Крылья и сладости

      Когда мы ехали из столицы земель Канэ, я выглянула из окна повозки в тщетной надежде рассмотреть Сина и госпожу Эйми. Я уже видела их двоих, когда им подали лошадей, но мне очень хотелось понаблюдать за тем, как они поедут во главе войска. Видно было плохо, но все же мне удалось поймать взглядом их силуэты.       Они были такими красивыми! Золотой наряд госпожи Эйми весь переливался и сверкал на солнце, драгоценные камни на заколках тоже горели, а длинные волосы Сина, собранные в высокий хвост, слабо развевались на ветру… Мужчина и женщина рядом, плечо к плечу, — могла ли я представить себе это? — Видно? — тут же заинтересовался Аки, высовываясь из окна рядом со мной. — Они впереди всех, да? — ну конечно, впереди всех, где же им ещё было быть? — Не очень-то видно, — я ответила, хотя он уже наверняка все разглядел и оценил сам. — Попробуй из другого окна посмотреть. — Не, так вообще ничего не разобрать, — вздохнул Аки, попытавшись последовать простому совету. — Жаль, жаль… Тоже хочу ехать верхом, — проворчал он, когда, видимо, у него совсем затекла шея и он вынужден был сесть обратно. — На красивом коне.       И тогда я сказала: — Я тоже хочу. Я тоже хочу ехать верхом, впереди всех, чтобы люди провожали меня восхищенными взглядами. И вести за собой целое войско.       Аки ничего не ответил, лишь одобрительно кивнул. Он не увидел в моей реплике ничего странного. Ну да. Ведь он же, как и Син, как и госпожа Эйми, глассори. И для них нет ничего странного в том, что девчонка мечтает стать воином — мало ли других таких же, кто хочет представить себя в шикарных одеждах, на роскошном коне и с дорогим мечом за спиной?.. Самые обычные грезы. В Глассерде много сильных женщин, которые ни в чем не уступают мужчинам, которые воюют с ними плечом к плечу, которые правят, которым почтительно кланятся. И полководцев, воительниц, среди них тоже было достаточно. Ничего зазорного в том, чтобы хотеть быть похожей на них.       Но я-то никогда не могла вообразить, что сумею желать подобного. Когда я пытаюсь обратиться мыслями к прошлому и понять, чего же я вообще хотела раньше, ничего не могу представить. Картины вспыхивают одна отвратительнее другой: мне больно, я хочу есть, меня кто-то бьет, кто-то насилует, я даже, вроде бы, качаю на руках какого-то ребенка — неизвестно, чьего, — и чернота. Лица, имена, образы… мать, отец, сестра, хозяин, и еще один хозяин, и еще какие-то безымянные женщины вокруг… кто они? Ведь я их не знаю. Кто прятался от затрещин того мужчины без лица? Кто грязно ругался за лишний кусок плесневелого хлеба с той женщиной без лица? Кто плакал от боли, сжимая ступни, чтобы согреть их? Ведь не может же быть, чтобы это и впрямь была я.       Может, все это сон? Очень долгий, страшный, омерзительный сон? Чужие воспоминания? Мне искренне кажется, что я родилась уже после того, как Син забрал меня. Я только с чужих слов с трудом вспоминаю, что практически не разговаривала, боялась мужчин и с облегчением делала то, что умела делать: стирала, штопала и готовила.       Вспоминаю, как Син учил меня говорить по-глассердски. Да, тогда я и появилась. Это первое цельное воспоминание. И это должно было быть множеством вечеров, множеством вечеров в разных местах. Но у меня они все сливаются в один. В один бесконечно долгий вечер. Мы сидим рядом; Син говорит значение слова по-лотарски, потом переводит на свой язык, тогда еще не понятный, а я за ним повторяю. Это очень простые слова. Простые слова, которыми пользуешься каждый день. Утро, солнце. Вечер, темнота. Горько. Сладко. И я повторяю. И сначала мне очень страшно и я могу думать только о том, что меня сейчас ударят, точно ударят, если я ошибусь; потом, постепенно, очень медленно, страх отступает; потом действительность медленно становится четче; в голове появляются мысли и желания.       И я прекращаю повторять. Я уже перевожу то, что он говорит по-лотарски, на глассердский. Другие слова, сложнее. Я перевожу: семья, чувства, знания, тоска, радость, мечта… много слов, очень много. Я их запомнила. Я произношу их без ошибок.       Потом мы уже говорим по-глассердски, обсуждая какие-нибудь очень простые вещи. Он спрашивает что-то в духе: «Что интересного сегодня случилось, Яра?». И я спотыкаюсь, путаюсь, думаю, какое же слово подходит, но уже совсем не боюсь. И отвечаю.       И с этого момента я уж наверняка начала существовать.       А все то, что было до…       Когда сомнения достигали апогея, я касалась шрама на лбу. Ведь я же получила его когда-то. Когда-то давно. Ведь откуда-то я знала, что означало родиться женщиной для лотарки.       Ведь я откуда-то помнила даже то, насколько безразлично мне было появление воина с косой, который снес голову нашему вождю и высоко поднял ее над толпой, держа за длинные волосы. Воин с косой долго говорил о какой-то войне, прежде чем швырнуть голову ранее приводящего всех в ужас иного в толпу, — и все уже ревели от восторга и были готовы идти с этим чужаком на край света. А я подумала… я подумала только, что, может, мне повезёт, моего хозяина убьют на этой самой войне и другой попадётся получше.       