Рыцарь пообещал, что даст ей всё, чего она желает, - впрочем, так ведут себя все влюблённые мужчины. И она поверила, заглушив сомнения, возникшие у неё в душе, - как и случается со всеми влюблёнными женщинами. Филиппа Грегори «Белая королева»
Вудсток, Англия, сентябрь 1572 года Открыв глаза, королева увидела перед собой сэра Френсиса Уолсингема. Она была готова испугаться, но вовремя напомнила себе, что у сэра Уолсингема было ею же дарованное исключительное право являться в королевские покои без доклада в любое время дня и ночи, а двигался он легко и бесшумно, и его появление всё время заставало Елизавету врасплох. С другой стороны, она ждала своего посла во Франции лишь через месяц, и такое внеурочное появление Уолсингема не могло означать ничего хорошего. Один только взгляд на него заставил королеву насторожиться: неизменно одетый во всё чёрное и неизменно серьёзный, сейчас он выглядел особенно мрачным. Порой королева ловила себя на том, что сама опасается главу своей разведки. Френсис Уолсингем был, пожалуй, самым осведомлённым человеком в её королевстве и за его пределами – и самым опасным тоже. Но в то же время она знала, что сэр Френсис был до мозга костей предан ей, и она тоже могла без опаски доверить ему свою жизнь. Уолсингем поклонился Елизавете и заговорил: - Ваше Величество, я принёс из Франции печальные известия… - Не молчите же, сэр Френсис! – воскликнула встревоженная Елизавета. Несмотря на то, что она говорила Лестеру о планах на своё замужество, для всей Англии она уже почти что стала наречённой невестой Франсуа Алансонского*. Но отношение англичан к будущему замужеству их горячо любимой правительницы было неоднозначным, а потому, она знала, любые неблагоприятные обстоятельства будут использованы противниками этого брака. – Что случилось? Мужчина вздохнул, сложил руки на животе и бросил пристальные взгляды в углы комнаты. Только после этого он снова заговорил. - В передней вас дожидается сэр Филипп Сидни**. Он сможет передать вам всё куда лучше, чем я, ибо он стал непосредственным участником… и едва выжил. Несмотря на страх, который вселили в её душу слова сэра Френсиса, Елизавета начинала злиться, ведь она терпеть не могла, когда с ней говорили такими мрачными загадками. Поэтому, видя, что Уолсингем уже собирается выйти, она поднялась с кресла и решительным жестом ухватила его за рукав. Может быть, этот жест был не вполне королевским и слишком импульсивным, зато он в полной мере передал всё нетерпение и негодование королевы. Сэр Френсис остановился, снова посмотрел на свою повелительницу и поклонился, всем своим видом показывая, что только и ждёт приказаний Её Величества. - Прежде, чем вы позовёте сэра Филиппа, которого я, конечно, всей душой желаю увидеть, потрудитесь объяснить мне, что происходит. - Не далее, как несколько недель назад французы учинили страшное злодеяние, отметив свадьбу своей принцессы*** тем, что пролили кровь тысяч и тысяч ни в чём не повинных гугенотов****, - его голос звучал ровно и будто бы равнодушно, хотя Елизавета прекрасно знала, что сэр Френсис – пылкий протестант, неистово ненавидевший католиков – внутренне просто кипел от гнева и ярости, которая не имела выхода. Силы изменили королеве, и она поспешно опустилась обратно в кресло. Она поверить не могла, что королева Екатерина*****, эта во всех отношениях мудрая женщина, допустила подобное зверство в своём королевстве. Елизавета всегда была довольно сдержана в своих религиозных взглядах и делала всё возможное, чтобы сохранить шаткий мир между католиками и протестантами Англии. Королева торопливо перекрестилась и снова подняла взгляд на своего министра. - Ступайте за сэром Сидни. И вот ещё что, сэр Уолсингем, - он остановился у двери и вопросительно посмотрел на