И даже он для них не представлял реальной ценности. Только потому что он не был похож на них. Только потому что он не разделял их надменных мерзких взглядов, что в конечном счете и привело его к размолвке с главой клана несколько лет назад. Отвратительно. До этого я искренне считал, что все-таки в качестве правителей Ями мудрее многих, но после всего этого мог их только презирать и ненавидеть. Проклятые зазнайки; ни в жизни не изменится положение людей в мире, построенном иными, до тех пор, пока у власти будут подобные.       На их стороне меня удерживали теперь только глубокая привязанность к Аято-сама и воспоминания о тех унижениях, что я пережил у Канэ. В противном случае я бы с огромным удовольствием наглядно продемонстрировал этим зазнайкам, почему такой человек, как я, должен цениться крайне высоко — привёл бы их к сокрушительному поражению и триумфально поклонился, стоя на обломках их могущества. Уже тогда, в тот период, во мне начал смутно зреть другой, куда более коварный, жестокий и циничный план. Пока лишь в самых общих чертах.       А с леди Изэнэми, их главным козырем, глуповато получилось. Она не знала о роли, которую должна была сыграть, но была достаточно умна для понимания, что с проведённой операцией, первой из «цикла процедур по устранению бесплодия», ей что-то сильно недоговаривают. Мучаясь подозрениями, эта маленькая стерва принялась мастерски колупать десертной ложечкой мозги всем окружающим и в особенности мне. Вот уж что у неё точно получалось просто отменно! Характер, конечно, как плеть — бескомпромиссный и оглушительный. И в голове у неё было далеко не пусто. Хотя она была даже младше меня, думать умела неплохо. По крайне мере то, что я уж точно в курсе произошедшего, она сообразила легко.       Тут хочу внести ясность: я ни разу не планировал того, что с ней в итоге произошло. С моей стороны это было жестом буквально на уровне детских проявлений вредности — я хотел хоть немного насолить исподтишка главе клана, который меня бесил, да и сама девчонка уже просто неимоверно надоела. Она же, мать твою, не могла не понимать со своими мозгами, что если я и в самом деле чего-то знаю, то мне попросту язык отрежут, коли проболтаюсь, — и это ещё в самом лучшем случае. И все равно прицепилась ко мне. — Мой искренний совет, юная госпожа, — не выдержав, я намеренно состроил ну просто чрезвычайно серьёзную мину и заговорщически понизил голос до шепота, проникновенно заглядывая в глаза. — Избегайте главы клана. Я… я никак не могу рассказать всего, но к совету-то вы можете прислушаться. На вас есть планы.       Спасибо, на этом она наконец-то от меня отстала. И мне дальше как-то совсем не до неё было… я, понимаете ли, полагал, что умные некроманты и без меня как следует позаботятся о том, на что они делают столь большую ставку. А у меня и без того было, чем заняться, — техника сражения ещё требовала дополнений, а от работы меня никто не освобождал.       Кстати, много народу потом по поводу моей косы сомневалось: вроде как, не могло быть, потому что от такого оружия я сам бы калечился… ну, вообще-то я и калечился. Тренировался я с гирями вместо заточенных грузов, а лезвие закрывал чехлом из драконьей кожи, таким образом не рискуя самому себе что-нибудь важное отрубить, но тяжеленными цепями по рёбрам, рукам, ногам, башке, мне прилетало регулярно. Ощущения несравненные. Пару раз даже суставы вышибало; спасибо, что много союзников-Ями было. Ну и плюсом, кровь демона, конечно, — хоть какая-то польза от этого дурацкого эксперимента.       Пока я выполнял связанные с войной поручения, Изэнэми, видимо, докопалась до чего-то, что ей совершенно не понравилось. И смылась. При чем направилась-то именно туда, где ее и впрямь было тяжело найти, близко к северо-восточной границе, откуда скоро должны были напасть Амэ… Я этого ее побега не планировал и даже не ожидал, но мне стало и тревожно, и ужасно смешно. Ее охраняли, разумеется, но девочка-то недаром отличалась сообразительностью — провернула свой побег, грамотно воспользовавшись тем, что все чрезвычайно заняты войной. Не сразу спохватились даже.       