Не в моем вкусе

Стоять вот так на лестнице, ведущей в подвал, опираясь спиной о холодную кирпичную стену и ожидая появления конкретного человека, реально стремно, но Хэ Тянь понимает это только спустя 35 минут своего нахождения здесь. По сравнению со всем начищенным университетом, этот подъездный пролет выглядит отвратно. Словно если ты пройдешь на пару ступенек вверх, то не окажешься в отполированном и сверкающем огромными окнами холле морфокорпуса, а выйдешь в главный зал наркопритона. Этот спуск на кафедру патологической анатомии словно проход в Нарнию, но наоборот. Никакие фавны и львы тебя там не встретят. Только трупы в полиэтилене и органы в банках с формалином. Только голые серые стены. И когда он превратился в сталкера? Нет-нет. Не сталкер. Просто у него нет первой пары, а он забыл и приперся. Вот ему и скучно. Все его друзья еще дома, остался только Рыжий. Так бывает, когда забываешь свое расписание. Отвлекаешься на что-то, по запарке. Например, отвлекаешься херовы сутки на то, что ты не в чьем-то ебаном вкусе. Тянь тяжело вздыхает и трет переносицу. Нахуй он сюда пришел? Его нос затрагивает запах гнили, мяса и чего-то кислого, сжав губы плотней и прикрыв лицо ладонью, он оборачивается. Рыжий стоит на нижней ступеньке в измазанном бурой кровью, желтыми разводами желчи и лимфы халате. Судя по резкой и характерной вони, у его группы было практическое занятие в области гастроэнтерологии. У него под глазами легкая утомленность в виде небольших синяков. Держа на весу блестящие кровяными сгустками и жиром руки в голубых перчатках, он бубнит сквозь медицинскую маску: — Желчнокаменные болезни — это такая мерзость. У него какой-то пунктик на восточных драконов — татуировка, футболки, заставка на экране. Он обожает выкручивать рэп в наушниках на максимальную громкость. Часто вздыхает, когда натыкается на треки ЛилПипа или Тентасьона, тихо негодуя, что очень хотел бы услышать их новые альбомы. И чуть не уходит в депрессуху, когда Тянь как-то невзначай напоминает, что новые альбомы Тупака он не слышит вот уже больше 10 лет. Он любит баскетбол, зачесывать волосы назад и читать учебники по патологоанатомии. Его зовут «Не Связывайтесь с Горой». Он тот еще нахальный мудак, а еще он гей. Со своими, мать их, вкусами. Вот и все, что знает о нем Хэ Тянь. И до этого ему казалось, что это пиздец, как много. Ровно до того момента, как земля уходит из-под ног, а дыхание хуячит, спотыкаясь, вырезая узоры в стенках легких так, что Тяню на секунду кажется, что у него пневмоторакс. Он знает, что такое пневмоторакс. Он получил за эту тему высший балл. И он был уверен, что именно в тот момент у него точно проявились симптомы. Ровно до того момента, как сердце останавливается, наотрез отказываясь качать кровь. До кислородного голодания в мозге. До того момента, как он слышит: — Рыжий ушел пораньше. К нему парень должен был прийти. — Ч.., — больно сглатывает, — что? Чувак с мячом в руках и с волосами, затянутыми спортивным ободком, вскидывает левую бровь. — Парень к нему пришел, говорю. Рыжий ушел с тренировок пораньше. А ты… Тянь разворачивается на 180 градусов, бросая растерянного чела так и стоять с мячом под локтем, непонимающе смотря ему вслед. Сколько в Калифорнии дают за двойное умышленное убийство с особой жестокостью? А потом какой-нибудь старшекурсник с кафедры судебной медицины, многозначительно откашлявшись, присядет рядом с двумя трупами и сделает заключение, типа, они померли мучительной смертью, потому что у подозреваемого Хэ Тяня сгорело очко в состоянии аффекта по непонятным ему самому причинам. Вывод: невменяемость, и похуй, что я не психиатр, а судмедэксперт. И все то, что, казалось, он знал о нем, скручивается, искажается, словно засасывается в черную дыру и образует собой абсолютный ноль. Потому что оказалось, что он не знает ни-ху-я. Только сейчас он понял, что не знает даже его номера. Тянь замечает его издали. Еще бы, блять, его волосы цвета жилета работников