королеву. – Много англичан пострадало? – она страшилась ответа и последствий его для страны и своей политики, но всё же спросила. - Мои люди делают всё возможное, чтобы узнать это. И, поверьте, Ваше Величество, они узнают. Что касается нынешнего положения дел… Король призвал меня к себе на пятый день после этой страшной бойни и велел передать вам весть самолично. Французы уверяют, что наши дипломаты в безопасности в Париже, но я на, прежде чем оставить Францию, на всякий случай распорядился приставить к ним усиленную охрану. - Очень хорошо, - согласно кивнула она, благодаря небо за то, что оно однажды послало ей такого мудрого, деятельного и хладнокровного советника. – Благодарю вас. Я приму сэра Филиппа, а вы пока пошлите за лордом Робертом и приходите сами. Мы должны принять какие-то меры… - Елизавета помассировала виски, чувствуя, как подбирается головная боль. – И распорядитесь отслужить молебны во всех церквях королевства в память о наших убиенных единоверцах… Королева откинулась на спинку кресла, но тут же выпрямилась, потому что в комнату вошёл сэр Филипп Сидни. Это был высокий и стройный молодой человек, русоволосый, с тонкими аристократическими чертами лица. Но горящий взор его карих глаз померк, а бледность лица казалось болезненной. Он упал на колени перед королевой и прижал к губам протянутую ею руку. - Уверен, только мысли о вас помогли мне выжить в этом аду! – с жаром воскликнул он. - Поднимитесь, сэр, - мягко сказала Елизавета, всегда симпатизировавшая этому юноше. – Сядьте, - она указала ему на табурет, стоявший рядом, - и расскажите мне, что произошло. Филипп со вздохом опустился на табурет. - Это был сущий ад, Ваше Величество, - он горестно покачал головой. – Эти католики будто обезумели… По улицам Парижа текли реки крови, а обезображенные трупы валялись повсюду, и повсюду раздавались стоны раненых и умирающих, а эти звери бросались к каждому ещё живому человеку, чтобы перерезать ему глотку. Они врывались в дома, вытаскивали дрожащих от страха людей на улицы и убивали их безо всякой жалости. Я имел неосторожность отправиться к знакомым в тот вечер… Я смог спастись лишь в доме сэра Френсиса, как и некоторые другие мои соотечественники – должно быть, у кого-то хватило ума не нападать на резиденцию английского посланника. Но не всем, увы, так повезло. Мой паж…бедняга Джордж… Он отправился прогуляться по улицам Парижа, ожидая, видимо, что в честь свадьбы принцессы будут жечь костры и угощать вином… Он горько поплатился за своё безрассудство: нашлись люди, которые утром передали мне его тело, на котором было больше двух десятков ран. А ведь у него был только короткий кинжал, да и тот, я уверен, он не успел вытащить из ножен. А наутро король и королева-мать, будь они прокляты, - прорычал молодой человек, - сделали вид, что они тут не при чём, что это всё Гизы или Бог знает, кто ещё… Говорят, Его Величество****** даже спас своего зятя*******, спрятав его в своих покоях, но я этому не верю. Будь прокляты эти жестокие Валуа! На одном дыхании выпалив свой страшный рассказ, молодой человек затих, но всё ещё бессильно сжимал и разжимал кулаки. Королева поджала губы, понимая, что рассказ Филиппа тотчас распространится среди её придворных, а затем по всему королевству, и не пройдёт и двух дней, как вся Англия проклянёт вероломных и бесчестных французов. И в таких обстоятельствах её помолвка с Алансоном лишь обратит их праведный гнев против неё, и, может быть, даже подтолкнёт народ к этой авантюристке Марии Стюарт. Но без союза с Францией им не добиться даже шаткого мира с Филиппом Испанским, который так был нужен Англии. Елизавета почувствовала себя загнанной в ловушку, и на несколько мгновений её охватила паника. Но, сделав над собой усилие, она