От судьбы не убежишь

Ты с дьяволом самим на «ты». Тебе ли пламени бояться? «Фауст» — И.Гёте

      Для Мии мир — большой ящик Пандоры, из которого она достает неприятности по одной, тыкает в них пальцем, смотрит, насколько будет больно, а потом смеётся и бросает их в море. В ней самая капелька мазохизма смешалась с безумием.       Мия поняла, что с ней что-то не так, когда столкнула Эмили с горки. Соседская девчонка обидно насмехалась и дразнила её. Им было обеим по пять. Ровно столько же швов этой задире и наложили. Тогда юная мисс Фогель* впервые задумалась о том, почему только у неё все царапины заживали за пару секунд, а люди вокруг неё — хрупкие и слабые. Несовершенные. Мия считает, что неважно, как высоко ты можешь прыгнуть, обладаешь ли ты медвежьей силой или орлиным зрением. Если человека толкнуть под грузовик, то исход один. Перед смертью равны все, но не Мия. Старуха с косой будто с любовью гладит её по головке, целует в лоб, как родную внучку, и тяжело вздыхает всякий раз. Но всё равно не забирает. Смотрит, как затянутся раны, смахивает слезинки, выступившие от боли, и отпускает её снова.       Становясь старше, Мия понимает, что для людей это ненормально — быть бессмертными. Она никогда не называет эту способность регенерацией или неуязвимостью, потому что ей больно и её кости можно сломать, а «регенерация» — не логична. Если бы её клетки восстанавливались так быстро, она бы никогда не выросла, читай постарела, её организм пожрал бы сам себя. Она просто особенная. В хорошем смысле. Самом крутецком. Поэтому никому не стоит об этом знать.       В следующий раз, когда её достают, что она такая обычная, без способностей, Мия не испытывает жалости — она бьёт резко, сильно и наотмашь, не считая ударов и не обращая внимание на то, как её пытаются оторвать от мелкой дряни, таща за волосы, впиваясь нарощенными ногтями в руки и царапая лицо. По иронии судьбы Мие четырнадцать и ровно столько же швов накладывают девчонке. Адвокаты родителей решают дело быстро и тихо: Мия просто меняет школу.       Она не уверена, было ли родителям когда-либо до неё дело, или они просто жили на автомате. На автомате двигались, разговаривали с ней, любили её и друг друга. Мие не казалось, она просто знала, что её мать терпеть не могла детей и её в том числе. Она просто не была создана для них, но хотя бы пыталась пересиливать себя, каждый раз оказываясь с ней рядом. К несчастью, кукушка на её руке не давала закрыть глаза на правду. Её отец — карьерист со своим муравейником на спине. И люди вокруг волнуют его мало. Они довольно поверхностны, если быть честными.       Мия также не уверена, что ей вообще их любовь нужна. У неё внутри грохочущее пламя, порой она слышит, как оно пожирает гектары леса, наполняя легкие углекислым газом и яростью. Их любовь сгорела бы вместе с ними за секунды, как молодое дерево. Ей нужно что-то такое же больное особенное, как и она, способное выдержать бесконечный вой пламени внутри неё.       У Триши на руке североазиатский геккончик**, она ходит по стенам, и ей не привыкать к жаре, поэтому в какой-то момент они сходятся. Это даже закономерно. Трише не выжить в пожарах души Мии, но она может стоять рядом и не морщиться от нестерпимого жара. Этого достаточно.       Мия — человек однодневка. С каждым рассветом — новое оперение. Она смеётся, когда её зажимают в переулке, и сама насаживается на нож. А когда мужчина смотрит на неё со смесью ужаса и шока, Мия широко ухмыляется. Порой жить в таком нестерпимо хрупком мире крайне скучно.       Мия никогда не стеснялась бить в ответ: хороший христианин бы подставил вторую щеку, — но она не верит в Бога, зато выросла в Техасе. А хороший техасец бы пристрелил Стеллу (имя она узнает многим позже). В любом случае, когда стальная хватка сжимается на её горле, Мия бьёт не жалея сил, хватая окружающие предметы, цепляясь за волосы, не потому, что боится смерти, а потому, что эта стерва подняла на неё руку. Неожиданно давление исчезает, а вампирша (опять же это выяснилось позже) отлетает в стену с такой силой, что дрожат полки. Мия пытается разглядеть человека перед собой, но у неё всё еще плывет перед глазами. Мужчина не помогает ей подняться и не подставляет руки, он лишь безразлично-холодно и спокойно говорит: — Я вызвал такси.       