В темном-темном лесу

Весна началась рано. Только-только наступил март, а температура уже почти все время держалась выше ноля. Совсем ненамного, а выше. Отзвенел капелью и растаял снег на крыше избушки. В лесу то и дело шумно срывалась с ветки отяжелевшая от влаги снежная шапка. На опушках местами уже чернела земля. Единороги отделились от кабаньего стада, да и само стадо вот-вот должно было рассыпаться, распасться на отдельные семьи. Это зимой в одиночку не выжить ни человеку, ни зверю. Пришло время весенних песен, а их хором не поют. Детеныш единорогов благополучно пережил зиму. Ясь, собственно, не очень-то за него и волновался. В смысле продолжения рода есть две стратегии — кто-то берет количеством детенышей, кто-то — качеством заботы о них. Самка единорога едва ли не до второго лета кормит жеребенка молоком, и рожает только раз в два года — зато большинство жеребят доживает до этого самого лета, в отличие от лосят и оленят. Интересно, какого пола жеребенок? Хорошо бы самочка. Она останется в семье, и получится пусть маленький, но все же табунок, и через год появятся уже не один, а два детеныша. Молодого жеребца старший прогонит прочь, и тот будет бродить одиночкой, время от времени пытаясь занять место отца или хотя бы отбить у него часть кобыл. Засесть, что ли, в засидку у кормушки в надежде приглядеться толком? Так-то, издалека, и у взрослых пол нелегко определить, рог есть и у самки. Сколько весен видел в жизни Ясь — из них ни одна не была похожа на другую. Прошлогодняя наступила стремительно, мир изменился в одночасье, снег чуть ли не на глазах таял, превращаясь в звонкие ручьи. А нынешняя продвигалась исподволь, почти незаметно, и каждый день почти не отличался от предыдущего, только что чуть меньше вокруг белого, все больше черного… А потом вдруг замечаешь, что кусты на старой вырубке словно подернулись зеленым облаком, и остается только удивляться — когда это они успели? Основные певцы еще не вернулись с юга, а все же зимней тишины в лесу уже не было. Нежная песенка зарянки сменялась дробью пестрого дятла, их перекрывал щебет стаи пестрых дроздов. Неожиданно приехала Ольга. Одна. — Что, из ребят никто не захотел? — спросил Ясь. Она засмеялась. — А я никого и не звала. Не та погода, чтобы по лесу гулять! Мокро, грязно. Замочат ноги, замерзнут, простудятся… Зачем мне это, тем более в конце четверти? — А вы, значит, не боитесь ноги промочить? — Не боюсь, я хорошо экипировалась. На Ольге были грубые туристические ботинки и серебристо-серая курточка с нежной белой меховой опушкой, и это сочетание почему-то казалось не смешным, а трогательным. — Сейчас правда мокро и грязно, — предупредил Ясь. — Не самая прогулочная пора. — А знаете, — Ольга улыбнулась, — я как раз люблю такую пору. Непрогулочную. Я и в разные известные места люблю ездить в нетипичное время, нетуристическое. Зимой на Чёрное море, например. Мне кажется, тогда можно увидеть что-то настоящее. Без мишуры, без толпы туристов… — Ну, у меня здесь толпы с мишурой никогда не бывает, — заметил Ясь. — И что же вам тут показать такого исключительного? — Показать? Я бы рада, только ведь у вас же дела, когда вам меня выгуливать… Я не хочу вам мешать. — Вы мне не помешаете, — честно ответил Ясь. — Я с удовольствием… выгуляю. — Ну, я не знаю… Может, подснежники? — Подснежники? — Ясь покачал головой. — Если вы про галантусы, так они в наших краях не растут, они южнее. — Правда? Жалко. В городе же растут! А что у вас сейчас цветет? — Примула, чистяк, — Ясь немного подумал, — гусиный лук. — Чистяк и в городе растет, — вздохнула Ольга. — А примула — это