железнодорожной станции. Он пока что один. Смотрит в экран телефона, проверяет время, а затем оглядывается по сторонам. Хэ Тянь ускоряет шаг, шурша туфлями о гравийную дорожку, выдыхая бычий пар из носа, до боли сжав челюсти. Пытался расслабиться. Не получилось. — Мо Гуань Шань! — второй раз за все время он зовет его по имени. Он пытается сделать легкий и блядский, как выражался Рыжий, тон, но выходит свирепый рык, от которого самого Тяня прошибает. Какого хуя..? Рыжий дергано оборачивается, удивленно окидывая его взглядом. Задерживается на яростном сдвиге бровей. Хмурится. — Что-то случилось? Действительно. Что? Что, блять, случилось такого, чтобы конвульсировать в бешеной внутренней истерике? Рыжий никогда и не говорил, что он свободен. Как и ты не говорил. Обидно, что он не сказал о том, что у него есть парень? А что, сука, обязан был? Если у тебя телка заведется, ты побежишь к нему с криком: «А у меня баба появилась»? Да даже если…блять, вы знакомы полторы недели. Окстись, чувак. Успокойся. Он, его парни и его ебучие вкусы — это его блядское дело. Не веди себя как ушлёпок. Такое поведение — не твой уровень. Тянь вытягивает губы трубочкой и глубоко, размеренно выдыхает. Натягивает шлюшью улыбку и, щурясь, закидывает руку на его плечо. — Как ты мог так жестоко поступить и бросить меня одного? И с неким торжеством и самодовольством в очередной раз отмечает, что Рыжий не то что не одергивает руку, даже его кожа и мышцы не напрягаются, когда Хэ Тянь его трогает. Не то чтобы Рыжий хотя бы раз пытался его оттолкнуть, но тем не менее, такие мелочи все равно как бальзам на душу. Ни один раз Рыжий его не отпихнул. Даже когда Тянь с хрустом тянул его за ворот любимых футболок с восточными драконами. Локоть в грудину прилетает с такой силой и неожиданностью, что ребра Тяня хлопают, как двери, о позвоночник. Он даже не успевает сгруппироваться. Даже не думает, что нужно это делать. Сорвавшись приглушенным кашлем, немного шатаясь, Хэ Тянь, отступив на пару шагов, в ахуе, решая в текучем мозгу неебические ребусы, устремляет взгляд на Рыжего. Рыжий резко вздрагивает. Вскидывает свою руку невольно, будто показывая — все, оружия нет. — Я не хотел, прости, но если он увидит, может неправильно… — Момо! Резкий крик заставляет их обоих замереть. Голосок такой высокий, что Хэ Тянь оборачивается по сторонам в поисках девчонки, окликнувшей Рыжего. Момо, блять? Это что еще за дичь? И, когда он вновь возвращается взглядом к Рыжему, его глаза лезут на ебаный затылок, срывая за собой скальп. Рыжий глядит в сторону, улыбается, расслабляя лицо, поднимает забитую руку. Не в приветствии, просто поднимает. И под эту руку быстро, словно зверек, юркает мелкая фигура. Худые ручки обвивают талию Рыжего, кудряшки лимонного цвета выпрыгивают из-под локтя, который тут же оказывается на костлявых плечиках, притягивая за шею. Он нагибается почти вполовину, закрывает глаза, прижимаясь губами к солнечным прядям на макушке. — Привет, Нолан. Мальчишка жмется, радостно жмурясь, а потом переводит кристально чистые голубые глаза на Тяня. Они смотрят друг на друга в тупом молчании. Он открывает рот, намереваясь что-то спросить, но Рыжий плотнее сжимает локтевой сгиб на его плечах и утягивает мелкого за собой. — Пойдем уже. В какой-то степени Тянь приебал туда для того, чтобы посмотреть на этого мудака, который в его, нахуй, вкусе. А увидел это. Тянь даже определения этому дать не может. Это, блять. Он продинамил Хэ Тяня ради вот этого. Этого… Сука! Этого малолетнего…этой малолетней шлюшки. Тянь не знает, что бы его взбесило больше, будь там какой-то стремный мужик, на двадцатку старше, с сединой в висках и тяжелыми веками, прячущий окольцованный безыменный палец, или будь там его ровесник, пахнущий сладостями, с торчащим из обтягивающих джинс бельем и манерно скрипящий голосом. Но вот это, ебаный в рот, просто унизительно. Что в нем есть такого, чего нет в Тяне? Да он по всем параметрам, по каждому