А теперь я мечтала ехать впереди всех с мечом. Это же разные люди: я и та жалкая глупая замарашка-рабыня?.. Они ведь даже не слишком похожи.       Нет, все-таки она — это и впрямь я. И эта простая мысль заставляла меня усердно тренироваться и усердно учиться. «Нам, кому от рождения не было дано ничего, нужно быть умными и сильными, чтобы чувствовать себя в безопасности», — как-то сказал мне Син. И я с ним полностью согласилась, обещая себе стать умной и сильной.       У меня были для этого шансы. Я плохо помню о том, как узнала это. Кажется, мы тогда жили в столице Канэ — я только-только познакомилась с госпожой Эйми. В тот день сначала она сама попросила меня снять амулет, защищающий ауру от чужих взглядов, и долго разглядывала; потом мой мастер проделала то же самое. Потом мне стали задавать вопросы, некоторые из которых были действительно очень странными. В основном они спрашивали о том, как пробудилась магия и когда я начала видеть зрением иной, — рассказать было нечего, едва ли я помнила хоть что-то. От магии мы перешли к тому, не испытываю ли я дискомфорта при стрижке (а я всю жизнь испытывала не то что дискомфорт, жуткую боль, и очень удивилась от того, что это откуда-то стало известно), не отсутствуют ли часом волосы у меня на теле (они всегда отсутствовали). Уже после к этому представлению присоединился и Син тоже. — Но ведь кожа Яры смуглая, — удивлялась чему-то госпожа Эйми. — Я читал о том, что иногда внешние признаки могут незначительно изменяться, — Син был встревожен. — Голубые глаза — единственное обязательное условие. — Условие для чего? — тихо спросила я, ничего не понимая.       Все разом замолчали. — Ты чародейка, Яра, — едва слышно ответила мастер, вопросительно покосившись на Сина и Эйми. — Это… особенная разновидность иных. Весьма особенная.       В тот момент мне все это вообще ни о чем не сказало. И, видимо, мое лицо весьма красноречиво выразило отношение ко всем этим загадочным фразам. И мне милостиво объяснили, что чародеи и чародейки встречаются очень редко; что они обладают большим магическим потенциалом; что их кровь даёт эффект, схожий с драконьей, а волосы используются в качестве очень мощных магических ингредиентов. И ещё чародеи иногда получают дар вечной жизни — и их тела всегда остаются такими, какими были в момент обретения бессмертия, не стареют и не подвергаются никаким повреждениям. — Единственный чародей в Глассерде, кроме тебя, это наш король, — закончила госпожа Эйми, тревожно поглядывая на Сина. — Ты уверен, что сразу дал Яре магический амулет? Ты уверен, что никто больше не мог узнать этого? — Уверен, — подтвердил он. — Никто не знает. — Поразительно, — пробормотала госпожа Эйми, качая головой. — Кто же были твои родители? Чародейский дар передаётся по наследству и зависит от чистоты крови, а твой потенциал хорош. Не меньше второго ранга… — Понятия не имею, кто такие они были, — честно сказала я, ёжась от открывающихся подробностей. — Кажется, самые обычные лотары. А что плохого в том, что кто-то узнает?.. — Ни один клан и ни один знатный род не откажется от чародейского дара, — тихо ответил Син. — Тобой могут попытаться воспользоваться как оружием, как источником силы. Это очень опасно, Яра. Тебе нужен амулет помощнее, который нельзя будет снимать, а лучше несколько амулетов сразу. Никому никогда не рассказывай о тех своих особенностях, что прозвучали сегодня.       Я скоро поняла, что здесь плохого. Даже без объяснений. Ведь пока я довольно слабая и не особенно умная, а чародейская кровь — большая ценность. Кто-то может попытаться заставить меня родить ребёнка. Или просто заставить колдовать в своих интересах. Странный все-таки мир. Быть человеком без способностей — тяжело; быть иной с большим потенциалом — тоже тяжело и опасно. — Тебе нужно уехать, — сказал мне Син чуть позже. — Стоит избегать опасных глаз, которые здесь всюду. Тебе лучше всему научиться подальше от других иных, а особенно от клановой аристократии и военных чинов. Купим тебе дом там, где нет риска… — А как же наши исследования? — запротивилась я. — Ты ведь не видишь зрением иного! На меня никто не обращает внимания; ничего страшного, если я останусь и продолжу все делать, как раньше. Люди думают, что я просто твоя служанка.       Я знала, для кого мы создаём лекарство. Я имею в виду, это очень просто, просто даже для кого-то, вроде меня. Я видела ауру госпожи Эйми и я даже знала, какая история связывает их с Сином. Конечно, он с самого начала взялся за это ради неё. — В том-то и дело, что я не вижу зрением иного, — серьезно и даже мрачно, без обычной ухмылки, ответил Син. — Как я могу быть полностью уверен в том, что ты в безопасности? — он долго выдохнул и взял меня за плечи. Я поняла, что у него снова болит голова. — Я хочу, чтобы ты была в безопасности. Ты не должна быть разменной монетой для тех, кто сейчас стоит на вершинах мира.       Я не боялась его, никогда в сознательном состоянии не боялась, но возразить оказалось не столь простой задачей. Не потому что я опасалась каких-то хитрых интриг, а потому что было тяжело сомневаться, что его решение верное. — Но я нужна здесь, — осторожно попыталась я. — Если у меня есть источник силы, то я научусь использовать его. — Но тебе может грозить беда, — повторил он. — Яра, я боюсь, что не смогу тебя защитить, если ты продолжишь оставаться рядом.       