здорово. Мы в детстве ее называли «барашком». — Почему? — удивился Ясь. — Сама не знаю! Примулы цвели чуть ли не на каждой поляне — гроздь светло-желтых колокольчиков на высоком бледно-зеленом стебле. Ярко-желтые звёздочки чистяка прятались под кустами, в полутени, и, кажется, светились как настоящие звёзды. Ясь вел Ольгу к старому дубу. Как-то вышло, что до сих пор она там не бывала — вести туда весь класс Ясь не хотел, а в одиночку она приезжала редко и по делу. По дороге он рассказал про визит Васьки с «невестой». Как он и думал, Ольга пришла в восторг: — Это же здорово, что самка так пошла на контакт, что она сама готова доверить вам детёныша! Конечно, я с радостью буду его учить! И, знаете, надо будет попробовать, может, она и сама научится. Маленькая группа, двое-трое занимающихся — это, знаете, часто эффективнее индивидуальных занятий. Перед высоким, раскидистым кустом боярышника Ясь остановился. Протянул руку, снял с ветки клочок серебристо-белой шерсти, протянул Ольге. — Сувенир вам. Очесок единорога. — Очесок? — она смотрела с удивлением. — Ну да, они же линяют. Ну и трутся обо что попало, чтобы зимняя шерсть скорее сваливалась. — Надо же, — Ольга расправила клок на ладони, залюбовалась, — прямо совсем серебро! — Зимой серебро, летом золото, — согласился Ясь. — На картинке или в зоопарке смотришь и думаешь — он же в лесу должен быть заметен, как светофор! А на самом деле идеальная маскировка. За счёт рисунка на шкуре, за счёт отсветов, отблесков… — А правда, что у них рог начинает светиться, когда они встречают влюбленного человека? — Нет, — Ясь подумал и уточнил: — Скорее всего, нет. Про это мало что известно, ведь изучать можно только в естественных условиях, в неволе рог вообще не светится. Неизвестно даже, могут ли они вызвать свечение по своему желанию, или это зависит чисто от гормонального фона. У самки рог светится, когда она с детенышами, ну это понятно, чтобы не потерялись в чаще. У самца — во время гона. Ему тогда все, кто не самка — все соперники, вот и светится, на бой вызывает. В это время он всякую осторожность забывает. — Понятно, — кивнула Ольга. — Значит, выдумки. А жалко. Дуб открылся неожиданно, как всегда. Вот только что перед глазами были только сосны, сосны, сосны, и никакого просвета — и вдруг стволы как-то разом расступились, и Ольга негромко ахнула от восторга. Ясь молча улыбнулся. Она подошла к дубу — медленно, осторожно, словно по льду шла. Коснулась его рукой, тонкими теплыми пальцами. Замерла неподвижно. Ясь тихо стоял рядом, не мешал. Потом она обернулась. — Ну что, пойдем дальше? Дальше был ручей. Большую часть года его можно было перепрыгнуть без разбега, а сейчас, собрав талую воду с половины леса, он широко разлился, в овраге превратился в бурную реку, а на ровном месте раскинулся озером. Ольга подошла к самой воде, присела на корточки, всматриваясь в зеленоватый сумрак. Там шла своя, незаметная жизнь — суетились какие-то рачки, проплыл жук-плавунец, хищный и опасный даже на вид, как подводная лодка. Ольга выпрямилась, подняла голову. Проговорила — не нараспев, как обычно читают стихи, а нормальным человеческим голосом: — Первым дроздом закликают леса, Первою щукой стреляют плеса; И звезды над первобытною тишью Распороты первой летучей мышью… Потом она отступила на шаг. И споткнулась о сырую, скользкую корягу. Неловко взмахнула руками. Ясь успел подхватить, удержать. Их лица вдруг оказались совсем рядом. — Ясь, — она словно позвала его, — Ясь! — Оля! Оля, Оленька! Он даже не удивился, что она его так назвала. Не Яриком или Славой, а именно так, как называют его