по-матерински мягко улыбнулась сэру Сидни. - Я так рада, что вам удалось спастись, сэр Филипп. Надеюсь, вы не затаите злобу на свою королеву за то, что она не дала вам и остальным англичанам достойной защиты? Сидни вспыхнул. - Что вы, Ваше Величество?! Винить стоит королеву Екатерину и её безумных сыновей, и этих мясников Гизов, но никак не вас! Только дайте знак, и я, и сотни других дворян тотчас ринутся во Францию, чтобы отомстить им за наших братьев! Елизавета покачала головой. Такая преданность лучших людей Англии всегда радовала её, но затяжная религиозная война с французами – последнее, что нужно было её королевству. - Отдохните, наберитесь сил. Вы заслужили это после всего, что вам довелось пережить. А после я жду вас в Лондоне, при Дворе. Надеюсь, вы вернётесь ко мне. - Всенепременно! – он снова бросился на колени перед нею, поцеловал руку королеве и, откланявшись, вышел. Но королева недолго была одна: уже спустя несколько минут в её покои вошли по-прежнему внешне невозмутимый Уолсингем и Роберт Дадли, на чьём лице лежала причудливая печать горя и ярости. Увидев Елизавету, граф Лестер воскликнул: - Это просто невероятно! Такое преступление… Со времён Христа мир ещё не видывал подобного вероломства. Она молчала. Уолсингем и Дадли были теми, кому Елизавета могла доверить все свои тайны и планы, и чьим советам могла довериться без оглядки, но сейчас ей не хватало Сесила, оставшегося в Лондоне, чтобы управлять в её отсутствие делами королевства. Несмотря на то, что между Лондоном и развесёлым лагерем королевы денно и нощно сновали гонцы с важными донесениями и записками, барон Бёрли не мог оставить столицу и прибыть к так нуждавшейся в нём королеве. Уж он-то точно мог посоветовать, что ей делать в столь непростой ситуации, когда на одной чаше весов было доверие подданных к ней, а на другой – важный договор с Францией. И она отложила принятие важного решения до того момента, когда она снова окажется рядом с Сесилом и сможет выслушать его точку зрения. Пока она раздумывала, Роберт набрал в лёгкие побольше воздуха и быстро выпалил: - Теперь ни о каком браке с французским принцем и речи быть не может! Несмотря на разыгравшуюся в соседней стране драму, лорд Роберт не мог не чувствовать облегчения от того, что теперь предполагаемая свадьба его повелительницы с французом откладывалась на неопределённый срок. Умом он понимал, что для Англии чрезвычайно важным является брак королевы и рождение наследника, но стоило ему подумать о том, что Элайза может принадлежать другому мужчине, кроме него, и его охватывала такая жгучая ревность, что он был готов объявить всему миру об их отношениях, быть может, даже погубив свою возлюбленную, лишь бы только все другие мужчины покинули её. Конечно, если бы Елизавета даже заподозрила у него такие мысли, она бы прогнала его с глаз долой, но он не мог заставить себя чувствовать по-другому. Дадли приготовился к долгому изнурительному спору, и уже принялся размышлять над достаточно вескими аргументами, когда вдруг на помощь ему пришёл Уолсингем. Оставаясь таким же невозмутимым, министр произнёс: - Граф Лестер совершенно прав, Ваше Величество. Если до ваших подданных, и особенно до черни дойдут слухи о том, что, несмотря на всё произошедшее, вы продолжаете переговоры о помолвке с Франсуа Алансонским, могут вспыхнуть беспорядки. И ими, конечно, не преминут воспользоваться ваши враги. Необходимо приостановить переговоры, не принимать больше послов герцога, а немного погодя вовсе отослать их прочь. Он говорил ровно, спокойно, будто бы безразлично, и его прямолинейность совершенно обезоружила Елизавету, тогда как вспышка Роберта, напротив, разозлила. Но в глубине души королева знала, что оба мужчины правы, знала она так же, что Уильям Сесил