Он беспокоился за меня. Ну это ничего. Я была уверена, что справлюсь с такой мелочью, как носить амулеты и не привлекать внимание. Сбегать от опасностей, оставляя все, что стало мне дорогим и близким… нет уж, я не согласна! — Позволь мне решать самой, пожалуйста, — продолжила я чуть увереннее. — Я ведь не ребёнок. Тебе было почти столько же, сколько сейчас мне, когда ты приехал к некромантам.       Я видела, что он сомневается, но в голову не приходило никаких других аргументов, которые я могла бы хоть попытаться облечь в убедительные слова. Только и оставалось, что смотреть решительно. — Думаю, ты действительно достаточно взрослая для того, чтобы все решать самой, — в конце концов согласился он. — Но, пожалуйста, будь очень осторожна! Тебе придётся стать гораздо хитрее, чем мне в таком возрасте. — Я быстро научусь, — пообещала я. И про себя добавила: «Если у меня есть сила, то я буду использовать ее, чтобы защищать Аки, госпожу Эйми и тебя».       И с тех пор училась.       Учителя говорили, что у меня талант — очень хорошая память; что я учусь всему очень быстро. Ну не знаю. Честно признаться, я совсем не чувствовала, что это быстро. Десятки похожих друг на друга иероглифов, все отличие которых временами сводилось к одной крошечной черточке, со скрипом укладывались в моей голове; имена, даты, техники — мне казалось, что я забываю и путаю все, что только можно забыть и перепутать. Проверяя выполненные мной арифметические задачи, учитель находил из десятка решенных в лучшем случае три или четыре, решенные правильно. Я злилась от этих крошечных поражений, которых было так много. Я не хотела проигрывать даже дурацким задачам.       И госпожа Эйми, и Син наблюдали за моими успехами и продолжали говорить, что я молодец и отлично справляюсь. Госпожа Эйми была вежливой, нежной и ласковой — и когда она оказывалась рядом, я боялась задеть ее неосторожным высказыванием или жестом. Она была как прекрасная картина, написанная на шелке. Я восхищалась ее красотой, умом и элегантностью. Я старалась быть вежливой и воспитанной с ней, вести себя как можно лучше: помнить про все эти глупые манеры, вежливые присказки, не оскорбить ее случайно слишком грубым словом или слишком наглым выражением. Я всегда благодарила ее, когда она хвалила меня.       А Син был частью меня. С ним я всегда была честна. — Меня это злит, — очень часто повторяла я по-лотарски. — Я хочу стать сильнее. Я хочу быть сильной уже сейчас. — Станешь, если воспитаешь в себе достаточно терпения, — неизменно отвечал он. — Сила никогда не дается легко. Ничто никогда не дается легко. Для того, чтобы победить, часто приходится сначала проигрывать. Иногда проигрывать дважды, или трижды, или десяток раз. — Да, я знаю, — со вздохом признавала я. — Но это все равно бесит.       И возвращалась к ненавистным задачам и иероглифам.       И было кое-что, что меня по-настоящему тревожило. Я все еще не могла сражаться с мужчинами. Мне становилось страшно, дыхание учащалось, рукоять меча делалась тяжелой, и я мигом забывала все приемы. Мысли сжимались до простого: убежать, спрятаться. Мастер объясняла, что поединок начинается еще до начала сражения как такового — от простого контакта глаза в глаза. В глассердской школе это называлось «столкновение ки» — и нередко уже по столкновению ки определялся победитель; воля одного подавляла волю первого еще до того, как в дело вступили навыки. А эта жалкая замарашка в глубине меня все еще боится. Она все еще слаба и проигрывает даже не сопернику, а собственному страху, собственным жутким воспоминаниям.       Однажды попросила Сина о тренировке. Аки был слишком маленьким и хрупким, чтобы устраивать с ним полноценный поединок — я опасалась случайно его поранить. Правда, когда я обратилась к Сину, его выражение в миг стало серьезным. — Ты уверена? — спросил он. Даже без ухмылки. — Если я хочу сражаться хорошо, мне это нужно, — тихо ответила я, выбирая слова, чтобы выразить все то, о чем я много думала. — Я не смогу бегать по полю боя и выискивать среди противников женщин. С мужчинами тоже придётся сталкиваться. Надо с чего-нибудь начинать. С тобой я хотя бы буду точно уверена, что ты не хочешь мне ничего плохого. — Ну как знаешь, — я снова отчетливо слышала сомнение в его голосе. — Давай попробуем, конечно, но только с тем условием, что ты тут же скажешь, если почувствуешь себя плохо. Договорились? — я кивнула.       Я сотни раз видела, как он с кем-нибудь дерется, но впервые собиралась самой противостоять ему. Ну, хотя бы попробовать. Если честно, это немного пугало. Когда мы стояли друг напротив друга, я совершенно растерялась, не представляя, что делать. Он даже ки не показал, а у меня уже едва не тряслись ноги и пересохло во рту. Кулаки — и то не сжимались. Ладно ещё, это было просто рукопашное сражение, а то и вовсе бы меч не удержала. — Попробуй ударить, — подсказал он. Чудесный совет. Оказывается, в драке бить надо, кто бы мог подумать…       Я попробовала — безмерно глупо и неловко, даже не целясь, неправильно размахнувшись, неправильно распорядившись телом. Он закрылся от несуразной атаки ладонью и его рука даже не дрогнула. Ужасный позор. — Давай ещё.       