how to

Промозглым сырым дождливым июльским вечером город превращается в поляну разноцветных шляп-зонтов, баланс которой иногда отчаянно нарушается – крюковидная ручка так и норовит порой выскользнуть из влажных пальцев и зонт улетает прочь, небоскрёбы утыкаются в свинцовую небесную гавань, не сдерживающую слёзы, среди мокрого асфальта расплёскана ярко-пурпурная жвачка неоновых таблоидов, и складывается такое ощущение, будто это не середина лета, а прозаичная монотонность осенней поры – где-то на временном отрезке между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи, Миша несколько раз стучится костяшками тыльной стороны ладони о чёрную поверхность входной двери. Всякий раз, когда происходит это – он почему-то не может контролировать себя, почему-то разум уступает место сердцу, почему-то отдаётся странному, безымянному порыву, а потом, как бывает через пару часов после курения гашиша, приходит жуткое чувство вины, обволакивающее нечто липким, в котором нечем дышать и невозможно выбраться. Мнимая парестензия мира, что сжалась вокруг до расстояния между губ, до чужого сердца, несуразно барабанившим свихнувшейся птицей у собственной ключицы, «ты для меня больше, чем», согревающим табачным дыханием на шее - это так больно, настолько, что боль уже не взрывается фонтаном острых вспышек, а размеренно течёт по венам, словно так нужно. Миша воспринимает всё как должное, просто его сердце не резиновое. - Привет, - комканно улыбается Миша, когда Богдан открывает ему, снимает с плеча рюкзак и достаёт оттуда бутылку виски. В квартире почти всё потонуло в мертвенно-бледном вечере оглохшей боли, вещи перестали принадлежать человеку, являясь отдельными вселенными, сильно пахнет дождём и очень-очень холодно – Миша только сейчас осознаёт, насколько промокла его толстовка и кроссовки. - Миша, - звонко тянет Богдан, наваливается на него всем телом, такой тёплый, прижимает к серой стене в гостиной, обжигая влажным дыханием чужую шею, - Представляешь, я набухался и накурился, но всё равно чувствую себя трезвым; эту душу почему-то никак не вытащить изнутри. Богдан чертовски пьян, пьян от слова «совсем» – некогда распущенные обычно пряди каштановых волос сейчас небрежно собраны в высокий хвост, тонкая, просвечивающая тёмно-фиолетовые разветвления сосудов, кожа век расслабленно приспущена вниз, тёмные пушистые ресницы трогательно дрожат, пряча воспалённые глазные яблоки с мелкой сеточкой лопнувших красных капилляров и горячечный блеск абсолютно-чёрной сферы зрачка, затянувшей в собственную черноту янтарную радужку глаза. Настоящее нависает и пронизывает, разрастается и увеличивается в кубах, заполняя сознание оголённой правдой - все сентиментальные мечты уже давно разбиты, словно хрусталь, соприкоснувшись с действительностью, холодом и одиночеством – глупый тривиальный сценарий, вытянутый из дешёвых придорожных романов, глупая-глупая девочка, не умеющая ценить ближнего своего, глупые-глупые-глупые надежды на идеальные отношения, когда знаешь, что не бывает ничего идеального. Как жаль - нельзя подняться по пушистым перышкам в свинцовые облака в небе. Богдан чертовски пьян, пьян от слова «совсем» - заплетающимся языком говорит, что, наверное, что-то как обычно сделал не так – когда-то и кому-то – если ему каждый раз приходится столько испытывать и столько проходить, дезориентировано пытается поднять взгляд, но не выходит – а Миша чувствует себя второстепенной ролью в спектакле с дерьмовой постановкой и дерьмовой декорацией, потому что всё оно – зыбкое счастье, продиктованное отчаянием и умирающей верой. - Если бы ты был девчонкой, Миш, я бы сделал вот так, - Богдан берёт чужую руку в свою, переплетает пальцы с собственными, прикасается сухими губами тыльной стороны чужой ладони, прикрывая охмелевшие глаза, и время резко делает ход назад, царапая поверхность циферблата, как в кинофильме, когда рвётся лента, всё останавливается, предстаёт вдруг обнажено; Мише кажется это диким, запретным, тем, чего он, по сути, не заслуживает, ему чуждо испытывать такое на себе и подпускать совершенство настолько близко, - А потом – так, - в лихорадочном возбуждении шепчет Бодя, поднимаясь выше - к губам напротив. Миша воспринимает всё как должное, просто его сердце не резиновое.