скажет ей то же самое, и понимала, что ей придётся подчиниться воле своих советников, если она не хочет потерять корону, королевство, и, быть может, саму жизнь. Но она не могла позволить себе вот так сразу безропотно согласиться с доводами своих советников, иначе они подумают, будто могут распоряжаться своей королевой. Поэтому она одарила каждого из мужчин пристальным и надменным взглядом, а затем жестом отпустила их. Когда Роберт коснулся дверной ручки, она позвала его: - Останьтесь, лорд Роберт, - теперь в её голосе не было и следа королевской надменности и повелительного тона. Мужчина с готовностью повернулся и, плотнее притворив дверь, подошёл к Елизавете. Он опустился перед ней на ковёр, устраиваясь у её ног. По щекам королевы пополз румянец, словно она была простой девчонкой, смущённой своим ухажёром. - Ты не должен этого делать, - она едва заметно кивнула, указывая на его положение. Роберт улыбнулся, как будто всё ещё был мальчишкой, окрылённой своей любовью. - Ты знаешь, что я готов провести всю жизнь и умереть у твоих ног. - Если ты оставишь меня, мне этого не пережить, - нахмурилась Елизавета, не понимая, что кроется за этими его словами. - Мне тоже, - тихо вторил ей Дадли. На несколько минут между ними повисло молчание. Королева лихорадочно пыталась придумать выход из создавшегося положения, буквально чувствуя, как нити интриг, слухов и заговоров прочно оплетают её и всю Англию. Роберт же украдкой рассматривал женщину, зная, что, какое бы решение она не приняла, он всегда будет с нею. Решит ли она выйти замуж за Алансона или предпочтёт ему какого-нибудь другого принца, или вовсе решит отказаться от идеи замужества раз и навсегда – он будет рядом с нею, он поддержит её в трудный миг, и погибнет за неё, если потребуется. - Ты правда думаешь, что стоит прервать переговоры о помолвке с герцогом Алансонским? Англии нужен этот союз, - наконец, задумчиво сказала она, но не стала добавлять, что сделала этот шаг, лишь поддавшись своим советникам и ему в том числе, хоть колкие слова так и вертелись на кончике её языка. - Англии нужна её королева, а всё остальное потом. И мне ты тоже нужна живой и невредимой. Но если ты продолжишь настаивать на этом союзе, кто знает, как поведёт себя чернь? Не пройдёт и недели, как французы станут злейшими врагами каждого человека в королевстве, и помоги Господь тому, кто к тому времени ещё останется на их стороне! Я не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось. Елизавета игриво улыбнулась: слова Роберта, пусть и произнесённые в такую трагическую минуту, грели её душу. Она позволила себе легко коснуться тёмных волос возлюбленного. - Что ты сделаешь, если я всё-таки решу выйти за Алансона? - Я убью его, и тебе придётся отправить меня на плаху, - серьёзно произнёс Роберт. – Я не хочу видеть, как ты отдаёшь себя другому, Элайза, но ещё меньше я хочу видеть, как народ отворачивается от тебя. Тот, кто избавит тебя от мужа-католика, а страну от такого консорта, станет народным героем и очистит твоё имя. Серьёзность его слов напугала Елизавету. Она вдруг осознала, что он действительно сделает это, если ей вздумается заключить брак с французом после того, что Валуа учинили над гугенотами. На миг она даже представила, как подписывает Дадли смертный приговор, и сердце её испуганно и неистово забилось. Всегда она думала, что вовсе не зависит от воли мужчин, но в этот миг она понимала, что сделает всё, что бы Роберт не попросил, лишь бы не потерять его. Даже если ей ради этого придётся подвергнуть опасности себя и безопасность королевства. Не задумываясь о том, что королева не может позволить себе подобных жестов, она сползла с кресла, устраиваясь на полу подле Роберта. Взяв его лицо в свои ладони, она оставила на губах графа лёгкий поцелуй и прижалась лбом к его лбу, ощущая на своей коже его жаркое дыхание. Ладони мужчины едва ощутимо легли на её талию. - Никогда больше не говори ничего подобного, слышишь?! Даже не думай об этом, - в голосе Елизаветы звучали и мольба, и угроза. Вместо ответа Лестер лишь притянул женщину к себе, пряча лицо на её плече.***
