how to

- Нормально все? - участливо спрашивает Саша, когда кроваво-алый круг солнечного диска растекается в узком оконном прямоугольнике тёмного подъезда и небо начинает тепло затухать, обнажая наружу горящие белым светом веснушки-звёзды - сейчас он вместе с Мишей выходит перекурить на лестничную площадку, Олейников устало закидывает голову назад, зачёсывает пальцами почерневшие от вечера непослушные пряди и ощущает себя до отвращения задушенным в этой замкнутой комнате бесконечно пытливого сердца. Каждую субботу они встречаются у Саши дома все вчетвером и болтают, именуя обычной тривиальностью переходящую в метаморфозы вещи, известные только им, но Вани сегодня нет, а Миша, кажется, влюблён в Богдана, и теперь это не совсем тривиальность - лишь одно безнадёжное обсессивное расстройство, - Хреново выглядишь... в последнее время. В последнее время - это томительная неопределённость, выжирающая сознание, поселившаяся внутри уже давно, поджидающая между рёбрами, подпитывающаяся счастьем; В последнее время - это глупая и тупая боль, повисшая в воздухе призрачным фантомом, которую невозможно увидеть или услышать, зато можно познать - через сгрызенные до мяса тупые треугольники ногтей, металлическим привкусом крови на рваной губе и чудовищности чужого, не устраняемого присутствия; В последнее время - это созвездия конопушек тут и там на бронзовых лицевых изгибах, гротескные треугольники теней под пушистыми ресницами - несуразное совершенство построенных взглядов. - Всё хорошо, - натянуто улыбается Миша, но выходит не очень убедительно, поэтому он затягивается, думая, что ещё немного, и мир сорвётся. Существуют километровые расстояния между морями и океанами, световые года между небесными телами, несколько падений от одного берега обрыва до другого, но нет такой величины, обозначающей одиночество между ним и Богданом; все чувства перемешались друг с другом, не имея теперь чёткой границы, определённо устанавливающей их предназначение, сплавились в единый сплав или превратились в оголившуюся кислотой незавершенную форму безумства - нечто иное, как исчерпанная душа, не отличимая от уничтожения. ... В гостиной пахнет влажной ночью, влажными кипельно-белыми бутонами лотоса, влажным телом на влажных мятых простынях - конической формы ладони у Богдана до нельзя горячие, словно обожжённые кипятком, плавящие под собой чувствительную кожу, разветвления сосудов и белизну глянцевых костей - Миша чувствует их на своём боку, серебро перстней больно царапает куда-то там под рёбрами, горячечное дыхание на своём загривке и упирающийся в основание шеи лоб, мириады предательских мурашек, мгновенно вспархивающих на коже, чужие длинные волосы на плечах, чувствует чужую невыносимую покинутость, несоизмеримую с собственной. - Не оставляй меня одного, ладно? - тихо спрашивает Богдан, где-то в голосовых связках прячется боль, которую почти можно услышать, Миша смотрит в обесцвеченную полночью стену напротив и не знает, что сказать, он никогда не знает, что в такие моменты ему следует ответить и как правильно и точно, ведь всё оно бессмысленно. Вокруг него есть множество людей с разными формами глаз, цветами радужки - у кого-то с чёрными вкраплениями между замысловатых разветвлений, у кого-то - с монотонным глянцем, видами ногтевой пластины, размерами ступней, в конце концов, рядом - Настя, очаровательная и чудесная, но почему, почему именно он - его вторая головная боль, засевшая в височной доли гладкого черепа, не сбиваемая, не проходящая, имеющая постоянный характер и витающая эфемерным существом где-то в воздухе. - Я и не хотел, - отвечает Миша.