Гнездо ветров

С обзорного пункта открывался великолепный вид — до самого горизонта, куда хватало взгляда, расстилалась горная долина, вершины гор прятались в облаках, а по рыжеватой земле бежала извилистая змейка серебристо-серой реки. Реке вторила петляющая грунтовая дорога, по которой то и дело проезжала военная техника. Если бы не танки и бронетранспортеры, любоваться долиной можно было бы бесконечно. Эти горы были совсем другими и говорили на ином языке, нежели горы Севера. Я пытался выучить их язык, и это медитативное занятие помогало скоротать время на дежурствах. Дежурства были смертной скукой, однако вся часть предпочитала их гаупвахте в сыром подвале, и солдаты исправно скучали на обзорном пункте каждый день, позевывая и вглядываясь вдаль. С дисциплиной в части был бардак. Если никто не приезжал с проверками — а приезжали сюда редко — командиры следили за порядком спустя рукава. Время от времени они вспоминали о своих командирских обязанностях, и тогда большинство солдат начинало считать дни до дембеля. В последние дни в части было тихо, комбат привез откуда-то бутылку дорогого виски, из чьей-то посылки отобрали закуску, и большое начальство собралось в его служебной квартире. На обзорном пункте мы дежурили с Женей Горенко, который должен был принять у меня пост через несколько часов. С Горенко мы познакомились еще в поезде, и между нами завязалась — нет, не дружба — это вряд ли можно было назвать близкой дружбой, но крепкие приятельские отношения. Горенко был тихим интеллигентным выпускником радиотехнического факультета. Почему его не взяли в войска связи, а отправили сюда, в Тьмутаракань, он объяснить толком не смог. Глядя на него, сложно было представить этого человека на поле боя. Галстук и блокнот подходили ему гораздо лучше, чем военно-полевой камуфляж и автомат за спиной. Несмотря на то, что служили мы уже почти год, Женя так и не смог вжиться в новый образ, и выглядел в военной обстановке несуразно и странно — как не слишком профессиональный актер из провинциального театра. Он отлично играл на гитаре, писал песни и пел их задумчивым голосом, не обращая внимания на слушателей, в редкие минуты казарменного отдыха. Он был, пожалуй, самым безобидным персонажем в части, поэтому даже самые закоренелые «быки» обходили его стороной. Некоторые деды считали, что из Горенко все равно ничего не вытрясешь, а значит, и силы на него тратить нет смысла, другие побаивались меня. В первые месяцы службы я неоднократно вытаскивал его из серьезных стычек, грозящих переломанными конечностями и многодневной гаупвахтой. Меня деды не слишком любили, однако не лезли: попытки ввязаться в драку разбивались о мое равнодушие, с которым я отплевывался от крови и бил в ответ. Через некоторое время от меня отстали — а заодно, и от тех, с кем я общался. Женина молчаливая благодарность стала привычным дополнением к нашей дружбе, я умел слушать и не любил говорить, а он тосковал по общению, семье и друзьям. Вряд ли за все время, проведенное в части, я разговаривал с кем-то больше, чем с ним. Горенко был единственным, кому я доверил свою историю и показал потертую фотографию Дары. Карточке не пошла на пользу жизнь в кармане гимнастерки — она выглядела весьма потрепанно, цвета побледнели и вытерлись. Иногда я смотрел на нее и думал, что изображение выцвело не от времени, а от того, что оно стало единственной ниточкой, связывающей меня с давно ушедшими местами и людьми. Моя боль и мои воспоминания не стали слабее, и я на собственном опыте убедился: время не лечит. Однако они приобрели такой же выцветший оттенок, поселились в одном из дальних углов моей души, и стали похожи на семейные реликвии, от наследия которых не