Чтобы меня не открыли, не разоблачили, не разворошили

       — …возлюбленное Дитя мое, умоляю, одумайся! — от проникновенного голоса Богини, обращенного к Люциферу, даже по эфирным телам ангелов побежали мурашки. — Прошу. Еще совсем не поздно. Прими мое решение…        Звучащие в голосе Богини слезы безжалостно разбивали последние крохи самообладания Вельзевул. Кровь приливала к лицу — глупый недостаток служебных тел: «почувствуй все прелести едва ли не человеческого существования». В некоторые настройки этих оболочек забраться по умолчанию не мог никто, кроме богини. Например, боль чаще всего получалось только приглушить. Правил в деталях, как повелось, никто не знал. Хотя, может, все дело в том, как сильно материальная оболочка обостряла другие ощущения — помимо всеобъемлющей любви. А сейчас Вельзевул совершенно точно чувствовала что угодно, но не любовь.        Можно было стерпеть рыдания других ангелов. Беспокойство о судьбе своих братьев — такое Вельзевул вполне могла понять. В конце-концов, из-за них, из-за других ангелов они в это ввязались. Защитить свое место перед Богиней в сотворяемом мире. Она и была их Жизнью, само их существование прославляло Ее… И человек не мог с ними сравниться, разве мог бы он возлюбить Ее хоть наполовину также сильно?        Разве все это — даже Люцифер с его желанием властвовать — они делали не ради любви?        Разве не заслужили они право говорить, когда их Владыка обрекает себя на мучения с нелюбимым и недостойным творением?        Они набрались смелости сказать. Они умоляли. Половина всех светлейших ангелов на Небесах с ними согласилась.        Но за эти слова их назвали мятежниками. Правила на Небесах придуманы не для того, чтобы их нарушать.        Каждое слово Люцифера, которое Вельзевул сейчас молчаливо поддерживала, каждое его требование, — в конечном счете, ради других ангелов. Не все нашли силы пойти против своей природы, указать Богине на ее заблуждения, но… Рыдания ангелов оставались искренними. Их в самом деле пугала возможная судьба братьев.        В том же, что испытывала Богиня, Вельзевул не была так уверена. Да, прочитать Ее настоящую среди обжигающей любви для ангела — пусть и серафима — невозможно. Но… Неужели человек был Ей настолько дороже? Неужели нельзя было найти компромисс? Неужели нельзя было уступить хотя бы в чем-то незначительном?        Богиня не имела права плакать. Она виновата в случившемся не меньше, чем ее мятежные дети. Но Она проливала слезы — и Вельзевул не могла справиться с зарождающейся в сердце ненависти. Слишком сильно она любила Богиню. Слишком долго верила в ее совершенство.        -… отступите. Я прощу каждого. Еще не поздно, заблудшие дети мои, — звенящей мелодией лился голос Богини в Небесах, с Престола, где она восседала среди облаков, окруженная ангелами. Оставшимися верными ей ангелами.        Метатрон, Рафаил, Уриил, Сандальфон и другие, бесчисленные… Всех их мятежники знали. Они вместе создавали этот мир. Вместе в него пришли, а теперь… Сырое и липкое ощущение предопределенности, обреченности заполняло воздух.        Но особенную боль вызывали два других ангела, вставших на сторону Богини. Два светлых ангела — архангел и херувим — на ступенях у ног Ее. Похоже, слишком успешно убедивших Ее в своей преданности. Или, может в назидание — нет, в насмешку, — мятежникам?        Михаил, сжимающая в руках пылающее копье и отрешенным взглядом окидывающая мятежников. Ни дрожи, ни эмоций. Только пустая и бессмысленная решимость.       Асмодей, выставивший перед собой пылающий серп, снисходительно воззрившийся на Люцифера. Такой знакомый лукавый блеск в глазах, побелевшие костяшки пальцев, как всегда идеальная — ни складочки — одежда.        Этим двоим Вельзевул доверяла. Сочувствовала Михаилу, когда той досталось за птицеящера — все святое пусть засвидетельствует, как тяжело было Михаил смириться с утратой. Восхищалась разумом Асмодея — способным по крупицам информации растолковать самую запутанную деталь Божественного Плана. Они были с их компанией едва ли не с самого начала…        А теперь готовы были жечь своих братьев.        