Когда всё пошло не так?

      Полдень принёс очередное испытание моей психике — шёл дождь. В самом дожде ничего ужасающего не было, но по цепочке небо оказывалось затянуто тучами, а солнышко пропадало где-то в хмурых чертогах Пресвятого. За Пресвятого я был рад, как-никак у него в жизни и так мало хорошего, одни фанатики да ненавистники, но мне солнышка тоже хотелось. Особенно после сна. Особенно в постели. — Тоска серая, — заявил кто-то справа от меня.       Кем-то оказался один наглый картёжник, развалившийся на второй кровати. Я порылся в памяти, пытаясь найти оправдание и кроватям, почему-то двум в одной комнате, и полудню, и любимчику Леворукого в подозрительно домашней обстановке. Оправдания не находились. Вернее, память отказывалась работать.       Последнее воспоминание почему-то относилось к злющему, как легион демонов, капитану Руту, двору родного Надорского замка и Баловнику. Нас с новоявленным Сэц-Алвой послали в гостиницу, ему даже обещали выдать лошадь. А дальше… Дальше… — Не помнишь ни ызарга? — осклабился Алек.       Я покаянно пожал плечами. Решил погадать. — Пили? — Нет, — он вздохнул даже с каким-то сожалением. — Бежали. Потом скакали. Умудрились доехать до «Весёлого крестьянина», за комнату платили. И валились спать.       Прокручивая в голове историю двух идиотов-неудачников, я уставился в серую стену. Гостиница, значит. И кроватка, наконец-то. На третью минуту моих раздумий мозг всё-таки сумел уловить шероховатое несоответствие. — Почему на двоих-то? Денег не хватило?       На мой язвительный вопрос картёжник невинно пожал плечами. — Все претензии к тебе, тебе же не хватило.       Я подавился слюной. — Ты что, ограбил меня? — А надо было грабить себя? — невозмутимо приподнял брови Алек. — Вообще-то из нас двоих ты герцог. — А кто из нас двоих богаче? — ехидно передразнил я и голову, в порыве справедливой жажды мести приподнявшуюся, откинул обратно на жёсткую подушку.       По своей форме и объёму подушка отчаянно смахивала на блин и к подобным действиям обиженных герцогов явно оказалась не подготовлена. Ощущение было такое, будто затылком я от души приложился о доску, слава абвениям, что хоть без гвоздей, а кисель на месте мозгов у меня в голове встряхнули, хорошенько поболтали и оставили дожидаться… сложных умственных задач. — Меня вообще ограбили, — напомнил Алек, гибко поднялся, сначала только телом до пояса, потом и всем — с опорой на пол, лениво начал одеваться, запрыгнул в сапоги… Я на все эти приготовления смотрел, раскрыв рот. — И денежное положение неплохо было бы поправить. Я за стол, ты со мной?       За игральный стол я не хотел, потому в отчаянном протесте замахал руками. С перепугу даже из памяти вылетело, что мотать я должен исключительно головой. К счастью, Алек понял меня и на очередном насилии над моей личностью настаивать не стал. Ну и хорошо, потому что, если бы он попытался вытащить меня из-под тяжёлого одеяла, по запаху с отсыревшим пододеяльником, я бы плюнул на все эсператистские заповеди и разбил бы ему нос. Опять. Уже второй раз за один день!       Расхохотавшись, я перекатился с боку на спину и раскинул руки в стороны. Кровати на мой рыцарский обхват не хватило, и рука с предплечья повисла в пустоте. Но меня устроило и это. На подозрительный взгляд Алека я только подмигнул и мотнул подбородком в сторону двери.       Картёжник после этого жеста явно и окончательно убедился в том, что юный герцог не вынес обрушившихся на него тягот жизни и сейчас скатится в истерику. Я его разочаровывать не стал: на высоких тонах расхохотался опять. Алек сложил руки в ограждающем жесте и наконец вышел за дверь.       А мне было хорошо. Мне было очень хорошо, потому что хотя бы полдня я намеревался морским котиком проваляться в постели. И меня вовсе не останавливал тот факт, что засыпать снова не хотелось. Мне нужно было остановиться… И завязывать, наконец, со сходством меня и моего родового животного.       Во всей моей в сущности нелепой жизни радость у меня всегда была одна. Карты, горные скачки «в подражании козлам», ночные вылазки и игры в прятки с уважаемыми людьми стали моей радостью потом. Настолько «потом», что относить их ко «всегда» было как-то неприлично и безграмотно. Понятие же «всегда» характеризоваться могло только одним — моей коллекцией. Которая сейчас рисковала уплыть из моих рук.       