Я сглотнула и повторила попытку. А потом ещё раз. И ещё. Ничего не получалось, хотя Син вообще ничего не делал кроме того, что закрывался.       Тот единственный раз, когда я вступила в бой, я ничего не чувствовала. Я знала только, что передо мной враги, которые угрожают жизни важного для меня человека. У врагов в доспехах не было и не могло быть пола — я не должна была испугаться их. И рука не знала колебаний. Я наверняка убила кого-нибудь — я ведь не следила за тем, чтобы, отражая атаки, никого не прикончить. Но это… если честно, это не так уж меня волновало. Я уцелела, сунувшись в самое пекло, и сумела помочь Сину — это самое главное, пожалуй. Но мне хватило последовавшей за этим лекции, чтобы пообещать, что больше я не буду делать подобного до тех пор, пока не уверюсь в собственных силах наверняка.       Бить нормально стало более-менее получаться только тогда, когда мы уже жили в Коре. Я поняла, как можно найти в себе решительности и силы для правильного удара. Страх нужно было обратить злостью. Я била и била, уже гораздо грамотнее, не одиночными неуклюжими ударами, а целенаправленно, яростно. Я била и светлые стены тренировочной залы расплывались — и мысли и опасения стирались из головы. Я забывала о том, кто именно передо мной, — это был просто враг, которого нужно было победить или хотя бы больнее ударить.       Я отлично помню этот момент — тот самый миг, когда он впервые сделал шаг и был вынужден выставить для защиты скрещенные локти. — Яра, стой! — его голос с трудом достиг восприятия. — Стой-стой!.. Это же все-таки тренировочный поединок. Рассчитывай силы, пожалуйста. Ты же могла сломать мне руку — и что бы я тогда делал, интересно?       Я была совершенно убеждена, что он просто кривляется в угоду моей гордости. Ну, чтобы я почувствовала себя сильной. Вроде того, как он падает на землю, когда мы играем с Аки. Я, хоть и кивнула, извинившись, не допускала мысль, что на самом деле когда-нибудь сумею серьезно поранить его.       И лишь через пару дней я убедилась в силе своих рук. Син с госпожой Эйми по строгому настоянию последней повторяли какой-то сложный глассердский танец. Син ныл, что не хочет тратить время «на эту ерунду, коиши, ну в самом-то деле», госпожа Эйми строго цокала языком, говоря, что его навыки в классическом глассердском танце и без того сильно пострадали и если он не перестанет «вести себя, как капризное дитя», то может смело искать себе любую другую партнёршу для появления на каком-то там вечере, а мы с Аки хихикали над ними и дурачились поблизости. — Полегче, коиши, моя рука все ещё болит! — пожаловался Син.       И в момент, когда он придерживал рукав кимоно, я совершенно случайно увидела огромный багрово-синий синяк, оставленный моим ударом. Смотрелось очень жутко. Закономерно, конечно, что от ударов получаются синяки, но меня это немного поразило. Я уставилась на собственные руки. Неужели они уже были способны на что-то подобное? Неужели я действительно могла сломать человеческую кость?.. Ведь я даже не использовала магию! Я никогда в жизни не была такой физически сильной, хотя и читала, что это одна из особенностей чародеев и чародеек. Возмущалась ещё, что этой особенности почему-то нет. Что ж, видимо, теперь появилась, и мне действительно стоит быть аккуратнее. Особенно с Аки, он такой слабый и маленький… Да и с Сином тоже вообще-то.       Люди и впрямь очень хрупкие по сравнению с иными. Однажды к Сину приезжал его отец. Мне стало очень смешно от новости, что он здесь будет, а вот госпожа Эйми сильно забеспокоилась. Она не стала озвучивать своих опасений при мне и Аки, но я и так догадывалась, чего она боится. Что Син убьёт его. Но я-то понимала, что пока не убьёт, о чем и поспешила сообщить госпоже Эйми чуть позже.       «Нет-нет, не бойтесь, он его не убьёт, — так я ей и сказала. — По крайней мере сейчас точно нет. Хотя было бы весьма забавно спустить его с лестницы, правда?».       Я даже спросила у Сина позже, не спустит ли он его с лестницы, и ему это тоже показалось весьма забавным. — Прекрасная мысль, мне и впрямь хотелось так сделать, — хмыкнул он. — Но вдруг ещё шею себе сломает? Не ко времени, — он посмотрел на меня, и взгляд его был весьма заинтересованными. — А ты понимаешь, почему он именно сейчас решил наведаться? — Ну конечно, — я пожала плечами. Ведь все было очевидно. — Очень боится. — Его дочь недавно заболела, вот он и мучается подозрениями в мой адрес. Никакого доверия к родственникам! Возмутительно, правда? — на его губах мелькнула привычная ухмылка, смутно похожая на оскал, но голос остался спокойным и весёлым. — Или здесь недоверие в мою сторону и впрямь обосновано?.. Как ты думаешь? — Думаю, что это не ты, — я пожала плечами, слегка заинтересованная обстоятельствами. — А у него ещё есть дети, оказывается? — Конечно, есть. Думаю, у него прорва детей. Законный ребёнок, правда, всего один — эта дочь, которая сейчас болеет. Ей всего десять. Он сильно за неё боится. Кажется, будто бы и впрямь любит. — Ого. Ну тогда это точно не ты, — я даже сомневаться перестала. — А ты не думаешь, что я мог начать завидовать? Обидно ведь. Мы дети одного отца и разница лишь в том, что ее мать богатая аристократка, а моя была простолюдинкой. Но эта девочка живет без забот и бедности, получая все, что захочет, а на меня отец даже взгляда не бросал, проходя мимо, пока кто-нибудь колотил меня тростью. Не слишком-то справедливо выходит. А я, знаешь ли, очень злой человек.       