Он завёл коня в конюшню, сбросил с плеч насквозь промокший плащ и жестом отпустил конюха. Эдварду нравилось самому ухаживать за своим угольно-чёрным жеребцом, и животное отвечало хозяину такой же теплотой: не раз и не два во время стычек в наполненных сумраком и зловонием лондонских переулках верный конь выручал его. Сначала он тщательно обтёр лоснящееся тело лошади от воды, затем взял щётку и принялся вычищать шкуру своего любимца. Милорд, полудикий и страшный с остальными, даже с сёстрами Эдварда, добродушно пофыркивал, косил умные глаза на хозяина и временами, повернув голову, благодарно трогал руку молодого человека мягкими бархатистыми губами. Эдвард улыбнулся и потрепал коня по шее, запустил пальцы в густую гриву, отмечая про себя, что позже надо бы заняться и ею. Если бы мать увидела его за таким недостойным дворянина и капитана городской стражи занятием, непременно отчитала бы, напомнив о том, что в их доме достаточно слуг, которые получают неплохую плату за то, чтобы за животными не ухаживали господа. Но в конюшне Эдварду нравилось; нравился терпкий запах нагретой соломы и овса, нравилось, как кружат во влажном воздухе пылинки и крошечные стебельки травы, нравилось тихое, размеренное, успокаивающее пофыркивание лошадей. Здесь он мог подумать и побыть наедине с собой вдали от надменной и строгой леди Френсис, от вечно насмешничавшего отца и от сестёр, от которых было слишком много шума. И эти короткие мгновения простого душевного отдохновения он ни на что бы не променял. Дождь лил, не переставая, уже третий день. Серые струи беспощадно хлестали мощёные мостовые и серые стены домов, вгоняя в уныние каждого человека в Лондоне, - осень стремительно вступала в свои права вслед за коротким, но жарким летом. Во всём городе царило сонное ожидание: королевские дворцы пустовали в отсутствие королевы Елизаветы – этого солнца Англии, способного обогреть каждого англичанина своими ласковыми лучами, ремесленники и торговцы скучали без своих обеспеченных клиентов из числа придворных. По словам барона Морли, в столице осталась лишь горстка сановников, обязанная поддерживать все дела королевства в должном порядке, пока Её Величество принимала выражения почтения и обожания от своего народа, путешествуя по стране. Но, словно королева унесла с собой из Лондона всякий порядок, работы у стражников прибавилось. То и дело на площадях и перекрёстках возникали странные тёмные личности, призывавшие народ лондонцев бунтовать против королевы, а краж, разбоя и даже убийств стало значительно больше. Эдвард думал, что, разорив самый большой и опасный притон в Лондоне, это осиное гнездо в некогда святых стенах монастыря, они добьются хотя бы какого-то подобия порядка. От старого монастыря остался лишь обгорелый остов, главарь банды окончил свой позорный земной путь на виселице, значительная часть нищих угодила за решётку, но проблемы это не решило. Озлобленные остатки банды рассеялись по Лондону, но уже вскоре вновь собрались вместе, будто гонимые каким-то странным инстинктом. Вот только прятались они теперь лучше, а били сильнее – уже нескольких солдат городской стражи находили мёртвыми в каких-то грязных проулках, и Эдвард всё реже думал, что это совпадения. Однажды он попробовал заговорить об этом с Урсулой, понимая, что она-то отлично знает, где они прячутся, но девушка взглянула на него так, что у него враз отпало всякое желание снова