И ненависть в душе Вельзевул разгоралась все сильнее, с каждым мгновением оттесняя привычную любовь куда-то во тьму.        —…не стану молить о прощении! Никто из нас не станет! — громыхал Люцифер так, что привычный официальный голос Метатрона в сравнении с ним казался мышиным писком. У подножия трона — точно отзываясь переполнявшим мятежников эмоциям — мерцали молнии. — Милостивая Богиня, ради высшего блага мы преступили твои законы. Ради любви к Тебе…        Ярость — может, это все еще был праведный гнев? — Люцифера вселяла в его ангелов уверенность, распаляла, одаряя особенной силой.        — …сказала! — впервые за все это время в голосе Богини послышался нескрываемый гнев. Что ж, это уже честнее. — Отступите. Вспомните о смирении. Я прощу вас. Дам еще один шанс. Ангелы! Вы пришли сюда, но в глубине своего существа, уверена, никто из вас желал этой смуты. Нет нужды поднимать оружие на братьев своих. Раскайтесь в деяния своих. Отступите и будете прощены…        Все они почувствовали… изменения. Мятежников стало меньше, чем половина всех ангелов. Осталась лишь треть. Другие… прислушались. Уступили. Все в том же безмолвии.        Вельзевул показалось, что одной только яростью сейчас она сможет уничтожить ангела. Их великая и мудрая Богиня не желала слышать аргументов, не желала видеть их достойными, не признавала их права принимать решения. Она хотела лишь слепого подчинения. Но зачем тогда все эти разговоры о любви?        Вельзевул зарычала, шагнув вперед. Слова? Раскаяться? О, сейчас она расскажет Ей, в чем именно раскаивается…        Чего Вельзевул не ожидала, так это того, что ее попытаются остановить. Тем более Гавриил. Он должен был стоять там, у Престола, он с самого начала не давал своего согласия на все это, он не лгал… Да он и был рядом с Богиней какие-то несколько мгновений назад. Скрипнув зубами, Вельзевул дернулась, пытаясь высвободить руку.        — Попрощаться явился? — зашипела она, понимая, как много лишнего внимания они оба сейчас привлекают. Серафим, стоящая по правую руку самого Люцифера, и архангел, ни на мгновение не усомнившийся в воле Богини. — Иди туда. По ступеням. Пока никто не перепутал и с нами не испепелил. Проваливай.        — Но все это не имеет смысла, Вельзевул. Вы ничего так не добьетесь, — Гавриил сделал круглые глаза, будто оскорбленный ее словами. Богиня, он в самом деле ничего не понимал. — Я уверен, есть другой путь. Ты погибнешь, и все они — тоже…        Какой же идиот. Он в самом деле считает, что она сейчас не разберет его эмоций? Или что она отступит вот так, если призывать к смирению ее будет гребаный архангел? Он запутался, сомневался в том, что сейчас делает, сам не понимал, как здесь очутился — вот что видела Вельзевул. Бедняга. Только пожалеть и остается.        — Проваливай, — сверкнула глазами Вельзевул под одобрительное хмыканье Астарота. — Петь гимны и приглядывать за утконосами. Даю последний шанс…        — Люцифер, склонись или… — гремел голос Богини.        Гавриил едва заметно мотнул головой.        Новая волна ненависти прошла по всему телу Вельзевул, выжигая последние крохи любви — к Богине, к Небесам…        Наверное, утконосам будет лучше, никто не станет выдирать их шерсть. А вот броненосцы зачахнут, вокруг кого им прыгать, если с Гавриилом что-то случится…        — Нет, — одно-единственное короткое слово Люцифера стало их общим приговором.        — Вы желали выбирать, и все вы сделали свой выбор, — глаза Богини метали молнии. Самые настоящие — ослепительных всполохов у Престола становилось все больше. — Михаил, Асмодей, Гавриил…        Все произошло в какие-то мгновения.        Вельзевул, пользуясь тем, что Гавриил отвлекся — точно не ожидал услышать свое имя — высвободила руку и ударила наотмашь, выбивая из архангела — нет, нельзя думать о нем, как о друге, — благодать.        