Я фыркнула. Любит он жуть нагонять. «Я такой весь страшный, я злобный и бессердечный, подлец», бла-бла, и пафоса ещё, пафоса… Но я-то его хорошо знаю. Думаю, знаю даже чуть лучше, чем госпожа Эйми. И в сравнении с теми мужчинами, которые встречались мне в жизни, он даже не слишком-то жестокий. — Да эта девочка тебе самому в дочери годится. Ты ни за что бы не взялся мстить ей.       Ненадолго воцарилось молчание — а потом Син рассмеялся, качая головой. — Ладно-ладно, Яра, ты права, я действительно не при чем, — как будто здесь кто-то сомневался. — Я не злюсь на сестру. В конце концов она не выбирала своих родителей точно так же, как не выбирал я, поэтому и повода нет. Дети иногда болеют без моего участия, как бы это ни было удивительно, — я проглотила смешок. — На самом деле я даже мог бы помочь, но меня к ней ни за что не подпустят. — Может быть, все-таки спустишь с лестницы эту мразь? — с надеждой утончила я, меняя тему. — Или я могу спустить.       Он лишь покачал головой и насмешливо повторил свою фразу: не ко времени.       Не знаю, о чем они там говорили между собой. Не удалось даже подслушать, несмотря на то, что я, снедаемая любопытством, все время их встречи проторчала в коридоре напротив покоев, в которых проходила беседа. Во всяком случае выскочил оттуда этот сукин сын так, как будто ему задницу поджарили. Я абсолютно бесцеремонно (не хватало ещё перед каждой мразью расшаркиваться!) всмотрелась в чужое лицо, желая оценить, похож ли он на Сина. Оказалось, что довольно похож. Просто удивительно, как черты, которые хорошо выглядят на одном человеке, могут показаться омерзительными на другом. — А ну прочь с дороги, прислуга! — рявкнул он мне, едва взглянув. Он был занят тем, чтобы поскорее подобрать полы своих многослойных одежд.       Я сделала шаг в сторону и проводила удаляющуюся фигуру в золотом насмешливым взглядом.       «Беги-беги, трусливая падаль, — улыбаясь, подумала я. — Тебе ведь все равно не скрыться. И глаза сына, от которого ты отвернулся, станут последним, что ты увидишь в своей жалкой жизни. Я знаю это. Я знаю наверняка».       Син, лениво вышедший следом, в голос расхохотался при виде этого спешного отступления — так язвительно, злорадно и громко, что это вполне могло быть смехом какого-нибудь демона из глассердских религиозных историй. Наверное, Аки или госпожа Эйми испугались бы, услышав подобное. А я засмеялась вместе с ним.       Он убьёт его. Он непременно убьёт своего отца — и непременно постарается сделать это собственными руками.       Буквально через несколько дней после неприятного визита госпожа Эйми в очередной раз попыталась привлечь наше с Аки внимание к нарядам. Это её всегда очень интересовало — она воодушевлялась, слыша о том, что привезли новые отрезы шелка, или о каком-нибудь выдающемся мастере по изготовлению украшений. Мне было даже неловко от того, что я совсем не разделяю ее интереса. Пару раз госпожа Эйми наряжала меня так, как одевались глассердские аристократки. Она, осматривая результаты своей работы, немедленно принималась ворковать о том, какая же я красавица, а я ощущала себя неповоротливым огородным чучелом в этих похожих на капусту одеяниях. Впрочем, на других женщинах они выглядели элегантно и изящно. Видимо, я просто не создана для женской одежды.       Благо, в тот раз обошлось без примерки. Мы разглядывали украшения. — Посмотри только, какая прелестная шпилька! — воодушевленно говорила госпожа Эйми, тепло улыбаясь. — Отлично подходит к твоим глазам.       Я без энтузиазма посмотрела на вещицу, которую она показывала. А ведь ничего! Острая на конце. Я подумала, что такой штукой можно было бы выколоть человеку глаз или вскрыть артерию на горле. Очень полезно. Когда на важных мероприятиях всех обязывают сдать оружие страже, у женщин никогда не отнимают шпилек. — Да, — согласилась я, чуть воодушевившись. — Славная! Наверное, можно было бы подарить ее А-Су. — А-Су?.. — заинтересовалась госпожа Эйми. — Ты подружилась с ней?       Мне сделалось очень неловко. Понимаете, с тех самых пор, как выяснилось, что я досейайся (я даже не скажу сейчас, когда и как это всплыло), ко мне ещё при дворе Канэ подходили очень красивые девушки из числа дворцовой прислуги и предлагали свою дружбу. Поддалась на это я только в самый первый раз, сблизившись с миленькой девочкой по имени Ури. Она была первой девушкой, которая меня поцеловала, и меня поразило то, что поцелуи могут быть настолько приятными. Это очень отличалось от тех грубых мужских поцелуев, которые я помнила. Я была к ней очень привязана; искренне радовалась, когда она улыбалась, и желала бы, чтобы она стала для меня тем же согревающим светом, каким для Сина была госпожа Эйми. Я была очень счастливой в то время.       