how to

Когда минутная стрелка резким движением делает ход назад, отматывая временную ленту и сбивая ход привычного течения в распущенные плёночные кудри чьих-то неизвестных волос, мертвенно-бледный, вырезанный на внутренности ночного небосвода, диск Луны медленно плывёт назад по собственной дугообразной траектории, тонкая мантия хрупких крыльев ночной бабочки не соединиться с плавно остывающим стеклом затухающего огня лампы, босые ступни соприкоснутся сначала пятками, потом перекатываются на подушечки пальцев, двигаясь назад, тёмно-фиолетового цвета чернила выпущенных наружу эмоций всасываются сердцем-осьминогом обратно, кровь постепенно застывает, охлаждая кожу – все моменты, промежутки, шансы, часы и периоды кажутся обычной вещью, если ими обладать, как и любое другое, совершенно простое и пугающее своей никчемностью в руках человека, который отдал бы многое и если даже не всё ценное и нет, но лишь бы иметь возможность им управлять – этот тускло-золотой в вечернем плаще и мраморно-жёлтый при солнечном свете часы-кулон с недлинной цепочкой, обрамленный винтажными узорами прошлых эпох и драгоценными камнями неизвестного происхождения, был найден у деревянного отполированного столика под подошвой обуви, в томной атмосфере уютной кофейни, спрятан в карман джинсовых брюк пока никто не видит, и спрятан с мыслью, что он, наверное, принадлежит кому-то или принадлежал еще несколько веков – Миша прокручивает колёсико циферблата назад, стрелка легко делает несколько оборотов, капли воды, разбивающиеся об выбеленную гладь ванны, устремляется обратно в душевую лейку, он сильно-сильно жмурится, ожидая, когда боль, распарывающая сердце изнутри, боль, о которой хочется вывернуть душу наизнанку, пройдет, но все же почему-то не проходит. Нельзя пытаться вернуть то, чему уйти суждено. Кафельное покрытые пола ванной комнаты неприятно холодит кожу щеки, отросшая чёлка брызгами кофе падает на глаза, желание сжаться до одной маленькой ничтожной точки, чтобы больше никогда не чувствовать – Миша обнимает себя руками, словно иссохший эмбрион, смотрит в утренний солнечный туман с застрявшими мерцающими частицами в воздухе, ожидая одного и того же. - Ты в ванной? – голос Богдана после сна тихий, охрипший и очень сексуальный. Знакомая последовательность: шорох простыней, шлепанье босых красивых ног по гладкой поверхности пола, давление на дверную ручку, треугольник света. Он красивый, очень, до ужаса любимый – настолько, что есть желание обнять до хруста костей, в черной майке-борцовке, обтягивающей подтянутое тело, непослушные, дико коричневого цвета спелого мускатного ореха пряди волос, вьющиеся как хотят, пахнут утром и домом – все его существование хочется сложить, как конвертик бумаги и положить к себе в карман, чтобы никто не смог отнять – Что, блять, случилось? - Счастье случилось, - одноцветно отвечает Миша, пряча кулон в карман мешковатой толстовки, чтобы снова повернуть потом время вспять. И свихнуться окончательно. - Я заебался вечно прятаться, - просто говорит Бодя, и Миша понимает, о чем он: он тоже заебался. Точно также, что и орать в мегафон на захламленной людьми улицей. Точно также, что остаться вдвоем на омертвевшей планете. В глазах Богдана плещется смоль, нефть, опасное горючее, где Олейникову хочется сгореть – из его чувств, пожалуй, вышло бы доблестное топливо, веснушки, как у девчонки, утонувшей в желтом поле подсолнуховых цветов – он целует каждую его звезду на щеке, нос, соединяя в созвездие, так отчаянно и больно, потому что знает наперед, что совсем скоро Бодя уйдет. Потому что совсем скоро часы в кармане покажут шесть вечера и Миша снова повернет время назад. Он целует парня, обнимая его так крепко, насколько позволяет истеричное бессилие. Сколько раз ему нужно прокрутить это счастливое трогательное мгновение, чтобы окончательно осознать, что конечный исход, даже при всех ответвленных судьбой путях, не изменить?