А потом ее забрал себе лорд Хиаши Амэ-но-Хяку. Ну то есть не сразу, конечно же, спустя какое-то время, заполненное сражениями, будничными катастрофами, скандалами, интригами и всяким прочим дерьмом. Сначала девчонку не могли найти, потом не могли пробиться к ней… В итоге Чёрную Розу Ями взял в плен лорд Амэ, который был большим ценителем женской красоты, — и, оказавшись в его власти, Изэнэми почти тут же забеременела от него, тем самым лишившись какой-либо стратегической ценности: беременность должна была быть строго контролируемой, искусственной и не от какого-то мага со стороны. Вот и все с ее историей. Закончилась, толком и не успев начаться, из-за какой-то глупой ерунды. Да, вот так тоже бывает!       Конечно, потеряв Изэнэми и ее будущего ребёнка, который должен был стать оружием, Ями в своих позициях в перспективе порядком потеряли. Теперь война явно должна была затянуться. Тут мне уже стало далеко не до смеха — такого поворота я не планировал. Это было плохо. Ничего не было хуже, чем перспектива растянуть войну на месяцы, на годы, а все шло именно к этому. Я мог представить себе даже в том возрасте, что означает слишком долгая война. Это… это многие сотни жертв, это сожжённые в осадах города, это почти наверняка экономическая катастрофа — это тысячи детей, которые будут голодать. И крайне маловероятно, что найдётся время и ресурсы на разработку нового магического оружия, способного обеспечить быструю победу. Все мои карты спутались. Теперь приходилось рассчитывать на оружие обычное, на тактику и стратегию, а я никогда не был военным гением. Будем честны, моя блестящая первая победа во многом была обусловлена только тем, что у меня было много времени на планирование.       У меня была небольшая страховка: я мог все вывернуть таким образом, чтобы в случае поражения Ями все же вернуться в Канэ и состроить перед ними невинные глаза. Но вот только там меня ничего хорошего не ожидало, шпионов никто не любит, да и Аято-сама ни за что не согласился бы с таким исходом. Учитель почему-то был предан своей семье и своему роду — он не отрёкся бы от них даже для того, чтобы спасти свою жизнь. И ещё не факт, что я смог бы как-то устроить ему помилование. Что ж, значит, будем играть с тем хреновым раскладом, что выпал в этой партии.       Игралось тяжко, пусть и интересно. Хотя меня ценили за мои военные заслуги, хотя вскоре все это вывернулось в высокий чин (а высокий чин давал доступ к по-настоящему важной информации), на самом деле работа грязная. Куда более грязная, чем та, что я выполнял, когда скрёб тарелки. Да, Ями были умны, но и противостояли им не идиоты… везде были свои таланты. А мне, плюсом ко всему, было очень тяжело сосредоточиться — как я и полагал, встреча с Эйми меня очень потрясла и выбила из колеи.       Вам, наверное, поднадоело слушать мое нытьё про любовь, но, черт побери… хотя слава и ненадолго подавила часть внутренней горечи, мне было тяжело поддерживать мысли в военном русле. Я думал о болезнях разума, лишая себя и без того немногочисленных часов сна. Ведь лечатся же сломанные кости и органы с врождёнными отклонениями… почему ещё никто не пробовал лечить человеческий мозг? Вот если бы это как следует изучить, описать, классифицировать, понять, как это работает… В конце концов, я создал оружие, которое позволило человеку противостоять иным. Да, болезни разума совсем не моя область, верно. Но я много всего узнал и изучил, когда создавал Гасадокуро. Рождение косы, пусть она и была чудовищной, все же означало, что иные не должны недооценивать человека. И человек способен к великим изобретениям. Тем более здесь был стимул куда сильнее, чем ненависть и обида. Так почему я не могу изобрести лекарство, которое было бы способно исцелить ранее неизлечимое?       