избавляются. — Ты философ, Ренат. Практически даос. Тебе бы пошло одеяние буддийского монаха — знаешь, оранжевые такие балахоны. Я в Таиланде видел. — Я погрузился в размышления и не заметил, как Женя вернулся к посту. Формально его время дежурства еще не наступило, но за этим никто не следил, и он пришел составить мне компанию. — Из меня философ — как из тебя террорист, — авторитетно заявил я, сдвигая на затылок зеленую бандану. Банданы вошли в обиход не так давно — лето выдалось особенно жаркое и засушливое, и в форменных фуражках было невозможно работать. — Террорист из меня никудышный, — согласился Женя. — Сколько тебе осталось до конца? Я посмотрел на часы. — Через двадцать минут сдаю пост. Еще есть время покурить. Будешь? — я протянул ему пачку недорогих сигарет. Других здесь было не достать — в части сигареты не продавали, и приходилось давать деньги офицерам, которые ехали в город. — Не буду. На гражданке не курил, и тут не буду. — Ничему тебя жизнь не учит, Женечка, — вздохнул я. — Многие на твоем месте бы уже по пачке в день выкуривали. — А на твоем месте многие бы спились. — А я и спивался, — пожал я плечами. Отпираться смысла не было. — Но, как видишь, теперь я вполне трезв. Но курить-то можно? — Тебе попробуй, запрети, — хмыкнул Горенко, и внезапно посерьезнел. — Чем после армии займешься? — Не знаю. — Я снова пожал плечами. — Наверное, поеду на архипелаг. — Там-то ты что забыл? — с изумлением спросил Женя. — Мы же вроде из одного города… Я посмотрел на него, прищурившись. — А что я забыл у нас? Там больше ничего не осталось. Я снова хочу на Север, но там, где жил — уже жить не смогу. Буду устраиваться на новом месте… Пора уже где-то осесть, я за последние десять лет сменил четыре города. Тем более, на архипелаге живет пара друзей. — Понимаю. И не понимаю тоже. — Женя помолчал и добавил: — Из-за одного человека всю жизнь изменить. Я помрачнел. — Ты не знал ее и не видел, как и ради чего мы жили. Она была… необыкновенная, нечеловеческая. Как магнитом, притягивала к себе людей. Люди, которые с ней работали, были ее семьей. Мы были одной семьей. Мы следовали своим правилам, жили и не мешали жить другим. Это было правильно и честно. Она умела вести за собой, хотя никогда этого не хотела, люди просто шли за ней, что-то их вдохновляло… не знаю что. Я не могу вернуться в тот город, зная, что я там потерял — понимаешь? — Наверное, — Горенко искал подходящий ответ, но меня как прорвало. — Нет, ты ни черта не понимаешь. Я никогда не был дома — даже в Заполярье у нас был дом, но дома я там не был. А с Дарой я хотел построить дом, растить детей, черт возьми, пеленки стирать! Показывать детям Север — вдвоем, потому что это было бы правильно. А теперь у меня ни хрена нет. Ничего не осталось. Я бы вообще здесь остался, но ведь попрут домой. Я хмуро подпер голову кулаком и добавил: — Не обращай внимания. С тех пор, как я бросил пить, все эти мысли только раздергивают старые раны, вот я и психую. Женя задумчиво поковырял потрескавшуюся штукатурку на стене. — Я тебе даже в чем-то завидую. То есть не подумай, такого никому не пожелаешь, что ты пережил. Но у меня даже близко похожих отношений не было ни с кем. Ты счастливый человек. — Угу, — усмехнулся я. — Прямо захлебываюсь от счастья. И не знаю, куда его девать, и куда потом с ним податься. Тебе, кстати, пора заступать, а я пошел. Обещал Розанову зайти в гараж, у него там грузовик опять не заводится. Горенко перехватил автомат и кивнул с привычной беззащитной улыбочкой, за которую его терпеть не могли почти все деды. — До скорого… ** ** ** Розанов увидел меня на полдороги к гаражу и пошел навстречу. — Эй, Айнуров! Тебе задание — посмотришь грузовик, езжай