И это-то и привлекает, и интригует её больше всего. Нет вопросов «почему и зачем они сцепились?», «кто прав?», «кто виноват?». Одного взгляда на Стеллу хватает, чтобы та перестала рыпаться и покорно замерла, опустив голову, как провинившаяся собака. От такого сравнения Мия смеется, утирая кровь с разбитой, но уже зажившей губы. Синяки на шее исчезают так же быстро. А в этом мужчине она чувствует силу, и искорки адреналина бегут по венам. Хочет сделать что-то глупое и до ужаса опасное, просто чтобы проверить: будет ли больно, и если да, то насколько? Поэтому она дергается, словно в смутных сомнениях, пытаясь коснуться руки мужчины, но тот одергивает её быстрее, чем девушка успевает заметить. Ухмылка Мии становится шире, но больше попыток она не делает. Она отбрасывает рыжие косы на спину и спрашивает: — Так и как тебя зовут? Её голос эхом звучит по помещению, ставшему слишком тихим и пустым. — Неважно, — так же тихо и холодно. «Важно, чертовски важно, » — думает Мия, — «От судьбы не убежишь: она не позволит, и я — тем более.» — До следующей встречи, — говорит на прощанье она, садясь в машину такси.       Следующая встреча близко. Это слишком очевидно. Смерть и судьба ходят бок о бок, а с первой Мия давно на ты. И со второй как-нибудь разберется.       Мужчину зовут Виктор, он вампир несколько сотен лет отроду, и он сбивает её на машине. Ему приходится её коснуться, чтобы помочь подняться с асфальта, потому что сама Мия может бесконечно лежать на нём и прикидываться больной и несчастной. — Не притворяйся, — в этот раз он протягивает ей руку. И стоит ей уверенно её коснуться, как перед глазами встает картина: высокий, нет, огромный, словно выложенный изо льда человек, с тёмным панцирем доспехов и острыми гранями, сияющими на солнце. Его тело словно полностью состояло из изломов и неровностей, о которые было легко порезаться. Глаз не было. У фигуры имелся лишь ослепительный…нимб? Нет, это дым или туман скручивался в кольцо вокруг головы, заслоняя обзор. — Ледяной голем, — произнесла она, смакуя каждую букву. — Феникс, — мужчина помогает ей встать, а затем велит сесть в машину.       Они не реальны, их не должно существовать в природе. Они противоречат науке и всей эволюционной теории, да и креационистской тоже. Таких как они не мог создать ни Бог, ни принцип естественного отбора.       Встретив свою родственную душу, Мия впервые в жизни понимает, что любовь, в принципе, не так уж важна. Очередная игрушка в её руках, как и собственная жизнь. Что такое любовь по сравнению с наличием человека, который тебя понимает и не отвергает твою сущность? Мелочь. И даже если Виктор никогда не будет её любить, то какая разница, если Мия наконец-то может открыть кому-то душу? Кому, чёрт возьми, нужна любовь, если Виктор может выдержать бесконечные пожары и горящие с треском и воем леса? Любовь — хорошее дополнение к жизни, но не самое важное.       Он отвозит её к себе и обещает разобраться с проблемой с вампирами. Мие в сущности плевать, что будет со Стеллой и её дружками. Ей достаточно слов мужчины, чтобы расслабиться и начать болтать ни о чём, рассуждая о новой работе, теме курсового проекта и доставучем однокурснике, иногда слыша короткие, но точные ответы от Виктора.       Странно, но за всё следующее время сила никак не проявляет себя, не смотря на обилие опасных и даже смертельных ситуаций. Видимо, недостаточно серьезных. Мия понимает, что к чему, позже: ей просто всё время не хватало злости, ярости и гнева. Для бури мало пары искорок.       Аши будят в ней эту злость, сковыривая запекшуюся корочку крови со старых ран, заставляя обнажить душу и почувствовать себя беззащитной, беспомощной. Мия ненавидит это. Всей свой чертовой сущностью. Слабость губительна, тем более для неё, тем более когда вопрос с князем стоит так остро. Она должна воплощать силу и несгибаемость.       Когда Букинист вжимает её в колонну, безжалостно сжимая горло, Мия чувствует, что задыхается. В огне сгорает её пророчество, там на диване умирает маленькая девочка… А она задыхается. И не может сделать ни-че-го. Вампир перед ней слишком силен. Она не знает, что делать, как победить того, у кого десятилетия или сотни лет опыта.       Она задыхается.       Пытается ухватить хоть один глоток воздуха, жадно урвать хоть частичку. Перед глазами все плывёт, а в ушах стоит шум.