ебучему пункту проебывает Тяню. Так его гордость давно не задевали. В стену летит, хрустя корешком и шелестя страницами, пропедевтика внутренних болезней. Тянь выходит на балкон, хлопая дверью так, что окно заходится в дрожи. Крутит сигарету в руках, постепенно разрывая ее на клочки. Сигаретная пачка вызывает дикое отвращение. Он стоит, дыша сквозь зубы, и думает о том, что где-то на другом ебучем крае города, вот также стоя на балконе, Рыжий с наслаждением курит взатяг. Как он всегда делает, когда потрахается. — Ты чего весь в психах, Тан? — Сид оттягивает солнечные очки, постоянно скатывающиеся на лоб, почти на макушку каштановых волос, зачесанных в пучок. Тянь размыкает губы, шипя сквозь сжатые челюсти. — Ничего. Двери кафе время от вмени дилинькают китайским стальным оберегом, якобы отгоняющим злых духов. Но на самом деле являющимся ничем иным, как куском железки, бесяче трунькающим при абсолютно любом дуновении ветерка, капающим кислотой на подкорку, когда пытаешься просто расслабиться в тишине. По крайней мере, именно так эту херню запомнил Хэ Тянь по своему детству. Крис останавливает ложку с мороженым прямо у рта, а потом, прожигая в Тяне дыру своими радужками-крыжовниками, усмехается, театрально прикрывая рот ладонью: — Одиноко от того, что тебя новый друг бросил, да? — Крис, не драконь его! Твои старания тщетны, Марк, потому что уже поздно. Он слишком напоминает этого соломенноголового ублюдка. Рыжий слишком долго залипал на его лицо, смотря как патологоанатом на свежий труп. Он слишком подходит под его, еб вашу мать, вкус. В немой, беспочвенной ярости нарастая над Крисом, словно грозовая туча, Хэ Тянь перехватывает холодную, со стекающими по пальцам каплями, стеклянную чашу с мороженным и одним дерганым движением выплескивает содержимое в открытое окно. Глухая сцена. Рожа Криса напоминает ошалевшую маску, которая вырезана из камня на входе в амфитеатр. Сид начинает истерично хохотать. Марк со вздохом качает головой. Стеклянная опустевшая чаша с грохотом возвращается на стол. Хэ Тянь поднимает сумку с сидения и медленно удаляется. Бесячий оберег над дверью ноет, уведомляя о том, что клиент покинул заведение. Пытался. Хэ Тянь действительно пытался не смотреть на него. Действительно пытался отвести взгляд и не всполыхнуть, как ебаная спичка. Но у него не получилось. Первое, что замечает Тянь — он в той же самой одежде, что и вчера. Второе — вся его шея облеплена пластырями. Третье — легкой утомленности под глазами как не бывало. И поначалу он действительно разворачивается. Делает шаг, удаляясь. А потом, судорожно выдохнув, совершив полный оборот, стремительно несется к скамейке, на которой Рыжий развалился, лениво листая интернет-ленту. Рыжий замечает его издали и привстает, откладывая на лаковую деревянную поверхность телефон. Он не успевает и звука издать, как Хэ Тянь прибивает его самой потрясающей фразой, которая только могла прийти ему в голову за долю секунды: — Ты что, педофил? Рыжий дергается, смаргивает, обмозговывает это словосочетание, потом задушенно возмущается: — Че, блять? Ты придурок? Хэ Тянь отворачивается. Эти пластыри на его шее можно использовать вместо солевого раствора или раствора марганца, как железный, всегда работающий вариант быстрого промывания желудка. Потому что лишь при одном взгляде охота вывернуться наизнанку. — Ты обиделся, что ли? За то, что я тебе двинул? Тянь раздирает клыками щеку изнутри. Уж лучше он будет выглядеть как обиженный еблан, чем откроет рот и точно ляпнет какую-то хуйню. Потому что контролировать свой разум он сейчас не в состоянии. В мозг и кровь фейерверком ебошили гормоны. Рыжий слегка пихает его в плечо, утыкаясь костяшками. — Прости, я инстинктивно. Нолан действительно мог не то подумать. У меня не было желания слушать его истерики. Нолан. Имени омерзительнее просто не существует. Хотя нет. Существует. Крис. Рыжий выжидающе смотрит на него, вскинув одну бровь, тип, ты серьезно? А потом, заебанно