Рассказать госпоже Эйми я побоялась, потому что даже в Глассерде, где подобные пристрастия хотя бы признавались имеющими право на существование, к этому относились как к чему-то не слишком правильному — и мне не хотелось бы лишний раз акцентировать ее внимание на таких странностях. Сину я рассказала, потому что про него я точно знала, что ему вообще безразлично, какого пола любимый человек. Он за меня порадовался, конечно, но восторженности мне поубавил.       «Это дворец Канэ, Яра, — напомнил он. — Это то ещё змеиное гнездо. Я не хочу развить у тебя паранойю или отравлять чувства, но помни, что слуги — это всегда чьи-нибудь внимательные уши».       В этом был смысл, и я согласилась. Как мне ни нравилась Ури с ее мелодичным смехом, ласковыми руками и очаровательной живой непосредственностью, с ней не стоило говорить об опасном. К сожалению, паранойей здесь не пахло: все оказалось именно так. Ури стала постоянно спрашивать о том, что же там такое исследует Син и вообще как много мне известно о его делах. Это могло быть праздным любопытством первые пару раз, но не пару десятков раз. Не совсем же я идиотка, хоть и не образованная. Когда все сделалось слишком очевидно, я приставила кинжал к ее горлу и спросила, кто ее подослал, — она перепугалась до ужаса и назвала и имя, и сумму. Пять серебряных. Недорого же стоило ее расположение.       Было очень обидно в тот первый раз, я даже плакала, хотя и давала себе слово никогда не реветь. Горький урок, но я его хорошо усвоила и со всеми последующими ищущими внимания уже была куда осторожнее. И история повторялась.       А что до А-Су… Она была придворной дамой среднего ранга. На ее счёт я пока не была уверена. Про неё ещё до нашего завоевания ходили слухи, что она интересуется женщинами, и пока ее интерес ко мне выглядел неподдельным. Но посмотрим. — Да, мы подружились, — неловко пробормотала я, отвечая на вопрос госпожи Эйми. Она явно хотела задать ещё вопросы, но тут ее отвлёк Аки, которому что-то показалось срочно требующим внимания. — Хаха-уэ, хаха-уэ*! — позвал он, оживленно и абсолютно бесцеремонно дёргая госпожу Эйми за длинный рукав. — Посмотри, эта штука меняет свой цвет!       Выражение лица госпожи Эйми дрогнуло и явно сделалось совсем не до моих взаимоотношений с А-Су. Кажется, она даже позволила себе судорожный рваный выдох. — Как ты меня назвал, милый? — чуть надломившимся голосом переспросила она.       Аки даже не смутился, прямо посмотрев ей в глаза. Ему, кажется, вообще не было ведомо смущение. — Хаха-уэ. А что такое? Нельзя?       Хотя вопрос задал Аки, в моей груди тоже что-то сильно сжалось. Как она ответит?.. — Можно, — долго выдохнув, слабо улыбнулась она. Мне показалось на мгновение, что я видела блеск в ее глазах. Всего на мгновение. Она почти тут же присела на корточки и крепко обняла растерявшегося Аки. — Конечно, можно, милый. Чудесное обращение. Вы можете называть меня так, если хотите.       Я отвернулась и крепко зажмурилась на пару мгновений. Так крепко, что перед глазами появились цветные круги. Я ведь пообещала себе не реветь, правда?.. Задачка оказалась сложной. Хаха-уэ… мама. Мама.       Накануне — за три дня или около того — я сидела в кабинете Сина, тщетно разглядывая бумажки. По совету госпожи Эйми я начала делать кое-что в плане управления. Это оказалось очень нудно, но мне нравилось чувствовать себя полезной. Син был увлечён размышлениями — иногда он уходил в них очень глубоко и со стороны это выглядело очень странно. Он стоял, либо закрыв глаза, либо глядя в никуда, его лицо хаотично меняло выражение, а руки иногда принимались двигаться, как будто он широкими мазками рисовал невидимую картину или чем-то управлял. Иногда ещё и бормотал что-то себе под нос. До моего присутствия в такие моменты ему вообще не было дела. — Она — самая важная и самая сомнительная величина, — слышала я его шёпот. — Да, ее слово будет стоить дорого, когда все начнётся… — аж интересно стало, чего там за «она». Эйми? Леди Камия?       В тот раз было как обычно: его правая рука что-то обводила, переносила с места на место или ещё чего делала, а вот левая… Левая была сжата в кулак и прижата к центру к груди. Я отвлеклась от бумажек и стала наблюдать. Он иногда морщился и слегка бил себя в том месте, как будто что-то нервировало. Не впервые наблюдала подобное, особенно часто бывало, когда он прекращал отдавать себя отчёт в собственных жестах.       Я нахмурилась и повторила его положение — положила себе руку туда, где Син держал свою. Четвёртый энергетический центр, ровнёхонько. Четвёртый энергетический центр… это сердце. На физическом уровне — тот орган, что сокращается и гоняет по венам и артериям кровь. На ментальном уровне — эмоции. Не нравится мне это.       Я решила, что самое время. — Эй-эй. Чити-уэ**, — вполголоса позвала я, прекрасная осознавая, что к реальности он вернётся не с первого моего слова. — Болит?       