Гори.

Голос внутри неё нарастает. Подобно грохоту механизмов на гигантских заводах. Он повторяет одно слово. Снова и снова.

Гори.

      Мие всегда было легко шагать в пропасть. Ей не суждено разбиться, поэтому последний шаг она делает легко, не задумываясь. Её взгляд стекленеет, а сама она расслабляется в чужих руках на секунду, а потом вампир, державший девочку, истошно кричит. Пламя покидает камин, перекидываясь на него, ловко минуя ребёнка и жадно пожирая противника. Мия резко впивается в руки, удерживающие и душащие её, когтями, ведёт вниз, снимая куски мяса: кровь заливает руки, струится под рукава куртки и липнет-липнет то ли к телу, то ли сразу к душе.

Гори.

      У Мии по венам струится ревущие пламя. Это больше не слабый рокот — это гробовые набаты, это ярость, сжигающая её изнутри, оставляющая только белую пелену перед глазами. Мия в бешенстве.

Гори.

      Ей хочется чужой крови, хочется заглушить чужими криками свою собственную боль и страх. Пусть другие страдают. Она не должна, не обязана их спасать. Гори все синем пламенем!

Гори!

      Мие плевать. Впервые в жизни ей абсолютно плевать на все: на чужие крики и стоны боли, на их попытки достучаться до неё. Ей просто нужно терзать и причинять боль. Всем им. Просто потому что она может. Всегда могла. Это осознание пронзает её подобно молнии, и она на секунду застывает на месте и смеётся. Кто-то сносит её и впечатывает в стену, а она все смеётся, и позволяет пламени цвести и благоухать вокруг. Мия всегда могла сжечь всех их к чёртовой матери, ей ненужно было для этого пророчество. Вампирская мощь лишь капля в море по сравнению с геенной огненной, что всегда была у неё внутри.

Гори!

      Холод обрушивается на неё неожиданно. Чужая воля безжалостно сминает её собственную, она придавливает её к полу, заставляет согнуться, пасть на колени. Мия скалится, и рычит, и тянется к пламени. Оно лижет руки, как любимый пёс.

Гори...