на восток в сторону ущелья. Там сержант Греков территорию прощупывает, передай ему, что Розанов сказал — отбой. Пускай едет обратно в часть, пришли новые указания. — А по рации? — не понял я. Розанов хмыкнул: — Кто бы еще дал нам эти рации. Опять обошли снабженцы, суки. — У нас же один грузовик, — напомнил я. — Неизвестно в каком состоянии. — Ну так и починишь, — беспечно отозвался майор. — Поедет машина — доедешь с ветерком. Не поедет — пешком пойдешь. Часа за два добежишь. Тихо матерясь, я зашел в гаражный бокс. Несмотря на раскаленную крышу из листового железа, внутри кирпичный гараж был темным и прохладным. В гараже пахло ржавчиной, мазутом и бензином, а видавший виды грузовик стоял над технической канавой, явно не собираясь заводиться и ехать куда-то в ближайшем будущем. По-хорошему, этот дребезжащий конструктор со следами коррозии давно пора было сдавать в утиль, но других машин военный округ не предоставлял, и поэтому грузовик чаще чинили, чем использовали по назначению. Я сбросил гимнастерку, щелкнул выключателем прожектора и полез под днище железного монстра, под которым мне предстояло провести, судя по всему, немало времени. Впрочем, опасения были беспочвенными — на сей раз у грузовика всего лишь полетел ремень генератора, и когда я через час, перемазанный машинным маслом вперемешку с дорожной пылью, с грохотом захлопнул капот, на грузовике вполне можно было ездить. Кабина водителя за много лет пропахла дешевым табаком, резиной и бензином. Я подъехал к воротам — навстречу машине вышли двое охранников с КПП, перехватывая автоматы. — Куда? — У меня разрешение от Розанова, — я развернул перед охранниками записку с подписью. — Вот документы на машину. — Езжай, — солдат махнул рукой. — В следующий раз Розанов пусть сам приходит и выпускает своих рядовых, я не нанимался ваши справки читать. Дорога в ущелье была каменистой и неровной, машину трясло, а колеса поднимали клубы пыли. Видимость была неважной, но ехать было недалеко. В отличие от пешей прогулки, которая заняла бы не меньше пары часов, на машине добраться до места разведки Грекова можно было за считанные минуты.

***

Сержанта Грекова, с незапамятных времен носившего кличку «Танкист», недолюбливала добрая половина части. Сутулый, бледный и неуравновешенный, он заставлял практически всех новобранцев сидеть на иголках — Танкист был опытным «дедом» и был непредсказуем. У одного и того же солдата он мог вымогать деньги, сигареты и ценные вещи, а на следующий день, как ни в чем не бывало, предлагал ему покурить на учениях. Это не мешало еще через пару дней прицепиться к рядовому за недостаточно хорошо начищенные сапоги и посадить босиком в штрафную яму. Единственным, кто знал управу на Грекова, был Розанов, но в разборки сержанта и солдат-срочников он вмешивался редко. Танкист был кошмаром роты, и его старались не злить. Я не раз задумывался о том, почему этот нервный и ненадежный тип с нестабильной психикой столько времени служит в горных войсках, но поговаривали, будто он неплохо проявил себя в ходе боевых действий и контртеррористических зачисток. С Танкистом мы не ладили. Он недолюбливал меня за хорошие отношения с Розановым, но на открытое противостояние не решался. Я держался нейтралитета и предпочитал не контактировать с Танкистом, а при вынужденных столкновениях держался вежливо и отстраненно. Греков шипел сквозь зубы, но и только — видимо, остатки разума все-таки мелькали в потемках его неуравновешенного сознания. Я не испытывал никакого восторга от потенциальной встречи с Грековым на нейтральной территории вдали от части, но подвести Розанова было нельзя — я выполнял его просьбы, а он в ответ выполнял мои, и наше негласное