Встретить тебя было судьбой, стать твоим другом – выбором, но не влюбиться в тебя было выше моих сил.(с)
Ярко-оранжевые лучи солнца касались лондонских крыш, ощетинившихся печными трубами. С соседних улиц раздавались приглушённые расстоянием шаги, стук копыт, голоса и окрики, но сюда, к Дому с Привидениями не сворачивал никто. Слишком дурной славой пользовалось это место и раньше, и всё только усугубилось, когда по Лондону поползли слухи, что остатки нищих, не добитые городской стражей в их очередном рейде, осели именно здесь, изрядно потрёпанные, но от того ещё более озлобленные. Потому пробраться сюда, избегая любопытных и вопросительных взглядов прохожих, Урсуле было сложно, зато, добравшись до заветной изъеденной насекомыми двери, можно было не беспокоиться о том, что её случайно не увидит кто-то из баронской прислуги. Сегодня она отпросилась у Энн пораньше, соврав, что ей нужно проведать больную тётушку. Толстуха кухарка, на деле оказавшаяся куда более чувствительной женщиной, чем казалось на первый взгляд, легко отпустила её, прибавив к своему позволению приличный ломоть пирога, который сейчас шумно уплетали самые маленькие из жильцов Дома с Привидениями. Урсула знала, что никто и не подозревает о том, куда на самом деле она отправлялась. Никто, кроме молодого господина, с которым она столкнулась взглядами уже выскальзывая за калитку. В его глазах было предостережение и тень разочарования, и это оставило глубокий след на её сердце, как и всякий его взгляд, и всякое его слово, обращённое к ней. Урсуле хотелось быть для него самой лучшей, самой послушной слугой, самым верным другом, и, наверное, ей перво-наперво стоило прислушаться к его советам и предупреждениям. Но, стоило ей только задуматься над этим, природное упрямство брало верх, и девушка вновь и вновь отправлялась в устрашающие лабиринты ночного города, навстречу тем, к кому так прикипела сердцем. Она могла бы объяснить Эдварду, что для неё, бедной служанки, знающей каждый уголок Лондона, улицы, на которых она выросла, далеко не так опасны, как для любого мало-мальски обеспеченного человека со шпагой; она бы рассказала о тех детях и том, как их голодные глазёнки загорались при виде потрёпанной, но чистой тряпицы в её руках. Может быть, тогда бы он перестал думать, что она нарочно испытывает судьбу и терпение его благородной матери, может быть, он бы понял, почему она не может быть благодарной и прекратить свои ночные вылазки. Но она молчала, потому что богачам едва ли интересны жалостливые истории о нищих. - Может, всё-таки вернёшься? – прозвучал рядом с ней властный мужской голос, и Урсула вздохнула. С тех пор, как Том с ножом в руках доказал банде своё превосходство и право на управление нищими, из его облика исчезло всё, что напоминало девушке её старого друга. Тот Том был мягче, покорнее, услужливее; он молча повиновался приказам Хьюго и других главарей, да и, что уж говорить, легко плясал под дудку девушки. Теперь же это был властный, мрачный и упрямый мужчина; обретённый статус главаря, кажется, прибавил ему лет. После их первой встречи в том переулке, когда Том повёл себя холодно и почти враждебно, у них установились странные, но всё же более-менее ровные отношения: он вёл себя с нею отстранённо-покровительственно, и в каждом слове, жесте и взгляде парня ещё читалась затаённая обида, Урсула же откровенно побаивалась его, всеми силами старалясь этого не показывать. Ей было и совестно за то, что она чувствует, но по всему было видно, что Том уже практические не чувствует её своею. А девушка отлично знала, что могло случиться в подобных случаях. Но, тем не менее, в каждую их новую встречу с уст Тома слетало будто бы небрежное предложение остаться с ними, и Урсула не могла заметить напряжённого молчания парня, которое всегда следовало за этими словами. - Они не хотят этого, - спустя несколько мгновений ответила девушка. - Не все. - Хочешь сказать, они вот так просто простят мне то, что я жила в доме богачей и прислуживала