Ко мне обратился его слегка расфокусированный взгляд, который мимолетно окрасило слабое удивление. Я вновь ощутила давление в груди и волну неловкости. Мне бы такую непосредственность, как у Аки. — Что ты сказала, Яра? — переспросила Син. Его голос был теплее, чем всегда, но он никак не показал, услышал ли он обращение. — Я спросила, — я попробовала быть невозмутимой и повторила его жест, легонько ударив себя в грудь. И внимательно вгляделась в его выражение. — Болит? Он слегка поморщился. — Жжется, — он передернул плечами, вздохнул и сел рядом со мной. — Со дня на день все начнётся. Тебе и впрямь лучше будет уехать, Яра… Ты чаще всех других находилась рядом со мной, а этого, когда меня обвинят, никто не забудет. — Что начнётся-то, Син? — сглотнув, спросила я. — В чем обвинят?.. — В превышении мер, необходимых для маскировки, — и глазом не моргнул. — Как минимум в этом. Некроманты мне не приказывали приводить в Глассерд лотар, я сам додумался. Ну и во время войны случилось убивать и калечить, кого не следовало бы… да мало ли в конце концов можно на шпиона найти, если умному человеку как следует покопаться?       Я сжала кулак так, что стало больно. — Надо было лучше за собой убирать, если уж делаешь грязную работу! — в сердцах высказалась я. А потом повернулась, стиснув зубы, и повторила. — Никуда я не поеду. Объясняй, какую игру ты затеял с королём. Чем я могу помочь?       Он улыбнулся. Впервые я видела у него такое… грустное и одновременно тёплое выражение. Он вытянул руку и погладил меня по волосам. — Тебе ведь будут безразличны все мои аргументы, верно? — Абсолютно верно, — втянув воздух, подтвердила я. — Я настырная, как ты.       И он рассказал мне все. Рассказал, а потом отдал мне длинный меч — это было не то тренировочное оружие, с которым я училась, а самое настоящее, дорогое, индивидуальное оружие. Вроде моего вакидзаси по качеству, только катана. — Он совсем новый, только подгони баланс под себя, — посоветовал он. — Нравится? — Прекрасный меч, — тихо прошептала я, разглядывая режущую кромку. — Его имя — Юмэ, — он передал мне оружие. — Надеюсь, тебе не придётся его использовать. — Юмэ?.. — удивилась я, принимая подарок. — Юмэ как «мечта»?.. Кто, чёрт возьми, вообще додумался назвать так глупо? — Эй, это было обидно!       Я поняла, что этот меч раньше был его, убрала оружие в ножны и усмехнулась. Не даром Юмэ лёг ко мне в руку совсем как родной. — Спасибо. — Береги себя, — попросил Син. — Я вижу по твоим глазам, что ты полна решительности, поэтому бессмысленно просить тебя ещё раз подумать. Поэтому… — он положил руку мне на плечо и тихо закончил. — Защити госпожу Эйми и Аки, если придётся. — Конечно, — я усилием воли проглотила ком в горле. И впервые за все время решилась крепко обнять его. Очень крепко. Наверное, это было больно. — Конечно. Я буду сильной и умной, как и говорила. Спасибо тебе за все. Я со всем справлюсь здесь.       Больше он ничего не говорил. Но я впервые чувствовала, что его руки так же, как и мои, могут иногда дрожать от страха. Но я-то знала, что я и он всегда будем храбрыми ради тех, кого любим. Все случилось ожидаемо, но все равно неожиданно. Даже Син не мог знать наверняка, но он явно что-то чувствовал. Он весь день бездельничал: сдался на милость госпоже Эйми, когда у неё снова появилось неумолимое желание кого-нибудь нарядить, по ее капризу купил себе дорогущее кимоно, которое, конечно, потом будет пылиться на дне сундука, потому что Син такое почти не носит, играл с Аки в пятнашки, катался со мной на лошади и вообще занимался всякой ерундой.       В Коре зима была очень тёплая, снега почти не было — а тот день и вовсе был чудесным и солнечным. Все даже недоумевали над такой прелестной погодкой.       Вечером мы сидели все вместе. Мы ели какие-то «простолюдинские» глассердские сладости, которые можно было брать прямо руками. Понятно, чьей прекрасной идеей было их приготовить, но госпожа Эйми, переживающая о наших манерах, не умела бывать строгой: сначала поохала, а потом со смехом подтвердила, что это и впрямь вкусно, а есть так довольно весело. Аки ужасно радовался разрешенному беспределу, испачкал все и всех в сладкой сливовой пасте, хохотал во весь голос и кривлялся. Я не помню другого вечера, когда мы смеялись бы так много.       Потом один из слуг ворвался с докладом: — Господин-наместник, господин-наместник!.. Люди, назвавшиеся представителями короны, требуют встречи с вами! Я почувствовала, как дыхание замерзает у меня в горле. Вот оно. То, о чем он говорил. — Поздновато они, — хмыкнул Син, поднимаясь. — Между прочем, я был занят. Ну ладно. Где они ожидают?       Да они не ожидали. Они уже зашли, бесцеремонно отпихнув в сторону корца, прибежавшего с сообщением об их визите. Госпожа Эйми тоже поспешно поднялась, закрывая пышным подолом своего кимоно испугавшегося Аки. Людей короля было человек двадцать: этот покой был небольшой и они все едва влезли. Часть ещё, кажется, в коридоре осталась стоять. В полном боевом облачении. Хорошие же на них чары были, раз они по столице до самого дворца промаршировали незамеченными. Наверное, чародейские.       