сотрудничество делало жизнь в части чуть лучше. Размышляя об этом, я остановил машину неподалеку от стратегического пункта и пошел пешком. Метрах в ста от дороги маячил знакомый сутулый силуэт в потертом камуфляже. Я замедлил шаг и нахмурился — Греков явно был не один и с кем-то переговаривался. Это не вязалось с инструкцией Розанова, который четко дал понять, что кроме Грекова, в пункте назначения никого нет. Стараясь не шуметь, я обошел разведпункт — небольшое одноэтажное здание, наспех сложенное из кирпича. Здание больше напоминало хижину, было страшно запущенным, но военные продолжали эксплуатировать его, контролируя свой участок дороги. Я подошел к прохладной кирпичной стене, осторожно выглянул из-за угла и чуть не выронил автомат. Греков стоял ко мне спиной, перед ним на земле сидели двое гражданских. Я прищурился, пытаясь понять, что происходит. Гражданские явно были местными жителями — по ущелью разбросано немало деревень, и далеко не во всех население было дружественно настроено к миротворческим войскам. Кажется, мужчина и женщина. Молодые, бедно и неопрятно одетые. Я прислушался и с досадой сплюнул — парочка молчала, а Греков говорил тихо и угрожающе ласково, со свойственной ему манерой. Кроме интонаций, услышать ничего не удалось, но я был почти уверен, что не хотел бы оказаться на месте этих сельчан. Я вышел из-за дома. — Сержант, вас вызывают в часть. Майор Розанов приказывает оставить разведпункт и вернуться за новыми инструкциями. Услышав мой голос, Греков с удивлением обернулся, и тут же расплылся в радостной улыбке: — Ааа, Айнуров! Погоди пока в часть, я еще тут не закончил. Вот закончу — и поедем. Я, стараясь быть бесстрастным и равнодушным, с нажимом произнес: — Майор приказал передать вам сообщение и вернуться в часть. — Да что ты такой нетерпеливый, в самом деле, — раздраженно поморщился Танкист. — Подождет твой майор, не треснет. У меня тут важное дело. Подойди сюда, поучаствуешь. Я сделал небольшой шаг вперед, одновременно бесшумно снимая автомат за спиной с предохранителя. Ситуация нравилась мне все меньше. — Вот, полюбуйся, — Греков явно наслаждался появлением внезапного зрителя в своем театре одного актера. Театр, надо сказать, выходил довольно самодеятельный. — Эти люди угрожают нашей безопасности. Они диверсанты. Их цель — вносить разлад в нашу работу и уничтожать ее результаты. Я приподнял бровь. Мужчина и женщина сидели на коленях на пыльной земле, опустив глаза, и не двигались. Следов борьбы не было, оружия тоже. Сержант хмыкнул и продолжил, расхаживая из стороны в сторону: — Ты, Айнуров, еще молодой. Ты пороха не нюхал и жизни не знаешь. Это хорошо, что ты приехал — вот тебе задачка. Экзаменационная. Как ты думаешь, что делают с диверсантами и террористами? «В мозгах у тебя эти воображаемые террористы», — подумал я, но вслух сказал: — Обезвреживают… Слушай, Танкист, я ценю твои философские излияния, но может ты соизволишь выполнить приказ начальства? Нас обоих ждут в части. Эти двое, уж прости, не похожи ни на террористов, ни на юных подрывников. Отпусти их, и поехали. — Нет, ты не понял, мальчик, — Греков зловеще понизил тон. — Никуда мы отсюда не поедем, пока не наведем, так сказать, справедливость. Эти люди взломали дверь разведпункта и залезли на нашу территорию с целью диверсии. Они поджидали меня здесь, чтобы уничтожить. Чтобы всех нас уничтожить! Сержант не на шутку завелся, и уже орал, не обращая внимания на местных жителей, которые явно хотели провалиться сквозь землю и смешаться с дорожной пылью: — Отродья! Суки! Смерть каждого нашего солдата — их рук дело, они обмывают и радуются, когда удается кого-то из наших уложить! Машины подрывают, с-с-с-собаки. — Бледное