близкие. Все правильно. Так и должно быть… Сердце билось неровно. Маленькая женская ладошка вдруг показалась обжигающе горячей. Ясь сжал ее в своей руке. До боли, до стона хотелось притянуть к себе, прижать, обнять… ощутить острые лопатки под легкой серой курточкой, коснуться коротко стриженных темно-русых волос… Нет. Неправильно. Он заставил себя разжать руку. — Не надо, Оля. Зачем тебе это? Не надо! — Мне не надо? — переспросила она. — А ты всегда за других знаешь, что им надо, а что нет? Ты за себя скажи! Скажи, что тебе этого не надо! Ясь молчал. Соврать бы — вот только язык бы не повернулся… Не нужна? Ответ звучал в его прерывистом дыхании, в биении пульса. «Нужна, нужна, нужна…» Он все-таки заговорил: — Ты ведь не уедешь из города. У тебя там работа, ты ее любишь… А я не брошу лес. Когда он объяснял то же самое Лене, оно звучало значительно убедительнее. — И что? — она покачала головой. — Если мы не можем быть вместе до смертного часа, значит, вообще ничего невозможно? Ты как будто боишься позволить себе капельку счастья! — Я счастлив, — возразил Ясь. И это было правдой. — И ничего другого тебе не надо? Он опять промолчал. «Надо-надо-надо…» И зачем-то всплыли в памяти другие строчки того самого стихотворения, что читала Ольга. «Но я — человек, я — не зверь и не птица, Мне тоже хотится под ручку пройтиться; С площадки нырнуть, раздирая пальто, В набитое звездами решето…» Зачем?! Не надо… — Была одна женщина, — сказал он глухим, невыразительным голосом, глядя куда-то мимо. — Женщина… Я думал, что мы с ней… что ребенок… А потом она сказала, что со своей специальностью я мог бы и в городе работу найти. Чтобы зарплата поприличнее, и вообще. И что ей такое не нужно… — И ты решил, что все женщины такие? — сочувственно спросила Ольга. — Нет, я решил, что она права, — говорить было очень трудно, он еще никому этого не рассказывал. И одновременно очень легко — он много об этом думал. — Она права. И, значит, я не должен… — Она не права, — перебила его Ольга. — Вернее, права для себя. А для меня — нет. Понимаешь, нет одной истины для всех. Есть, конечно, но их не так много. Нельзя делить на ноль, спать на потолке, курить на бензозаправке… А то, что нам с тобой нельзя быть вместе — это не истина. Ясь молчал. Это было… неожиданно. Он привык думать, что должен быть один, что не может, не должен связывать свою жизнь с другим человеком. А теперь Ольга говорила, что он неправ, что все эти годы он ошибался… Сердце очень хотело поверить ей. Он молчал. Ольга коротко вздохнула. — Ну, как скажете, Ярослав Глебович. Насильно мил не будешь. — Нет! — он сжал руку, не отпуская. — Не надо так, Оля! Ты только подожди, не торопи меня. Мне подумать надо… — Ну, думай, — согласилась она. — На то и голова, чтобы думать. На электричку проводишь? Темнеет уже. Ясь подумал, что прежде предложил бы ей заночевать в избушке. И она согласилась бы — легко и просто, безо всякой задней мысли. А теперь — не то… По дороге они не разговаривали. Шли, зачем-то все ускоряя темп, словно опоздать боялись. Ясь думал, что на платформе еще будет время поговорить — а вышло иначе, электричка появилась почти сразу. В последний момент Ясь сжал ее руку, притянул к себе. — Оля! Она коротко, почти невесомо поцеловала его в щеку, улыбнулась: — Ты пока думай, Ясь! Как надумаешь — позови, хорошо? Потом он, уже почти в темноте, возвращался домой. На полдороге остановился, недоверчиво всматриваясь в сумрак. В двух десятках шагов от него на тропе стоял единорог, и рог слабо светился. — Издеваешься, да? — спросил Ясь вслух. Единорог вскинулся на дыбы, развернулся и исчез.