Когда всё пошло не так?

      Когда я мечтал об окончании этого проклятого самим Повелителем Кошек дня, я явно не учёл одного: он уже закончился. Тёплая или хотя бы мягкая кровать так и не дождалась меня в свои объятия, её место заняла тёмная и непроглядная ночь, полная ужасов, выходцев, гробов, больных оспой обречённых… — Сделай ты вид посчастливее, не на виселицу же идём, — Алек в своём духе нагло перебил мои философские мысли. — Почти, — простонал я. — Моя мать сама… Хуже любой виселицы. Покайтесь в прегрешениях, сударь, — завился я призраком магнуса Адриана. — Облегчите свою душу. Это всё ты виноват, из-за тебя ведь вспомнил. — Это жертвенность твоя виновата, — философски обронил Алек. — Наследственное.       Я опасливо покосился на него. — Не надо мне тут про наследственность. Уж не знаю, что там случилось с моим отцом в Олларии, но он всё равно мой отец. — Весело хмыкнул. — И не сказал бы, чтобы худший. — Вот езжай, там и спросишь. — Спрошу. Только кого? Наткнусь на какого-нибудь ярого эсператиста, он мне устроит такое «покайтесь в прегрешениях», пожалею, что на свет родился.       Алек фыркнул, а я махнул рукой. Не могу я ещё и про какого-то неведомого зверя Политику разговаривать. Я вас умоляю, ну в какой из всех моих четырёх жизней мне это надо? Сами там грызитесь, если так хочется, а меня вон с кэнналийской живицей оставьте. Или без…       Я печально вздохнул. Что, Вепрь, опять не сумел перевоплотиться в обезьянку? Бегать-то сколько пришлось, и всё зазря! Мысли текли вяло и нехотя. Пресвятой, как же я устал!       Вокруг не просто светало. Вокруг радостно сияло солнышко, пели птички и сладковато благоухали на всю округу раскрывающимися бутонами бессовестные цветы. Даже Баловник умудрялся хоть и вяло, но мотать хвостом из стороны в сторону, выражая своё восхищение прекрасным утром. Один я позорным пятном расплывался на светлой репутации этого чудесного дня. Впрочем… Я опять скосил глаза на Алека. Не один. — Я, конечно, ни на что не намекаю, — подал голос помянутый ызарг. — Но долго нам ещё любоваться однообразным лесным пейзажем?       Я прищурился. — Можно свалить на галлюцинации вследствие бурной ночи, но… Кажется, я вижу свои башенки. Или не свои?..       Вот такой из меня герцог, даже свой родной склеп различить не может. Перед глазами опять вспыхнул призрак рассерженной матушки. Я поспешно тряхнул головой и постарался выкинуть его из головы. Вроде получилось, но перед самим склепом было всё так же стыдно. — Самый приемлемый вариант — свалить всё на разбойников, — задумчиво проговорил Алек.       Я подарил ему взгляд, который великий Дидерих назвал бы «взором сомнения в душевном здоровье или по меньшей мере в умственных способностях». — С ума сошёл? Тут разбойников уже лет как десять нет, было б чего красть! — Извини, конечно, но в ежедневные прогулки твоей матушки по окрестностям я не поверю даже в крайне пьяном состоянии.       Без предупреждения я осадился, поводья Баловника выпустил, вслепую сошёл с дороги назад, врезался в дерево, замер. Цокнул языком. — Не тянешь на несчастную жертву. На тебя посмотришь — разбойников пожалеешь, вдруг живьём зажарил.       Мне досталась злая молния, в простонародье именуемая взглядом рассерженного Алека, ему — мой хохот. Язвительный и злорадный. Всё-таки не всё так плохо! Смех продлевает жизнь, я бессмертный, откуда-то даже силы взялись. Впрочем, если смеяться над таким, как Алек, смех может пойти в обратную сторону и мою убогую жизнь сократить годков эдак на шестьдесят. Но пока у Алека в руках вроде бы не было ничего колюще-режуще-герцого-убивательного, значит, можно было смеяться в своё удовольствие и долголетие со спокойной душой. — Да не самовоспламеняйся ты. Изваляешься в грязи, я тебе в нос дам, крови будет — море. Там и про твои мифические манеры никто не вспомнит.       Алек поморщился. — Скажу, что Сэц. — Сэц-кто?       В следующий момент мне резко поплохело, потому что картёжник улыбнулся. Именно так он улыбался, когда хотел закончить игру, и было как-то неважно, сколько очков на самом деле у него на руках. Но как связаны его улыбка сытого котяры, моя скромная персона и беспощадное «здесь и сейчас»? — Кого там больше всех винит твоя матушка? — Ну Дорака и Алву. Тебе-то что?       