Когда-то давно в домашней и какой-то родной «Ночной кобыле» я подслушал разговор двух обладателей добротных камзолов, широкополых шляп и морисских скакунов о коллекциях. Тогда мне почему-то до безумия было интересно, о чём же говорят представители настоящего высшего общества, дворцового общества, в общем, золотой молодёжи. Коллекционировали они оба. Первый — сокровища эпохи Раканов, второй — по цене, примерно равной приличной карете с парой лошадей за бутылку, вина.       В свои двенадцать лет я, разумеется, был не в состоянии понять, что бравые и такие далёкие от меня недавние унары хвастают достижениями собственных отцов. Но прилипчивой медузой уцепился я тогда за кое-что другое. Такое умное слово «коллекция».       Юный Ричард Окделл подумал-подумал и решил, что коллекционировать он может только одну вещь. Скорее даже не вещь, а что-то настолько же эфемерное, насколько незаменимое и обязательное в условиях аристократической жизни, — яды. Откуда двенадцатилетний Ричард Окделл не только знал это слово, но и любил его всей своей сыновней любовью? Понятие, естественно, не слово. И об этом надо спрашивать не у меня, Дика-неприятности-любят-его, а у… Честно, не знаю до сих пор.       Отца, за то, что книга была его? Мать, за то, что позволила своему, между прочим, единственному сыну совать нос в каплю не предназначенные для него дела? Добрейшую служанку Литу, за то, что сплетничала о тайнике Эгмонта Окделла при наивном и доверчивом герцоге? Айрис, за то, что обрушила на нежное и не стойкое к провокациям сердце град насмешек и подначек?       Да, за последний момент моей биографии мне стыдно до сих пор. В оправдание могу привести фамильную гордость! Хотя, если учесть, что оправдываться чаще приходится перед самим собой, мне нужно что-то получше фамильной гордости. Но увы, за четыре года я так и не смог придумать ничего путного.       Так или иначе, тот Ричард Окделл об оправданиях не думал. О чём же он думал? Ну, это слишком сложный вопрос. Скорее всего, у него, как и у более ранних представителей семейства Окделлов его возраста, в голове просто гулял ветер. Загул ветра неожиданно способствовал моменту озарения — тайник юный Ричард открыть всё-таки как-то смог. Хотя не исключено, что с этим ему помог Чужой, потому что лично я в умственные способности маленького Дика верить отказываюсь. Также неверный неизвестно кому ветер принёс с собой приступ безумия, который по-братски поделил с Ричардом Окделлом. Ведь странную книгу в бархатном бордовом переплёте он всё-таки взял.       А потом… Потом у, в общем-то, деятельного, но в силу нерадостной обстановки отчаянно унывающего юного герцога просто не было шанса переиграть, взять у ветра реванш или выбраться из паутины ветхих страничек. Его захватили не длинные тексты, в которых часто встречались непонятные номерки и странные списки, не огромный пласт знаний за витыми на раканский манер буквами… Нет, всё было гораздо прозаичней. Я повёлся на картинки.       Уже я, потому что, по моим предположениям, именно в это время родовой вепрь во мне испустил последний стон. Далёкие предки махнули на меня рукой, святой Алан едва сдержал — а может, и не сдержал, если вспомнить про мою невезучесть, — проклятие, Эгмонт… А вот об отце я не думал. Как-то боялся думать вначале, а потом вдруг обнаружил, что думается о его бунте всё меньше, меньше… Получается, заткнул одно другим. Сейчас уже понимаю, что, в общем-то, так и надо было сделать. По крайней мере, сын бунтовщика мог сделать только это.       Никогда я не любил жаловаться, особенно — себе, да и, наверное, не на что было, как тогда, так и сейчас. Я смирился с тем, что мой род окончательно разорился, что на меня показывает пальцем каждый второй встречный, даже с одиночеством смирился. Но иногда мне до смерти хотелось отца, вот здесь, рядом, чтобы мог разъяснить, чему-то научить, может, передать опыт… Но отца я потерял. Отца у меня не было. И уже не могло быть. Да в общем-то, о каких отцах может вести речь шестнадцатилетний жеребец?       Я сглотнул взявшийся из ниоткуда ком. Из ниоткуда! С чего бы это мне жаловаться на жизнь, не такая уж она у меня и паршивая! Но, если совсем откровенно, вконец совсем… Хотелось лучше. Хотелось, как у других.       Я мотнул головой. Нет, Дик-картёжник, о других ты думать не будешь! Перекатился на живот и подбородком уткнулся в подушку. Что может сделать человек, которого грозятся загрызть собственные мысли? Не думать. А как? Я обычно вслушивался. Во что — неважно, сейчас — в тот же дождь за окном.       Вот шумит в ушах, грохочет какая-то повозка на дороге, кто-то тихо переговаривается, дышу я. Дышу спокойно и глубоко. Спокойно и глубоко. Споко… — Пожар!       