выдыхая, хлопает его по спине. — Ладно, я понял. Хочешь, обед тебе замучу? Хэ Тянь резко оборачивается, окидывая его лицо подозрительным взглядом и задавая вопрос одними глазами. — Да, да, — Рыжий поднимает обе руки, расставляя пальцы, — этими самыми золотыми ручками. Хэ Тянь закатывает глаза, деланно задумавшись и продолжая играть светскую сучку. — Ну не знааю… — Я тебе щас меж глаз въебу. — С большим удовольствием попробую твой обед, — Тянь прищуривается, ухмыляясь. Рыжий подхватывает свою сумку, закидывая на плечо. Направляется к главному корпусу, через который по прямой можно выйти к воротам универа. Замирает. — И да, — он оборачивается, — Нолан совершеннолетний, вообще-то. Когда Тянь обхватывает его за живот, а воздух, начинавший пропитываться озоном перед собиравшемся дождем, освежает лицо, он чувствует себя странно. Он в самом деле ничего о нем не знает. Ему было гораздо легче поверить, что после того, как универ пустеет, Рыжий помогает охране отключить питание и запереть ворота, а потом идет и укладывается спать на железный стол рядом с трупами на кафедре патологической анатомии, либо на матах в спортзале. Гораздо легче, чем поверить, что он как и все остальные студенты покидает территорию универа, выходит за его ворота и направляется домой по тому же городу, по которому и остальные. И уж точно он не ожидает, что он будет ехать с ним на мотоцикле по Бульвару Уэствуд, борясь с бьющим в лицо преддождевым свежим ветром. Только сейчас все это начало проявляться материально, обрастать формой, которую можно было прощупать пальцами, протянув руку, и сказать — да, действительно так. Тяню кажется, что этот многоквартирный дом имеет собственную особую орбиту или темную материю, притягивающую сущностей подобно Рыжему. С порога, топая по лестницам, несется 15-летняя девчонка с ярко-розовыми крашеными волосами, футболкой AC/DC и футляром для гитары наперевес. Замечая Рыжего, она широко улыбается, машет рукой, и стремглав пропадает за забором. На лестничном пролете между третьим и четвертым этажами, умостившись на подоконнике и выкуривая сигарету, сидит парень в широкой футболке, кепкой козырьком к затылку и цепями на шее. В ответ на приветствие он лишь кивает. Пятый этаж. Две нежилых квартиры из четырех. Рыжий крутит ключом в замочной скважине. Раздается характерный щелчок. Тучи застилают небо, сквозь окна пролетов света становится все меньше и меньше. Рыжий замирает, все еще держа руку на закрытой двери. Кожа его затылка обретает голубоватый оттенок на фоне постепенно тускнеющей лестничной площадки. На его татуировки словно капнули чернилами. — Я забыл сказать, — произносит не оборачиваясь, — ничего не трогай и никуда не заглядывай. Монотонный стук по разделочной доске и бурление в кастрюле действовали усыпляюще, объединяясь с приятным запахом озона и ветерком, обдувавшим черные пряди Хэ Тяня через открытое окно. Забитая левая рука, бритые виски, татуировка перевернутого креста и домашние штаны. Все это в странной смеси, находящееся рядом с плитой и орудующее ножом, выглядело сюрреалистично. Хотя Рыжий всегда так выглядит. Где бы он ни был, что бы ни делал он выделялся ярким пятном на сером полотне. Казалось, что он не подходит ни к одному существующему в мире месту, но так или иначе он вливался во все, стоило ему лишь взяться, странным образом сплетая окружающий мир вокруг себя. — Слушай, — Тянь лениво перекатил голову по спинке дивана, — А расскажи про свой первый раз. Реально интересно. С тяжелым вздохом нож укладывается на стол. — Опять твои неебические вопросы. Скажи, в какой области планируешь работать? Тянь недолго думая бросает: — Нейрохирургия. Рыжий саркастично фыркает: — Кто бы сомневался. Но, умоляю, упаси людей от этого. Мало того, что ты словесно мозги ебешь, так еще и с руками под черепушку полезешь. Это же вообще пиздец. — Не будь таким мудилой. Рыжий молчит, стоя спиной и оперевшись о стол. И Хэ Тянь молчит, сплетя пальцы. Нож снова начинает шаркать