заговаривать с нею об этом: в её зелёных глазах плескались боль и мольба о пощаде, но сильнее всего в них горела какая-то злая, непререкаемая решимость защитить тех, кого она считала своею семьёй. И каждый раз, когда Коллтон вспоминал о том разговоре и её взгляде, его буквально бросало в дрожь от невероятной силы эмоций девушки, и становилось так неуютно, словно он чувствовал холод от занесённого над ним ножа. Он тряхнул головой, пытаясь отогнать прочь мысли о хорошенькой рыжеволосой служанке. Но сделать это было не так легко, как хотелось бы: в последнее время он всё больше думал об Урсуле, о том, какой красивой она была, когда задумывалась над очередным предложением и полностью погружалась в чтение, с которым ещё не вполне освоилась. Эдварду нравилось наблюдать за тем, как она училась, нравилось думать, что он помогает ей приблизиться к её странной для нищенки мечте. И нравилось ловить на себе её затуманенный взгляд; когда Урсула думала, что он её не видит, она провожала его взглядом и подолгу засматривалась на Эдварда. Сперва он не хотел признаваться в этом самому себе, но позже понял, что от правды ему не сбежать: когда она вот так смотрела на него, кровь быстрее бежала по его венам, и молодой Коллтон чувствовал себя способным на любые подвиги. Он был готов достать звезду с неба или сразиться с драконом, если бы она только попросила. Но она не просила ни о чём таком, лишь чтобы он не прекращал своих с нею занятий. И это было меньшее из того, что он хотел и мог для неё сделать. Конечно, их занятия чтением не укрылись ни от одной живой души в доме. Его сёстры без конца подтрунивали над ним, а Эдвард лишь отмахивался от них да отшучивался; кухонные девчонки с завистью глядели на Урсулу и с обожанием – на него; Энн и Эмма, поглядывая на их с Урсулой близко склонённые головы, отчего-то хмурились да качали головами. И только его высокочтимая матушка хранила молчание. Он хотел бы обманываться, но прекрасно знал, что баронесса всё видела, слышала и знала, и лишь потому не предпринимала никаких действий, что не считала поведение сына и служанки достойным своего внимания. Тем не менее Эдвард не сомневался, что, стоит ему оступиться, как его мать налетит коршуном, да не на него, а на бедную девушку. И всё-таки, даже понимая, как рискует Урсула, привлекая столь пристальное внимание его и его матери, он не мог положить конец этим упоительным встречам. Когда они вдвоём подолгу сидели над одной раскрытой страницей, Эдвард мог беспрепятственно касаться руки Урсулы, видел её так близко, что мог с точностью запомнить все морщинки и веснушки на её тонком лице, видел блеск в зелёных глазах и то, как она преображалась рядом с ним. Он хотел бы продлить эти слишком скоротечные мгновения, но слишком долго засиживаться над книгой девушка не могла. И ему снова и снова приходилось отпускать её от себя, а потом снова и снова ловить на себе её задумчивые взгляды, и самому подолгу исподтишка рассматривать тоненькую фигурку Урсулы. Эдвард звал это наваждением, потому что боялся назвать любовью. Резкие чавкающие звуки во дворе привлекли внимание молодого человека. Обернувшись, он увидел Урсулу, плетущуюся через двор в грубых деревянных башмаках. Плечи её оттягивали две тяжёлые бадьи с водой, а струи дождя, расчерчивающие намокшее серое платье и потускневшую в сером свете дождя медь косы, делали её ещё более хрупкой и беззащитной, чем девушка была на самом деле. Повинуясь сиюминутному порыву, он выскочил из-под навеса и, не обращая внимания на то, что его рубашка и бриджи тотчас промокли, вмиг оказался возле Урсулы. Она даже вскрикнула от неожиданности, когда он настойчивым прикосновением перенял из рук девушки тяжёлые вёдра. Девушка тут же покраснела и попробовала отнять у Эдварда свою