им? – усмехнулась Урсула. – Я же знаю здешние порядки. - Вот так просто, если я велю им, - важно произнёс он. Девушка покачала головой: обретённая власть застила Тому глаза. А ведь он, как и она, должен был отлично помнить, что нищие, гордость которых ни в чём не уступала гордости высшей аристократии, терпеть не могли, когда им главарь слишком навязывал им свою волю и были крайне скоры на расправу. Хьюго, сохранявший титул вожака больше десяти лет, всегда умел найти баланс между весельем и гневом, между свободой и давлением, между поощрением и кровавым наказанием. За это разбойники, уважавшие силу и острый ум, безропотно признавали его главенство над собой. Но, вздумай Том поднять свою власть, словно хлыст, у них над головой, нищие непременно взбунтуются. - Ты их главарь, - осторожно начала Урсула, - но они не принадлежат тебе. Ты не можешь руководить их чувствами, Том. Берегись…если ты будешь слишком давить на них…ты знаешь, что может случиться. Язвительные слова так и вертелись на языке у Тома, но он лишь нахмурился в ответ на её замечание. Оставив их ради тех, кто испокон веков подвергал нищих лишь унижениям, Урсула потеряла всякое право советовать ему или поучать его. Он изо всех сил старался выбросить эту девушку из головы, заставлял себя презирать или ненавидеть её за предательство, но тёплые чувства, которые он питал к ней, кажется, всю жизнь, значили ещё слишком много. И он не мог позволить себе отпустить её вот так, без борьбы. - Ты будешь под моим покровительством, и никто не посмеет причинить тебе вред. Он произнёс это вполне будничным тоном, но в янтарных глазах Тома полыхнули странные огоньки, испугавшие Урсулу. Девушка отлично понимала, что покровительство Тома – не одно и то же, что покровительство Хьюго, который любил её, как родную дочь, и скорее бы умер, чем позволил бы кому-нибудь навредить ей. Она выросла там, где жизнь поворачивается к детям самым ужасным своим лицом, и не питала никаких иллюзий по поводу отношения к ней старого друга. И отлично понимала, что зависимость от воли Тома – теперь худшее, что могло приключиться с ней в жизни. А, кроме того, теперь она знала, что это такое – честный труд, ей вовсе не улыбалось воровать, просить милостыню, или даже танцевать на площади, как прежде. - Я буду полезнее для вас там, где я сейчас, - уклончиво, тихо сказала она, старательно отводя взгляд от лица Тома. Разбойник вспыхнул, вскочив на ноги, - ему отлично была известна причина отказа Урсулы, и ярость овладела им, чернотой захлестнув его сердце. - Думаешь, твой солдат возьмёт тебя к себе в постель? Чёрта с два! Он отлично знает, кто ты и откуда. Кому нужна немытая нищенка? Ошеломлённая этой вспышкой Урсула подняла взгляд на него. Последним, о чём она думала, когда принимала решение никогда не возвращаться к прежней жизни и быть во дворе чудес разве что гостьей, были её чувства к Эдварду. Но под обвиняющим взглядом парня краска поползла по её лицу. Девушка прищурилась и недобро покачала головой. - Так-то ты просишь меня вернуться, Том. Так-то ты благодаришь меня за ту заботу, которую я дарю вам… - Не нужна нам твоя забота! И пироги твои не нужны, - он кивнул в сторону притихших от испуга детишек. Кое-кто из них ещё сжимал в чумазых ручках недоеденные куски сладкого теста. Урсула в свою очередь поднялась, руки её сами собой сжались в кулаки. Рядом с Томом она казалась совсем хрупкой и беспомощной, но на поясе её всё ещё висел нож, и она ещё не забыла, как им пользоваться. Впрочем, Том тоже был вооружён, да и не нужен был ему никакой нож в борьбе с нею – он был способен одним точным движением сломать хрупкий девичий хребет. На миг девушка забыла, что перед нею её старый товарищ, тот, кто только что предлагал ей вернуться в лоно старой её семьи, и всего одно мгновение она смотрела на него, как на своего врага, который мог, не задумываясь, прикончить её. - Тебе не нужны, а им, полагаю, они очень даже по вкусу. Том только презрительно хмыкнул. - Сегодня солдатские пироги, а