по доске. — Ну, первый раз, да? Это было лет в 17, — Рыжий делает вид, что не замечает сочувственного смешка, — я тогда был довольно агрессивным. Можно сказать, агрессия была моей психологической защитой. Ну вот и доебался я до одного парнишки, про которого слушок ходил, будто он гей. Думал, ему звездану по лицу и самому легче станет. Но в отличие от меня пацан поумней был, сходу догнал что да как. Приложил к груди мою руку и говорит: «Все хорошо, можешь ко мне прикоснуться». Вот мне крышу-то и расхуячило. Овощи летят в кастрюлю. — А наш молодой принц как совершил этот непростительный шаг в мир похоти и разврата? — его уголок губ дергается. — Это была моя репетиторша. В 14 лет. Рыжий оборачивается через плечо, кривит брови недоверчиво. — Да ладно? — Я серьезно. Они смотрят друг на друга в неловкой тишине. А потом громкий смех Рыжего разлетается о стены. — Нихуя себе! По-моему это не ты лишился, а тебя лишили невинности, бедный маленький господин, травмы не осталось? — Да пошел ты, — Тянь прикрывает ладонью лицо и тоже не удерживается от нескольких сдавленных смешков. Живот Тяня натягивается и ему кажется, что еще движение и он разойдется в разные стороны прямо по белой линии. По той самой, по которой хирурги вскрывают брюшную полость, дабы исключить обильное кровотечение. Он валится на спинку стула, откидывая назад голову. Дождь за окном ласкает уши мягким шуршанием. — Отменное рагу. — Еще бы, — Рыжий поднимает тарелки со стола с похуйфейсом, словно ни на секунду не засомневавшись в своих навыках готовки. Когда он закатывает рукава и достает губку, а Хэ Тянь, словно обожравшийся кот, вытягивает ноги на диване, телефон Рыжего на столе начинает звенеть. Швырнув губку на законное место, он подходит ближе, наклоняется, на его лице отражается глуповатая улыбочка. Закатив глаза, Хэ Тянь с досадой думает о том, что наверняка позвонил этот…это. Рыжий берет все еще звонящий телефон, идет по направлению к балкону и отвечает только тогда, когда быстро уменьшающаяся щель между закрывающейся балконной дверью и косяком исчезает полностью. Пару минут Тянь смотрит в белый потолок. На седьмую минуту Тянь начинает ворочаться. На девятую листает ленту. На одиннадцатую минуту этого, блять, не заканчивающегося никак пиздежа, Тянь тяжело поднимается, чувствуя, что надавило на мочевой пузырь. Он окидывает глазами комнату, вычленяя взглядом дверь, похожую на ванную. Замечая ее рядом с холодильником, Тянь, зевая, подходит ближе и берется за ручку. Небо совсем посерело. Нужно включить свет, а то комната уже начала погружаться в темноту. — А, это кладовка.., — произносит рассеянно. Он уже почти закрывает дверь, как вдруг резко примораживается, словно склеивается. Будто его забыли смазать маслом, как Железного Чувака из «Изумрудного города». Рука самопроизвольно тянется назад, открывая обзор. Челюсть, со звуком открывшейся кассы, бряцает на пол — в лучших традициях мультиков Луни Тьюнс — и возвращается обратно. Первое, что хватает ошалевший зрачок, это кляп на ремешке, тот самый, с шариком посередине. Второе — скрутки толстых бежевых и красных веревок, тугих, таких, которые привязывают за что-то, а потом развешивают на них белье. Третье — наручники, не одна пара. Железные, тяжелые, настоящие. Никакого розового меха, никаких смягчающих заглушек. Наручники, которые дерут запястья задержанных своими заостренными грубыми кольцами. Четвертое — железный поднос, в котором, словно ложки, хранились различного вида, формы и толщины катетеры. Пятое — видеокамера на полке, со сложенным штативом рядом. Шестое — коробка, в которой лежит куча дисков в черных, простых упаковках, было темно, но Тянь замечает, что на них наклеены этикетки с подписанными именами. Молния на долю секунды освещает комнату. На запястье кисти, которая все еще держит ручку, смыкаются, с хрустом, чужие пальцы. Гремит гром, кажется, простреливая насквозь перикард. — Что, мать твою, я говорил тебе о лазании там, где не просят?