Он хмыкнул. — И на роль чьего Сэц я тяну больше? — Ты с ума сошёл?       От дерева мне пришлось срочно отлепляться, чтобы просто-напросто не соскользнуть мимо ствола, позабыв про равновесие за ненадобностью. А какая тут надобность, когда такой с виду надёжный… Ладно, хотя бы просто здравомыслящий человек доказывает тебе, что по явным признакам ровно через тридцать минут исключительно для вас обоих наступит конец света? — Я знал, что карты не доведут тебя до добра! — патетично воскликнул я, но потом драму решил оставить и принялся просто ругаться. — Твоя крыша неуклонно едет под каким-то странным углом. Тебя же заклюют, да клевать не просто так будут, а долго, со смаком. Будешь Эридани-Самопожертвователем Круга Скал! — Перестань истерить и подумай, чем законные сыновья отличаются от «Сэц», — фыркнул Алек.       Я замер. Разыграть трагедию «несчастный пасынок судьбы, заложник чужой страсти»? А Алек потянет? Судя по его довольному оскалу, — да, по моему богатому опыту в аферных делах… — Завалишься, — я махнул рукой. — Но если уж решил валиться, на сына шестидесятилетнего Дорака ты так себе тянешь. Алва. — Алва, значит Алва. Алек Сэц-Алва, — он сверкнул глазами. — Не звучит, — любезно подсказал я.       И опять зашагал вперёд. К башенкам. Размышлять о сумасбродстве картёжника в тишине с нотками тихого ржания Баловника. Жаль, длился штиль для моих нервов недолго. — Дик, иногда блеф того стоит, — он нагнал меня уже через пару шагов. — А ты не блефуешь, Алек, — фыркнул я. — Ты идёшь ва-банк. И это коло* того не стоит.       Алек безнадёжно, естественно для меня, махнул рукой. Похоже, только что он окончательно распрощался с мечтой слепить из меня мало-мальски годного картёжника. Меня-то собственные умения вполне устраивали, раз прокормить могли, но вот по его меркам…       Иногда мне и правда интересно, где же Алек повстречал Леворукого? Должен же был он научить его играть. Но за шаг в сторону его жизни картёжник мог и подлянку ввернуть, поэтому собственное любопытство приходилось зажёвывать. — Погоди.       В паре шагов от ворот Надора я резко остановился, сложил пальцы родимой правой руки в кулак и от души заехал ему в нос.       К моему выпаду жертва эфемерного разбойничьего нападения оказалась совершенно не готова, поэтому план у меня и выгорел. Кровь хлынула красивым фонтанчиком красноватого цвета. Меня не забрызгала, зато Алека наконец-то привела в надлежащий вид. Только вот бы ещё колет к этому самому виду слегка приблизить…       Но картёжник уже отскочил от меня, зажимая нос. — Умом повредился! — прошипел он.       Я как можно невиннее пожал плечами. — Иначе тебе бы точно никто не поверил, а так есть хотя бы один расклад, при котором ситуация не пойдёт под откос.       Его наглейшество явно был недоволен, но в ответ бить не стал. Вот и славно, нечего меня бить, я ж для общего блага! Правда, мыслишку про рваный колет, хоть и тоже для общего блага, пришлось выкинуть, уж больно угрожающе Алек вытирал кровь из носа. Я до этого момента и не знал, что можно так угрожающе и красноречиво делать такие, вроде бы, самые убогие вещи. И кажется, на этом самом моменте мне уж точно предполагалось устыдиться. Я предположений не оправдал. — Кто бы говорил про жертвенность, пошли уже. Надумаешь рвать на себе волосы и падать на колени, раскаиваясь в прегрешениях, падай по направлению к седому старичку с самым снисходительным выражением лица. Переводя на твой язык, брезгливо-великодушным. Это отец Маттео, может, хоть он тебя от Изначальных Тварей защитит…       Если бы кто-то спросил моего мнения, то я бы сказал, что именно с упоминания Изначальных Тварей у нас и закрутились весёлые шарады-картинки. Начались они с того, что мы подошли к воротам и тем самым отрезали себе все пути к отступлению. Нас заметили.       Не то чтобы этот пункт совсем не входил в мой план, наоборот, вроде как был основополагающим… Но крики и визги то ли радости, то ли истеричного горя в него уж точно не входили. А именно такой приём нам и оказали на воротах. — Сразу видно, монсеньор вернулся, — съязвил Алек.       