ношу, но, конечно, у неё ничего не вышло. - Вы…вы не должны этого делать, - он заметил, как дрожали её чуть посиневшие от холода губы, и как кристаллы капель блестели на длинных ресницах. Он думал о том, что ни одной девушке не пристало таскать подобные тяжести, рискуя оказаться в грязи, но сказал лишь: - Я просто хочу тебе помочь. Она поджала губы, и от юноши не ускользнул быстрый взгляд, который она бросила на окна дома. Вслед за ней он оглянулся на молчаливый каменный силуэт, но за стёклами окон не мелькала ни одна тень. Эдвард понял, что она по-настоящему боится, что из-за их частых встреч впадёт в немилость у его матери, но про себя он давно уже решил, что, если это и случится, он не даст леди Френсис навредить ей. Урсула пожала плечами. - У каждого из нас своя работа, - но всё же сквозь промокшую ткань рубашки парень почувствовал мимолётное прикосновение холодной ладошки, которое отозвалось в нём невероятным теплом и достигло сердца. В молчании они дошли до дверей кухни, и, всё это время не сводя взгляда с девушки, Эдвард не чувствовал тяжести в своих руках, словно полные вёдра совсем ничего не весили. Распахнув дверь, Урсула жестом пригласила его войти в кухню. Молодой человек ухмыльнулся: было что-то забавное в том, что она так вот приглашала его, хозяина, войти в его же дом, но в каком-то смысле кухня была её вотчиной, её миром. Будто разгадав его мысли, она смутилась, и щёки её ярко заалели. - Спасибо вам, сэр, - едва слышно пробормотала она и присела в реверансе. Он заворожено смотрел на её пылающие щёки, на смущённо опущенные пушистые ресницы, на прилипшие к лицу влажные медно-рыжие пряди. Взгляд его опустился ниже, туда, где намокшее платье слишком ярко обрисовывало хрупкие плечи, и тонкую талию, и… Сглотнув, Эдвард поспешно поднял взгляд, остановившись на губах девушки, которые она всё время взволнованно покусывала. Кровь ударила в голову молодого человека, и он опустил голову и приблизил к ней своё лицо, так, что почувствовал её дыхание на своей коже. Он был уже готов коснуться её губ своими, но тут девушка испуганно отпрянула от него. - Не надо…прошу… - хрипло прошептала она, всё ещё находясь в соблазнительной близости от Эдварда. В её взгляде он прочитал что-то, что лишь подстегнуло его желание и заставило сердце биться быстрее. Он отчётливо видел, что если бы он только проявил больше настойчивости, она бы поддалась ему и, пожалуй, ответила бы ему с тем же жаром, который опалял его изнутри. Но, вняв её просьбе, Коллтон отступил на шаг назад, затем ещё на один, переступил порог, шагнув под струи проливного дождя, и направился к конюшне. И он заставил себя не оглядываться, хоть чувствовал на себе её растерянный и отчего-то виноватый взгляд. Эдвард знал, что для неё это будет лучшим вариантом. _______________________________ * Франсуа Алансонского – герцог Алансонский, затем герцог Анжуйский, младший сын короля Франции Генриха II и Екатерины Медичи, брат королей Карла IX и Генриха III Валуа. С 1572 года один из главных претендентов на руку Елизаветы I. ** Сэр Филипп Сидни - английский поэт и дипломат, общественный деятель елизаветинской эпохи. ***… свадьбу своей принцессы – свадьба Маргариты Валуа и Генриха Навварского закончилась кровавыми событиями Варфоломеевской ночи. ****… пролили кровь тысяч и тысяч ни в чём не повинных гугенотов - массовое избиение гугенотов во Франции, устроенноекатоликами в ночь на 24 августа 1572 года, в канун дня святого Варфоломея. По различным оценкам, погибло около 30 тысяч человек. *****… королева Екатерина – французская королева Екатерина Медичи, которая спровоцировала события Варфоломеевской ночи. ******…говорят, Его Величество – король Франции Карл IX. *******…своего зятя – короля Навварского, Генриха Бурбона.