завтра что? Солдатские пики? Она вздрогнула: Том был не далёк от истины, ведь именно отряд Эдварда разорил гнездо, в котором она выросла. Бесконечно благодарная молодому Коллтону, очарованная им, Урсула всё ещё была не в силах простить его за это. Впрочем, это не давало Тому никакого права говорить то, что он говорил ей сейчас. Она смотрела парню в глаза и тяжело дышала, словно после долгого бега, а глаза уже щипало от предательских слёз, но Урсула всё же нашла в себе силы ответить ему: - Всё в руках Господа, Том. Ты можешь повелевать нищими, но не мною, и я никогда уже не окажусь в твоей власти. Ты можешь угрожать им, запугивать их – но не меня! Может быть, ты и считаешь меня слабой, но я росла там же, где и ты, и тоже могу постоять за себя, если того потребуют обстоятельства! И уж тем более, сколько бы ты мне не угрожал, и не оскорблял меня, я не вернусь сюда! Никогда! Парень опешил от этой её гневной тирады, но быстро взял себя в руки и прорычал: - Тогда не рассчитывай на мою защиту, когда явишься сюда снова. Тем, кто жаждет наказать тебя за предательство, я больше не буду чинить препятствия, ведь они, - он усмехнулся и язвительно произнёс, тщательно подражая Урсуле, - мне не принадлежат. Сердце девушки замерло на мгновение: эта угроза была вполне реальной. Кое-кто из нищих вообще полагал, что это она навела солдат на их обиталище, и тем самым спасла свою шкуру, иные завидовали ей или просто недолюбливали. Но всё-таки не все. - Ты прав, - она заставила себя улыбнуться, помня, что животное и разбойник только смелеют и кусают больнее, когда чуют страх, - вот только не все здесь так ненавидят меня. Бросив быстрый взгляд на детишек и на мрачный силуэт заброшенного старинного особняка, вырисовывающийся на фоне огненного неба, она поспешно ушла, оставив последнее слово за собой, но горящий взгляд Тома ещё долго жёг её спину. Несколько раз она даже порывалась обернуться, и, может быть, даже вернуться и помириться, но Урсула усилием воли заставляла себя идти дальше. Если она позволит себе вернуться, то проявит слабость, а законы нищих всегда были предельно просты: от слабости до гибели расстояние слишком мало. Только завернув за угол и скрывшись от преследовавшего её взора старого друга, девушка позволила себе обессилено прислониться к стене и закрыть лицо руками, дав волю беззвучным рыданиям.***
Урсула сидела посреди опустевшей кухни и вслушивалась в размеренный треск огня в очаге, заглушавший и шум дождя на улице – осень неумолимо вступала в свои права, и солнце не выглядывало из-за низких тяжёлых туч уже неделю. Было воскресение, и все слуги ушли в церковь, а она осталась дома, сославшись на болезнь. Она не любила лгать, напротив, всегда гордилась своей прямотой, даже когда подобная откровенность могла сослужить ей плохую службу, но не могла же она, в самом деле, отправиться со всеми в протестантскую церковь! Нищие и бродяги из её прежней обители, казалось, исповедовали все религии мира или не исповедовали ни одной. Но Хьюго, и сам когда-то всерьёз готовившийся принять монашеский постриг, в душе так и остался верен католической церкви, несмотря на то, как круто перевернулась жизнь всего королевства, погребя под обломками прежних устоев истинную веру. И Урсулу суровый бородатый разбойник воспитывал так, как когда-то неизвестные священники воспитывали его самого. Он научил её нескольким простеньким молитвам, рассказывал о мессах, казавшихся маленькой бродяжке пронизанными волшебством, и клял протестантов во главе с их королевой-еретичкой. И девочка впитывала его грубоватые наставления, как губка, чтобы теперь с плохо скрываемой неприязнью поглядывать на протестантов с их нелепыми, лишёнными прежнего волшебства, обрядами и Библией на английском. Но открыто заявить кому-то о своих взглядах на веру она боялась: леди Френсис была правоверной протестанткой и немедленно вышвырнула бы из своей кухни католичку. К тому же, Урсула не могла по совести назвать себя ни католичкой, ни протестанткой: она