Я философски-задумчиво подобрал с дороги увесистый камешек, проверил его увесистость, подкинув на ладони… Картёжник заткнулся. Я оскалился улыбкой Чужого, которая нечаянно полетела мимо Алека, не задев ни одной струны его души, зато наповал сразила какого-то гвардейца из гарнизона. Алек решил развлечься за чужой счёт и поучаствовать в соревновании на лучшее исполнение роли Леворукого. Гвардеец осмотрел двоих начинающих демонов в нашем лице и приступил к угрозам. То есть дрогнувшим голосом обещал сопроводить к матушке.       Я настолько впечатлился этой угрозой, что решил подумать и обнаружил, что в моём списке неприятностей за Леворукого меня ещё не принимали. Припомнил фамильную внешность, наличие русых, весьма далёких от золотого цвета, волос и, как смелый и самостоятельный герцог, с немым вопросом обратился к Алеку.       Картёжник беззвучно, а то бы гвардеец точно кинул в нас факелом, расхохотался и приглушённым голосом посоветовал древнейшее орудие человека бросить на дорогу. Только тогда я и вспомнил про орудие мести в руках — камень. Смущённо разжал ладонь. Заложил руки за спину в исключительно аристократическом жесте. Невозмутимо принялся насвистывать… Похабную песенку.       В общем, веселились мы, как могли. В один из переломных моментов голос, по тембру подозрительно похожий на принадлежащий капитану Руту, окликнул меня гневным «Ричард»… Вот на этом наше веселье и кончилось.       Ровно через секунду меня безо всякого почтения к молодому и именитому герцогу вздёрнули за ворот колета и потянули, хорошо хоть не на весу, к ближайшему углу. За меня попытался вступиться гвардеец, но и он предал меня после взбешённого рявканья капитана. — Р-рут, — то ли зарычал, то ли застонал я. — Поговори мне тут, — вот он точно и определённо шипел. Чего случилось-то? — Я не буду тебя спрашивать, где ты шлялся всю ночь, почему в нашем замке с рассвета страж в розыске убийцы с приметами, так похожими на фамильные черты Окделлов… — С рассвета? — переспросил я. — Поздновато добрался. — Ричард Окделл!       Только после этого возмущённого возгласа я сообразил, что признаваться во всех своих злодеяниях с ходу было не слишком-то умно. Внимание капитана надо было срочно направлять на что-то другое. — Так что ты будешь спрашивать?       Капитан Рут пронзил меня знакомым и родным взглядом, таким, каким смотрят на душевнобольных. Он вообще смотрел на меня так чуть ли не с самого рождения. Наверняка уже тогда чуял недоброе. — Спрошу только об одном, — он понизил голос чуть ли не до шёпота. — С какого ызарга ты вернулся, Дик? Бессмертным абвением выше законов и правосудия себя возомнил?       Я хотел было ответить, что абвении — это слишком даже для меня, и что на самом-то деле наш гость вряд ли меня узнает, и что, если я пропью последние мозги, это случится очень нескоро и исключительно вследствие глубокой душевной раны, коей у меня пока не наблюдается… Но не успел. — Из-за чего шум? — смело вызвал на себя огонь внутренних демонов капитана Рута Алек.       Тот окинул его хмурым взглядом. — Ты кто такой? И почему нос кровит? — Опять?.. — пробормотал Алек, уничижительно посмотрел на меня, подтёр и правда весело побежавшую по его подбородку струйку крови. Вежливо улыбнулся. — Алва. А нос — месть последнего Окделла.       Я юмор и абсурд ситуации оценил, но капитан Рут никогда не умел шутить. Как и смеяться. Как и вообще улыбаться. — Сэц-Алва, — поспешил уточнить я, пока безусловно мудрый, но иногда горячий на руку наставник не проверил несчастного Алека на призрачность или, наоборот, телесность. — На него напали… — Видимо, в порыве дружеских чувств, — съязвил капитан. Задумался. Довольно глубоко, я знал этот его взгляд в пустоту. А потом что-то решил. — Значит, так, — вынес он. — Сейчас убираетесь отсюда, оба. Твоему, Дик, Сэц-Алве, — ухмылка капитана явно дала понять, что ни во что из нашей с Алеком любовно составленной истории он не поверил, — на конюшне выдадут коня. Доберётесь до «Весёлого крестьянина», там вас нагонит Ларак, ему я как-нибудь всё объясню.       Я переглянулся с Алеком. История приобретала запутанный поворот. Искренне хотелось верить, что не из-за меня. А ещё так же искренне хотелось верить в то, что Алек не такой злопамятный один день из Круга и забудет о совершенно напрасной пародии на избиение. — Чего стоите? — вдруг рявкнул на нас обоих капитан Рут. — В конюшню живо! И если попадётесь, не надо тщетно надеяться на то, что доживёте до смертного приговора. Я вас раньше убью.