От предельно странного крика меня подбросило на кровати, даром что лежал на животе. На всякий случай я бросил подозрительный взгляд на окно. За стеклом вроде не увидел ни угрожающего пламени, ни не менее угрожающего дыма. Но чей-то голос, подозрительно похожий на вчерашние издевательские завывания Алека, продолжал надрываться. — Горит! О святой Фабиан, он горит!       Действие потусторонних сил на себе я испытал повторно — без моего малейшего желания меня подбросило опять. А ещё на лицо сама собой начала наползать ехидная ухмылка. Ну Алек, ну зараза! Ничего лучше святого Фабиана не придумал, чтобы мне про Ларака сказать*! Ларак ведь его даже в лицо не знает.       Так или иначе, мне срочно надо было стекаться в кучку. Подрываться, стирать со смятого лица отпечатки подушки, прижатых к щекам в порыве горести собственных ладоней и обидевшегося на меня, то есть ушедшего совсем, сладкого сна. С последним прощаться было особенно грустно, но жёсткий поток событий уже нёс меня в суровую реку жизни… Я хотел сказать, Эйвон уже стучался ко мне.       В этот момент я действительно не знал, что испытывать. С одной стороны, приятно, что некто, заселивший нас с Алеком сюда ранним утром, меня запомнил. Вроде как фактура, примечательное, отличающееся суровой мужской красотой лицо… Но с другой —это что же, теперь любой может придти сюда и молодого герцога выдадут ему с потрохами? — Дикон, мальчик мой, — улыбнулся мне Ларак, когда я всё-таки открыл ему дверь.       Меня от этого вот «Дикон» тряхнуло так, что зубы клацнули. Но трясти я постарался задней частью, чтобы мой многоуважаемый опекун чего нехорошего про меня не подумал. Вроде получилось.       Я решил, что сейчас самое время своровать недавний выверт Алековой мимики, и осклабился: — Граф Ларак! Признаться, я ждал вас позже… — Прости, Ричард, но медлить нам нельзя. — Заподозрил я что-то именно после этой сочувственно-снисходительной фразы. — Капитан Рут рассказал мне о причине, по которой ты покинул Надор в такой спешке.       Чтобы не хлопать глазами совсем уж явно, я, ориентируясь на тон Ларака, попытался изобразить что-то скорбное на лице. По моим ощущениям, получилось не очень. Это же подтвердил взгляд опекуна, сменившийся на донельзя удивлённый. Рут, Рут, что же ты про меня наплёл?.. — Да, я… — Я изо всех сил постарался раздуть это откровенно убогое начало в нечто большее. — Так получилось… — Не переживай, мальчик мой, — Ларак мягко похлопал меня по плечу. — Все мы когда-то были молодыми, такими, как ты, и влюблялись в очаровательных незнакомок.       Каюсь, глаза у меня округлились. А ещё я почувствовал, как из ушей идёт пар. От злости! Это ж надо было так меня… Но сейчас нужно было вертеться. — Я рассказал это капитану Руту, — скорбно начал я, — потому что доверял ему свои чувства. — Голос патетически сорвался. Ну держись, наставник! — А он… он…       Не в силах смотреть в глаза Эйвону после такого бессовестного вранья, я отвернулся к окну. Сам до конца в себя не верил, но это и правда сработало. — Ну-ну, Дикон. — Небеса, неужели Лараку и правда стыдно? — Разумеется, капитан Рут не должен был… Но даже твоя симпатия не должна помешать нам, понимаешь?       Я трагически кивнул. Если я что и понимаю, так это то, что вы бы никогда не позволили мне увлечься кем-то сомнительного происхождения. Как же, род Окделлов ведь ещё не растерял своё аристократическое достоинство! — Мне нужно рассказать вам ещё кое о чём… — Я знаю про твоего спутника, Дикон. Сына Рокэ Алвы.       Я повторил скорбное выражение лица. Нет, вот за это я готов простить Рута. Как-то не хотелось выслушивать трагические сокрушения Ларака о моей грешной жизни. — Эйвон, святой Адриан ведь заповедовал не ставить клейма на ближнем своём*! Ему нужна помощь. — Конечно, мальчик мой! — Всё-таки как с ним просто, Мирабелла ведь Адриановыми заповедями запугала. Только это имя скажешь, Ларак сразу поднимет белый флаг. — Мы и поможем этому человеку всем, что в наших силах. Он может отправиться с нами.       Я с многозначительной благодарностью посмотрел на него. — Спасибо, Эйвон. Мы должны выдвинуться сейчас? — У нас слишком мало времени, поэтому да, Ричард.       Я опять кивнул и бросился укладывать то немногое, что успел раскидать в полубессознательном состоянии. Так, между прочим, проскочила мыслишка о том, что вообще-то Алек не может знать Ларака в лицо… Но её я пока задвинул в дальний ящик. Жизнь была куда интереснее моих мыслей.       Жди меня, Оллария! Меня, Алека и кучу неприятностей, которые мы почему-то шлейфом тянем за собой.