      Давление на секунду слабнет, прежде чем голова буквально взрывается болью, заставляя хвататься за все вокруг в попытках удержать равновесие и не упасть. Огонь оставляет после себя выжженную пустыню. Мия жадно глотает воздух и пытается осознать, что случилось.       На пол сыпятся осколки кирпича, который она выбила, цепляясь одной рукой за стену. Её руки покрыты сажей и запекшейся кровью. Она чувствует где-то на периферии боль во всем теле. Мия давно не боится смерти. Она просто ждёт, пока с хрустом кости встанут на место, а все повреждения скроет свежая кожа. Ей не привыкать менять перья. К горлу поступает тошнота, но это всего лишь сгусток крови, затруднявший дыхание. Она наконец обращает внимание на чей-то скулеж и замечает, что творится в комнате.       Вампир, державший девочку, похож на сгоревшей кусок свинины (Мия как-то пыталась приготовить такую в духовке, но чуть не сожгла кухню). На нем почти не осталось одежды. Он тихо скулит, видимо, неспособный на большее, а беловолосая женщина поливает его водой, бегая между залами. Её прическа растрепана и покрыта сажей, а руки едва заметно дрожат от ожогов.       Букиниста она замечает возле стены. Ещё один вампир помогает ему прирастить на место руку.       Стены местами покрыты сажей, от них исходит пар. Наконец она замечает девочку. Единственное создание, которое буря обошла стороной. Та смотрит на Мию алыми злыми глазами, словно готовая кинуться на неё и вцепиться в горло, как бешеная собака. Вампирша! Стоило бы догадаться.       Глава клана стоит перед ней, но достаточно в стороне, чтобы не мешать обзору. Он словно защищает своих людей от неё. Видимо, это его воля подавила её, вернула в реальность.       Она не станет извиняться. Триша иногда говорит: «Не смотри в дуло танку». Для этих консерваторов у Мии есть вариант получше: «Не буди спящего дракона». Они сами хотели понять, на что она способна. Это желание обошлось им недешево. Нужно всегда предполагать самое худшее. По крайней мере, Мия смогла их убедить. Она не спеша подходит к камину, не обращая внимание на суету вокруг, и достает шкатулку. Та закономерно оказывается пуста. Она фыркает и ухмыляется, словно затеяла очередную пакость. Приходится немного сосредоточиться, но шкатулка покорно вспыхивает в её руках, за секунды осыпаясь пеплом.       Куртка, почти разорванная по боковому шву, болтается на ней, мешая движению. Мия морщится и разрывает её дальше, сбрасывая на пол и оценивая масштабы. После первого проявления силы метка растёт. От предплечья до локтя её руки покрыты всполохами пламени и грубыми, словно оставленными когтями дикого зверя, росчерками. Красиво. Дико. Прекрасно.       Мие не нравятся пророчества, они будто пытаются обязать её чему-то следовать, заставить принять какой-то определенный путь. Почему ей должно быть дело до какого-то там мертвого ордена? Почему она должна заниматься его восстановлением и быть Стражем? Какой из неё Страж? Мие зачастую плевать на окружающих её существ. «Каждый день новое оперение, » — забыли? Все эти попытки свалить на неё ответственность дико раздражают. Оно ей надо? Может, она с весельем и попкорном посмотрела бы на то, как вампиры и оборотни перегрызут друг другу глотки? Жизнь слишком скучное место, чтобы размениваться по мелочам.       Она использует на пристани гипноз и стреляет у прохожего сигареты и телефон. Номер Виктора въелся в память, остался на подкорке головного мозга. Виктор — это покой и тихая гавань, вампир, которому можно верить, а главное — доверять. — Вик, я на пристани, где нас в прошлый раз забрали, вся в крови.       Мужчина, что характерно, не задаёт вопросов: просто к тому моменту, как она выкуривает третью сигарету, напротив неё останавливается тонированная машина. Мия ухмыляется, бросает очередной окурок во Влтаву и забирается внутрь. Виктор не задаёт вопросов. Он кутает её в свой пиджак, отвозит в отель и долго стоит с ней под душем, помогая оттереть запекшуюся кровь, сажу и грязь. Он покрывает поцелуями новую часть рисунка так осторожно и нежно, будто она она хрупкая китайская ваза (все их она разбила у него дома) и не может спалить весь отель к чертовой матери. Он берет под контроль бесконечные пожары в ней, позволяет впиваться когтями в спину, даже не морщась. Он гасит все волнения, всё саморазрушение и её бесконечно большую и долгую игру со смертью. Он, он, он… Виктор касается её души и не сгорает дотла, не даёт её безумию взять снова вверх.       В конце концов и он наконец-то смог рядом с ней согреться.