лицо Грекова покрылось красными пятнами, он начал заикаться. — Сержант, ты теряешь контроль над собой. Поехали, — я предупредительно выставил перед собой руку, а затем обернулся к людям, которые за все это время не проронили ни слова: — Что вы сделали? Мужчина поднял голову, и я мысленно ахнул — передо мной сидел подросток не старше пятнадцати-шестнадцати лет. Издалека возраст было не разобрать. — Мы искали крупу, — произнес он, и снова опустил голову. — А это кто? — я указал прикладом на женщину. — Моя младшая сестра. Я бросил быстрый взгляд на девушку, которая похоже не могла пошевелиться от страха и сидела, вцепившись в подол пыльной цветастой юбки, а затем повернулся к Грекову. Тот продолжал увлекательную беседу с самим собой о несуществующих врагах Родины. — Танкист, ты с дуба рухнул? Это же дети, какие к черту подрывники? — Они врут. Они всегда врут, выкручиваются как слизняки, — бормотал Греков. — Есть только один способ бороться с заразой — избавляться от нее. Изничтожать. Как вирусы, бактерии. Я подумал, что у Танкиста окончательно поехала крыша, и мысленно чертыхнулся — на кой черт я вообще согласился на приказ Розанова? Дело приобретало все более неприятный оборот. Внезапно девушка подняла глаза и с отчаянием прошептала, глядя на меня: — У нас есть нечего. Когда тут были военные, наш дом взорвали. Тетя с дядей там сгорели. Родителей нет. А здесь раньше была еда, — она потупилась, но продолжила: — Мы пришли за ней. У вас есть еще. У нас больше нет. — Слышал? — я кивнул сержанту. — Никакие они не диверсанты. Поставь свои мозги на место, Танкист. Кража мешка крупы — не преступление уровня военного трибунала. Ты совсем рехнулся? — Вот из-за таких, как ты, все и рушится, — снова завелся Греков, наступая на меня. — Из-за таких, как ты, интеллигентов сраных, мы и терпим поражение! — Да погоди ты, — отмахнулся я. — Какое к черту поражение? Это дети, дубина. Обычные голодные дети! В окрестных деревнях их тысячи, ты сейчас против всех устроишь крестовый поход? Греков выругался матом и внезапно выхватил из-за пояса табельное. Его автомата не было видно — наверное, оставил его в хижине. Дуло пистолета было направлено точно мне в грудь. — Докажи, что ты служишь Родине, — хрипло приказал Греков. — Выполни свой долг, и будешь чист. — Чего? — не понял я. Греков подошел ближе и щелкнул предохранителем. — Ты знаешь, что делать, солдат. Бери оружие и вычищай заразу. Это приказ от старшего по званию. Быстро! Мой взгляд скользнул по пленникам. Девчонку трясла крупная дрожь. Я протянул руку и отодвинул в сторону ствол, который начал меня порядком раздражать. Мышцы привычно напряглись, тело приготовилось к броску. — Последний раз тебя предупреждаю, Танкист. Отпусти гражданских, они ни в чем не виноваты. Что ты сделаешь? Убьешь меня? — Дезертиров и предателей нужно уничтожать. — В глазах сержанта загорелся нездоровый огонек, и он вкрадчиво добавил: — Ты не прошел экзамен. Но у тебя еще есть шанс на пересдачу. Убей, или отправишься за ними. Сквозь возросшую плотность воздуха я, словно в замедленной съемке, видел, как Греков приближается ко мне с пистолетом. Инстинкты взяли верх, и прежде чем он успел сделать еще шаг и приставить холодный ствол к моей голове, я за долю секунды отскочил назад и перехватил автомат, одновременно закрывая собой перепуганных подростков. — Не подходи, кретин. Не трогай людей, и ко мне не подходи. Обойму выпущу. Греков от удивления с шумом втянул воздух: — Ты что?.. На своих, падла? Своих, да, мочишь, ради этих слизней? С-с-сука поганая. Продажная блядь. На старшего по званию катишь. Да ты знаешь, что тебе за это будет? — Греков пошатнулся и договорил последнюю фразу заплетающимся