не знала Библии – лишь пару занимательных историй оттуда, служивших ей когда-то сказками на ночь, никогда не была в церкви и даже едва ли была крещена, а каждая из десяти Божьих заповедей попиралась во дворе чудес сотни раз на дню. В тонких пальцах Урсула вертела клочок бумаги – должно быть, список необходимых покупок или просто какие-то указания, посланные леди Френсис на кухню. Сколько бы девушка не вглядывалась в мелкие буквы, складывающиеся в несколько слов, разобрать ничего не могла. Она, как и большинство нищих, читать не умела и никогда не училась; вся её «учёность» ограничивалась парой молитв на никудышней латыни, смысла которых она не понимала никогда. А вот Энн, хоть и была лишь кухаркой, читать умела, морща нос от напряжения и щуря подслеповатые глаза. И, глядя на неё, Урсула тоже мечтала однажды научиться читать, чтобы получать от хозяйки такие же записочки. Она бы аккуратно складывала их в треснутую шкатулочку, где хранила жалование, а после перечитывала, как знак особенного расположения своей госпожи… И, может быть, однажды она бы получила такую же записку от своего ухажёра – если, конечно, кто-нибудь из конюхов или поварят умел писать. Признаться, грезила она вовсе не о конюхе и не о поварёнке, а о самом молодом господине Эдварде, мечтая, что однажды он почувствует к ней то же, что она испытывала к нему. Иногда она злилась на саму себя за подобные несбыточные фантазии, а затем находила в себе силы удивиться тому, что ещё может верить в подобную сказку. Там, где она выросла – среди нищеты, грязи и мерзости – всё равно находилось место любви; играли даже своеобразные, мрачноватые свадьбы – без священника и венчания, но с замысловатым обрядом, включающим в себя непременное благословение главаря банды, вручение подарков молодожёнам и грандиозной попойки. Полностью погружённая в свои мысли, она не услышала приближающихся шагов. Только когда девушка кожей почувствовала чьё-то присутствие, она оторвала взгляд от записки и торопливо вернула её на место, едва сдержав готовый сорваться с уст возглас удивления. Прямо перед ней стоял ухмыляющийся Эдвард, и в его серых глазах застыли искорки смеха, порождённые её испугом. Девушка с трудом оторвала взгляд от лица хозяина и быстро поклонилась. - Испугалась? - в голосе его сквозила неприкрытая доброта. Нежданная мысль мелькнула в сознании Урсулы: со всеми ли служанками он говорит так же мягко, почти ласково? Мысленно обругав себя последними словами, девушка лишь склонила голову ниже, пряча лицо от его взгляда. – Урсула? – кажется, он протянул руку, будто чтобы коснуться её подбородка, но тут же спрятал руку за спину. - Нет, милорд. Просто…удивлена вашему появлению. На кухне вам не место, - испугавшись своих слов, граничащих с дерзкой грубостью, девушка прикусила язык. – То есть… Простите… Вы так тихо подкрадываетесь. Эдвард рассмеялся, и девушка, исподлобья посмотрев на него, тоже улыбнулась. - Прости, не хотел тебя пугать. Думал, здесь Энн, а с ней шутки плохи. Кажется, она робеет только перед миледи моей матушкой и может задать трёпку даже мне, если я вздумаю украсть кусок пирога. Он говорил с ней так запросто, словно он не подобрал её на улице, а она была дамой его круга. И Урсула буквально растаяла от подобного обращения, и уже не помнила, что так недавно ещё ругала себя за неуместные глупые мечты. Робкая улыбка появилась на её лице и нашла отражение в улыбке Эдварда. - Нет, здесь нет Энн. Здесь вообще никого нет. Все ушли в церковь, так что можете спокойно красть пирог. - А ты почему осталась? Девушка вздохнула и опустила взгляд, ища себе наиболее подходящее оправдание. Она чувствовала на себе любопытный взгляд Эдварда, и от этого все мысли путались, словно и их быстрее гнало зашедшееся сердце. - Я… Мне нездоровилось… - пролепетала она, всё ещё страшась поднять глаза на парня. К её удивлению, осмелившись посмотреть на Коллтона, она увидела лишь тень беспокойства на красивом мужественном лице. - Нездоровилось? Может, послать за