В диалоге они были очень краткими. — Син Канэ, имеется приказ на ваш арест. Отдайте Гасадокуро и Небесную Молнию и следуйте с нами. — Во-первых, для вас я здесь и сейчас «господин-наместник» и никак иначе, — насмешливо отозвался он, прищурившись. — Во-вторых, никакой приказ не даёт вам права вламываться в мой дом поздним вечером, пугать моих слуг и уж тем более позволять себе дурное обращение с ними, — он мимолетно дёрнул головой в сторону упавшего парня. — Я могу увидеть королевскую печать, подтверждающую законность обвинения? Тот, что был у них главным, сухо кивнул и извлёк из-за плаща пергамент. Син с минуту его внимательно рассматривал. — Госпожа Эйми, вы можете удалиться, — тем временем вежливо, хоть и так же холодно обратился их предводитель к замершей маме. — На ваш счёт не поступало никаких распоряжений.       Я никогда не видела ее такой. Она должна была знать — уверена, Син ее предупреждал о грядущем. Но тем не менее она стояла ледяной статуей — и ни кровинки в лице. Ей нужно было собраться и ответить спокойно — не время подчёркивать, что Син значит для неё много. — Это несправедливо! — заявила я, привлекая общее внимание. — Какая… какая наглость!       Я потянулась к оружию и меня схватили. Не то чтобы я правда собиралась развязывать драку — это слишком опасно. Я хотела, чтобы поменьше людей смотрели в глаза Эйми в этот момент. — Как интересно, — фыркнул Син, возвращая бумагу. — Я не хочу отдавать вам своё оружие. Пусть остаётся здесь, — и к чему эта сцена? Правда не хочет или тоже испугался за Эйми? — Это тоже королевский приказ, — а вот это их уже озадачило, видимо. — Но за мной пока нет доказанной вины, стало быть я ещё не преступник, — ну вообще-то это было справедливо. — И вы не можете распоряжаться принадлежащими мне вещами. Повторяю: я не собираюсь никому дарить своё оружие. Даже личный королевский приказ не стоит выше общего закона. Когда моя вина будет доказана, тогда сможете забрать. А пока Гасадокуро и Небесная Молния останутся в Коре.       Возглавляющий отряд страж стал терять терпение. — Господин-наместник, — яда в этом обращении было больше, чем у некоторых кобр на зубах. — Вы желаете прямо сейчас обсудить законность королевского приказа? У нас есть официальное разрешение прикончить и вас, и тех, кто встанет на вашу сторону, в случае сопротивления аресту.       На пару мгновений повисла оглашающая тишина.       Затем Син ухмыльнулся. — Ну что вы, — удивительно спокойно ответил он. — Конечно, нет. Приказ есть приказ, — ножны с Небесной Молнией всегда были при нем. Отдав меч, Син обратился к все ещё сидящему на полу слуге и достаточно вежливо попросил по-корски. — Принесите господам мою косу.       Тот поклонился и поспешно убежал. Меня едва не трясло от злости, пока я наблюдала за всем этим, но я ещё помнила о самом важном. Я сумела поймать взгляд госпожи Эйми и яростно указать ей глазами в сторону двери. Аки может сболтнуть что-то лишнее — его лучше сейчас же отсюда увести. — Я тоже пойду, — наконец опомнилась она. Не представляю, каких усилий стоил ей этот довольно спокойный тон. Она даже улыбнуться смогла. — Вы меня здорово напугали. Не каждый день подобное происходит. Надеюсь, в дальнейшем мне будет разъяснена эта странная ситуация, — она взяла Аки за руку и твёрдо поторопила его. — Пошли.       И они удалились. Я испытала слабое облегчение. — Вы будете доставлены в замок закованным, господин-наместник, — тем временем сообщили новую прекрасную новость.       Син насмешливо вздернул бровь. — В этом нет никакой необходимости. Я не собираюсь оказывать сопротивления. Оружие вы у меня уже забрали, и человек без магии… — Руки, господин-наместник! — Хорошо, хорошо, — он послушно вытянул вперёд запястья. — Вовсе незачем так кричать, время уже позднее. У меня не хватило силы и дальше покорно стоять. — Отпусти! А ну отпусти меня, ублюдок! — я яростно дернулась и таким образом сумела вывернуться из чужих рук.       Как же это… омерзительно! Стоять и ничего не делать, когда на него надевают цепи прямо у меня на глазах! — Яра, — его голос был ледяным. Это был тот самый голос, что заставлял целую толпу кровожадных дикарей расступаться и покорно внимать в практически суеверном ужасе. Он обжигал. — Остановись, Яра.       Я подчинилась и замерла. Потому что никто не сумел бы не подчиниться. В голове все кипело от ярости, во рту расплывался солоноватый привкус, а до восприятия смутно долетали обрывки боли от слишком сильно сжавшихся кулаков. Было тяжело дышать от ненависти, толчками расходящейся от центра груди, — ненависть душила, физически душила.       Но в итоге я смогла лишь, сидя на полу, беспомощно смотреть в спины уходящим. Гасадокуро им принесли — троим людям пришлось тащить ее. Син даже с закованными руками шёл спокойно, а я жалела, что у меня не было способности убивать людей одним взглядом. Кругом одни враги. Ненавижу их всех. Ненавижу!       Я ударила по доске и проломила ее.       Ну вот и все. Все началось.       Теперь от меня зависит очень много. И я справлюсь. Я должна была справиться, понимаете?       Я буду очень храброй. Я буду сильной и умной, но самое главное — храброй.       Уверена, что когда все благополучно закончится, ты будешь гордиться мной, отец.