языком. Твою мать, он же мертвецки пьян… Я сглотнул. — Мне — не знаю. Тебе — военный трибунал за самосуд над мирным населением. Лучше брось это, — я еле заметно кивнул на пистолет, который он до сих пор держал в руках. — Ты не в танке, Танкист. И не на войне. Война кончилась. — Нет, не кончилась, мальчик. Ничего не кончилось, — с хрипотцой хохотнул Греков. — Война только начинается, и если ты их не з-з-застрелишь, это сделаю я. Восстановлю справедливость. С тобой позже разберусь. Следующие несколько мгновений показались мне вечностью. Я утратил способность думать и анализировать — это занимало слишком много времени, однако время не требовалось звериному чутью. Греков выбросил руку с пистолетом влево, целясь в голову парня, но выстрелить не успел. Инстинкты сработали мгновенно. Раздался оглушительный треск автоматной очереди, стократно усиленный скалами, и спустя мгновение до меня дошло, что первым выстрелил я. Греков, напоминающий кучу зеленого тряпья, которое когда-то было человеком, лежал на каменистой почве. Земля под ним постепенно окрашивалась в пурпурный цвет. Голова шла кругом. Где-то вдалеке вырастало осознание того, что я только что застрелил сослуживца. Старшего по званию. Отправившись за ним по приказанию майора из своей части. Кто-то внутри меня сопротивлялся нарастающему чувству паники и безысходности: «Ты действовал в целях самозащиты. Он был неадекватен. Ты защищал мирных людей». Впрочем, это было слабым утешением — осознание того, что я сделал, наваливалось беспощадным грузом, и грозило похоронить меня прямо здесь, в ущелье, рядом с этим чертовым разведпунктом, будь он проклят. Не в силах оторвать взгляда от мертвого Танкиста и кровавых пятен на темно-зеленой форме, я почти забыл о пленниках. Парень подал голос первым: — Эй, ты. Спасибо. Я повернулся к нему, не соображая, что происходит. Подросток отшатнулся — мое лицо вряд ли могло похвастаться добродушным выражением. — Мы думали, этот псих сейчас нас пристрелит. — Парень собрался с духом и продолжил: — Нас и искать бы никто не стал. Девчонка кивала и причитала, беспрерывно вытирая слезы грязным рукавом и раскачиваясь из стороны в сторону: — Ой, что теперь будет… Что теперь с вами будет? Вы же своего прибили. Ой мамочки… Я в отчаянии опустился рядом с ними на землю, продолжая сжимать в руках автомат. — Меня зовут Ким, — нашелся парень. — А это Зали. Мы сироты. Я сестру в обиду никому не дам. Ни своим, ни вашим. — Идите домой. — Я подбирал слова, и они перекатывались тяжелой свинцовой дробью на языке. — И держитесь подальше отсюда. — Постой, а ты как же? Тебя же свои четвертуют, когда узнают, — нахмурился Ким. — Ты нам жизнь спас. Пошли к нам в деревню. Старшие спрячут. Я снова посмотрел на убитого. Бессмысленный пристальный взгляд широко открытых глаз был направлен прямо на меня. К горлу подступила отвратительная тошнота. — Нет, не могу. Сейчас я преступник, а так стану преступником и дезертиром. — И что ты теперь будешь делать? — недоверчиво произнес Ким. Зали жалась к нему и продолжала вытирать слезы. — Пойду сдаваться. — Я поднялся и закинул ремень автомата на плечо. — Крупу не забудьте. Вы же за ней пришли. — Нет там крупы, — тихо подала голос Зали. — Сюда сто лет уже никто ничего не привозил. Думали — может что-то от старых времен осталось. Оставаться с ними было невыносимо. Я поднял руку на прощание. Брат с сестрой нерешительно помахали вслед, продолжая сидеть на земле. Я развернулся и зашагал прочь, двигаясь к своему грузовику. Каждый шаг давался с огромным трудом, как будто ноги превратились в пудовые гири. Меня нагнал крик Зали: — Как вас зовут? Я на мгновение замер: — Беркут. — И, не оборачиваясь, зашагал к машине.