лекарем? Урсула едва не рассмеялась. Лекарь для посудомойки! Да ей не расплатиться потом за его визит даже через несколько лет непрерывного тяжкого труда у леди Френсис. Доктора пользовали только богачей, а бабок-знахарок и сомнительного вида шарлатанов, что иногда забредали в логово нищих, не пускали и на порог приличных домов. Так что большинство обитателей кухонь и привратницких, конюшен и чуланчиков рядом с хозяйскими спальнями были предоставлены сами себе и Господу Богу, разве что болезнь была слишком тяжёлой и грозила смертью. - Да нет, спасибо. Мне уже лучше, правда. - Что ж, хорошо, - протянул он. – Что это тут у тебя? – взгляд его упал на смятый листок перед Урсулой. Девушка смутилась и потянулась к клочку бумаги, но в этот же момент Эдвард так же протянул руку к листку, и на мгновение их пальцы соприкоснулись. Сердце Урсулы пропустило удар, девушка поспешно отдёрнула руку, словно обжёгшись, и спрятала её за спиной. Видя её реакцию, Эдвард только криво усмехнулся. Он всё-таки взял бумажку, пробежался по записке взглядом и удивлённо посмотрел на Урсулу. - Я…я не знаю, что в ней, - быстро произнесла она, подумав, что, быть может, содержание записки было менее невинным, чем список продуктов. – Я не умею читать. Он только пожал плечами, и Урсула облегчённо выдохнула, видя, что он не гневается. - Хочешь, научу? – вдруг спросил Эдвард. От неожиданности у Урсулы пересохло во рту, но, не задумываясь, она быстро кивнула. - Отлично! Прямо сейчас и начнём, - улыбка озарила его лицо. Он исчез в дверях кухни, но вскоре вернулся, держа в руках небольшую потрёпанную книжку, при ближайшем рассмотрении оказавшуюся одним из трактатов некоего Томаса Мора. Это имя не говорило ей, девчонке из трущоб, абсолютно ничего, но молодой господин относился к автору почти с благоговением. Когда он раскрыл перед ней книгу на первой странице, от ужаса у девушки подкосились ноги: сверху донизу пожелтевшие страницы были испещрены мелкими буквицами, похожими скорее на черных насекомых. Эдвард словно и не заметил замешательства на лице девушки, и уже в следующую секунду палец его заскользил по странице, а сам парень принялся называть буквы. Дни летели за днями, жаркое засушливое лето сменилось дождливым сентябрём, и эти странные уроки стали для Урсулы такими привычными, как будто она занималась уже много-много лет. Каждый день Эдвард выкраивал полчаса или час, чтобы, сидя рядом с нею где-нибудь на заднем дворе, научить Урсулу ещё парочке новых слов. А она, в свою очередь, привыкла к близости Коллтона, к приятной тяжести книги в руках, к удовольствию, которое ей доставляло каждое выученное слово. Она ещё пока читала по слогам, смешно коверкая слова, но Эдвард был терпелив и добр к ней, исправляя её ошибки и добиваясь правильного произношения. Служанки за спиной Урсулы отчего-то посмеивались за её спиной, Энн то хмурилась и качала головой, то как-то странно улыбалась, когда замечала их вместе, но самой девушке было наплевать на окружающих. Единственное, чего она действительно боялась, так это гнева со стороны барона и баронессы, но те, если и были недовольны поведением сына, похоже, высказали своё неудовольствие самому Эдварду. Во всяком случае, Урсулу они замечали не больше, чем прежде. Оставаясь одна, девушка пыталась размышлять над происходящим в её жизни, и с какой-то необъяснимой горькой тоской она всё яснее понимала, что её влюблённость в Эдварда незаметно переросла в любовь, что с каждым днём всё сильнее прорастала в её сердце, выпуская цепкие корни и ядовитые побеги. Когда они видела его, её сердце переполнялось радостью, а улыбку было трудно сдержать, но, стоило им расстаться по завершении урока, девушка погружалась в меланхолию. Урсула была достаточно умной, чтобы понимать, что её чувство навсегда останется без ответа, а если даже Бог допустит, чтобы Эдвард взглянул на неё по-другому, вместе им никогда не быть. Это было горько, но с ещё большей горечью она сознавала, что погибнет, если ей придётся расстаться с ним.