Ну вообще-то загвоздки были, да. Во-первых, при всей моей кровной заинтересованности в этом деле, в военное время с исследованиями особенно не развернёшься. Мне банально не хватало проклятых часов в сутках. А во-вторых, Гасадокуро я создал путём долгих проб и ошибок. Логично предположить, что и с лекарством так же. Я не смогу создать его без экспериментов и опытов. А, учитывая специфику болезни, подходят для этого люди, страдающие тем же самым, что и Эйми. При всей моей беспринципности и озлобленности, при всей моей любви, словосочетание «эксперименты на людях» меня как-то притормаживало. Чем я лучше зазнаек из Ями?       Черт побери, как будто меня когда-то волновало, хуже я или лучше чем кто-то. Сколько раз я повторял, что я лишён принципов?.. С какой стати какие-то абстрактные люди должны быть для меня важнее, чем любимая женщина? Как будто я не готов заплатить чужими жизнями и здоровьем за то, чтобы ей стало лучше… Но она-то точно не хотела бы получить исцеление, ради которого пострадали другие.       Мысли об исцелении болезни Эйми дёргали меня среди ночи, уводили разум абсолютно не туда. В конце концов, я не выдержал и написал учителю с просьбой подсказать, направить меня. Ведь он был из Ями, а лучше, чем они, в медицине, магической и нет, не разбирался никто. Я вполне откровенно пересказал ему все, что смог узнать в разговоре с возлюбленной. Да, быть может, с моей стороны было неправильно ставить под угрозу тайну Эйми, ведь, даже без прямого упоминания каких-либо имен, Аято-сама скорее обо всем догадался бы. Но по крайней мере в этом я доверял ему безотговорочно; даже больше, чем самому себе. Он никогда бы не сделал ничего, что могло бы нанести хоть малейший вред моей любимой.       Здесь я едва ли справился бы без учителя, который, уж конечно, знал куда больше моего. Тема с болезнями разума действительно была очень сложной и мало изучалась даже среди Ями, поэтому, даже собрав все описанное, мы столкнулись с необходимостью дополнять и предполагать. Влияние болезней на ауру, строение человеческого мозга, сложные ментальные структуры — у меня голова начинала кипеть, когда я, жертвуя немногими часами сна, пялился в аккуратные записи или схемы, составленные учителем, и добавлял к ним свои каракули.       Впервые мы, я и учитель, обмениваясь письмами, урывая моменты для недолгих встреч, действительно пытались отыскать истину вместе. Аято-сама совершенно не касалось мое внезапное желание увлечься болезнями разума прямо во время войны, но я видел, сколько сил и времени было им отдано для помощи мне. И он ни разу не упомянул об этом; ни разу не бросил взгляда, ищущего благодарности или восхищения. Казалось, заняться этим, просто потому что это нужно мне, было для него самой естественной вещью на свете.       Мне было очень стыдно, но я выжимал из помощи учителя все, что только мог. Просто потому что знал, что иначе у меня едва ли получится и уж тем более никак не получится быстро. А для Эйми каждый час подобного существования — тяжёлое испытание.       «Позже, — думал я, тщательно просматривая свои же записи и схемы и со злостью стискивая пальцы. — Вместе с учителем… я смогу найти компромисс между призраком совести, разумом и сердцем. Вдвоём мы как-нибудь разберёмся без экспериментов на людях».       А пока на первом плане все-таки была война — и забота о том, чтобы Эйми и учитель пережили ее благополучно. В конце концов, что может быть важнее, чем люди, которые любят тебя? Которых любишь ты? Забавно, черт возьми! Мне ведь и правда казалось, что я делаю все, что в моих силах. И даже что это не так уж и мало.