Гавриил не успел даже удивиться, не то чтобы испугаться, как Астарот. Его просто отшвырнуло в сторону, и во вспыхнувшей битве никто уже не мог разобрать, что именно с ним произошло. Равно как и то, сможет ли он вообще подняться.        Быть может, именно в этот момент — когда нанесла первый удар, ознаменовавший начало войны на небесах, — Вельзевул и Пала?        Всякое возможно. Сама Вельзевул об этом не задумывалась. Признаться, в тот момент она вообще ни о чем не думала — сознание странно опустело. И от рассвирепевшей Богини и посланной Той молнии защищаться не стала. Не понимала, что нужно защищаться.        Пронзительный крик наполнил пространство — одновременно с разрядом молнии.        Слишком много всего происходило сразу. Того, чего никто не мог ждать.        Михаил к приказу Богини была готова явно лучше, чем Гавриил. Ее копье ударило лишь на долю мгновения позже, чем мятежный серафим Вельзевул напала на своего друга и брата, начиная войну. И ее удар был ничуть не менее ужасен в глаза каждого из ангелов.        Копье Михаила пронзило крылья Лигура. Запах горящих перьев и пронзительный крик всегда искреннего, пусть и мятежного ангела — вот чего стоила преданность Богине.        В этой схватке им не выиграть. Треть ангелов против все остальных, с Богиней во главе войска… Обречены. Последствия будут ужасными, но… Почти приятно было думать, что этих последствий они не увидят. Их развоплотят, уничтожат — и предпочтут забыть. Их не простят.        Не задумываясь о том, почему молния Богини не попала по ней, Вельзевул улыбнулась, создавая в руках такое знакомое пламя. До Михаила далеко, можно промахнуться и угодить по своим, а вот Асмодей должен быть поближе… Проклятый предатель.        Еще одна молния ударила в шаге от Вельзевул — отраженная кем-то. Последнее, что она ожидала увидеть, это хохочущего Асмодея, поймавшего молнию Богини на врученный Ею же огненный серп.        — Ты молодец, кто-то должен был это начать, — полный веселья голос Асмодея заставил ее вздрогнуть. — Жаль, ничего с ними не случится, наверняка Богиня какой-нибудь фокус провернет. Попробуй достать Рафаила, а я Метатроном займусь. Да чтоб его!        Впитавший в себя молнию серп полыхнул сильнее, обжигая руки Асмодея, и расплавился.        — Астарот! — закричала Вельзевул, замечая, как Люцифер прорывается к Престолу. — Хастур! Дагон!        Наверное, общая идея — или, правильнее, общая беда, — связывает почище всякой извечной любви. У мятежников была лишь одна цель — и Люцифер сейчас был близок к ней, как никогда.        Если они ударят все вместе — кто чем, пламенем ли или ангельскими силами, — у них может получиться. В этом был их собственный План. Боль их не остановит.        Заметив краем глаза, как Велиал стеной из пламени закрывает их от расползшихся по всем небесам верных Богине ангелов и падает, когда какой-то темноволосый херувим обрубает мечом его крылья, Вельзевул прикусила губу, концентрируясь на собственной ярости. Ненависть буквально затопила сознание: ангелы не должны страдать из-за других ангелов, это неправильно, и виновный — один-единственный — должен за это ответить.        В рука Люцифера возник пылающий багряным меч. Еще две ступени…        Лестница, ведущая к Престолу, оплавилась под его ногами.        Все: крики, лязг металла, шелест крыльев, — затихло также быстро, как и началось. Сражавшиеся против мятежников ангелы пропали, и лишь Богиня стояла там — намного выше, среди облаков, на Престоле.        Недосягаемая.        — За ваш выбор вы прокляты отныне, — в тоне Богини не слышалось ни одной эмоции. Сухой и пустой голос, точно что-то в ней сломалось. — И не будет всем вам прощения.        И небеса разверзлись под ногами третьей части небесных ангелов: преступивших непреложный закон и восставших против своего Владыки.        Вельзевул падала. Крылья ее снова горели, и боль эта не шла ни в какое сравнение с тем легким ожогом на берегу полыхающего озера.