Любовь – это всегда игра. Шахматная партия чувств, провальные ходы ненужных слов. Эта дорога нам закрыта. (с)
Над многоликой, многорукой, многоголосой возбуждённой толпой витал невообразимый гул и перестук сотен сердец. Как много лет назад, в день своей коронации, королева Елизавета с помпой возвращалась в Лондон из традиционного летнего путешествия по Англии. И, как и каждый год, сегодня закрылись лавки, ремесленники надели лучшие наряды, а слуги получили выходной, чтобы пойти поглазеть на солнцеликую королеву Бесс. Затаив дыхание, толпа застыла в ожидании: лондонцы любили свою королеву и не упускали случая выразить ей свою пылкую любовь. Поэтому, несмотря на противные холодные капли, падающие со свинцового неба, люди терпеливо ждали появления королевского кортежа, переминаясь с ноги на ногу и обмениваясь последними сплетнями. Урсула с Эммой, Китти, Лиз и Бетси была тут же –леди Френсис дала своим служанкам выходной, видя, что от возбуждения и в то же время расстройства они не способны выполнять никакую работу, а только лишь без конца поглядывать в окно и вздыхать. Ей было непривычно стоять вот так вот, среди торговцев, ремесленников и слуг – прежде её место было позади, в полумраки вонючей подворотни, подальше от острых глаз солдат королевы и городской стражи. Урсула едва сдерживалась, чтобы не вздрагивать всякий раз, когда скучающий взгляд какого-нибудь солдата в начищенных доспехах останавливался на ней, но всё-таки опасливо втягивала голову в шею, надеясь, что никто того не заметит. И к её огромному облегчению это и вправду осталось незамеченным: служанки дома Морли были заняты только тем, что, вытянув шеи, пытались рассмотреть мокрую мостовую, и потихоньку теснили своих соседок, надеясь пробраться чуть ближе к кордону. Но всё было тщетно: передние ряды были сомкнуты слишком плотно, и никто не желал поступаться своим выгодным местом. Так что Урсуле оставалось только вслед за своими товарками вытянуть шею и привстать на носочки в надежде рассмотреть хотя бы что-нибудь. Улица недолго оставалась пустой. Вскоре послышался неясный шум, который, приблизившись, превратился в слаженную мелодию громогласных труб и требовательных барабанов. Они словно призывали толпу расступиться, склониться перед величием женщины, держащей в своих маленьких белых ручках целую страну и жизнь каждого из них. Вслед за музыкантами показались герольды, несшие богато вышитые штандарты Тюдоров – сплетения белых и алых роз, нестерпимо ярко полыхавшие в серости ноябрьского дня. У Урсулы заболели пальцы на ногах, и она была вынуждена снова встать на полную стопу, и теперь ей достались только отблески вышитых золотом и серебром ливрей и перезвон пик гвардейцев, шагавших впереди самой королевы. При виде Её Величества толпа бездумно качнулась вперёд, и вот уже Урсула оказалась оторвана от Эммы и остальных. Чей-то конь едва не наступил на неё окованным копытом, и девушка, выругавшись сквозь зубы, отступила на шаг в сторону. Но лошадь снова приблизилась к ней – гладкий вороной бок, кое-где забрызганный грязью, теперь почти касался её лучшего платья. Припомнив все самые отборные ругательства, которые она когда-либо слышала во Дворе чудес, Урсула подняла голову, готовая осыпать ими своего обидчика…все обидные слова застряли у неё в горле, заставив неловко кашлянуть, когда с седла к ней наклонился улыбающийся Эдвард Коллтон. - О, сэр…простите… - не надеясь, что он услышит её в общем гуле, пробормотала девушка. - Это ты меня прости. Что, не видно ничего? – с улыбкой осведомился он, на миг повернувшись туда, где уже показалась белая кобылица королевы. - Где уж… - покачала головой Урсула и снова поднялась на цыпочки, но, как и прежде, ничего не увидела, кроме колышущегося моря обнажённых голов, цветных платков и полотняных шляп. Вдруг непреодолимая сила оторвала её от земли и потянула вверх. Девушка испуганно ойкнула и попыталась оттолкнуть обвившую её талию руку, но голос Эдварда досадливо прошипел над нею: - Тише ты…уроню ведь… - а в следующий миг она уже неловко сидела перед ним в седле. От вида, открывшегося перед нею, у неё перехватило дыхание: королева Елизавета теперь была прямо перед нею, и со своего места Урсула могла разглядеть узорчатую вышивку её платья, замысловатую причёску и блеск драгоценных камней, которыми были усыпаны её шея и руки. Золотоволосая королева приветливо улыбалась купцам и солдатам, торговкам и поломойкам, и махала рукой так, словно они были ей ровней. Блуждающий взгляд рыжеволосой женщины на белом коне на долю секунды остановился на Урсуле, и в девушке вдруг шевельнулся слабый отголосок того странного чувства, которое она испытала однажды в детстве, вот так же глядя на королеву. На миг она ощутила прилив странного тепла, ей вдруг отчаянно захотелось сделать что-нибудь, чтобы королева обратила на неё своё драгоценное внимание, ещё раз остановила на ней свой взгляд. Она даже раскрыла рот, быть может, собираясь крикнуть что-нибудь, но тут же прижала пальцы к губам, понимая, какую глупость только что чуть не совершила. Королеве Елизавете не было никакого дела ни до неё, ни до любого из собравшихся здесь восторженных зрителей – она лишь вежливо благодарила людей за этот восторг и эту любовь, благосклонно принимала их, ничего не обещая взамен. Почти горестный вздох сорвался с её губ, когда лошадь королевы скрылась из виду, и её место заняли нарядные дамы и кавалеры на важно и медленно выступающих лошадях. Но тут же Урсула осознала, что рука Эдварда крепко обвивает её талию, и краска бросилась ей в лицо. Вцепившись руками в луку седла, она нетерпеливо заёрзала и услышала отрывистый вздох парня. - С-спасибо… Кажется, всё… - едва слышно пролепетала она, чувствуя, как в груди неистово бьётся сердце, растревоженное такой невообразимой близостью Эдварда. - Как всё? – чуть насмешливо переспросил он, и его тёплое дыхание тронуло кожу на её шее. – Кортеж королевы, вероятно, растянулся на несколько миль. Зрелище только начинается. Действительно, толпа у их ног и не думала расходиться. Приветственные крики стали, правда, не такими восторженными, но не стихли. Люди выкрикивали незнакомые Урсуле имена, а она думала только о том, как тесно и по-хозяйски Эдвард прижимает её к себе. Конечно, он делал это, чтобы она ненароком не свалилась с лошади, нетерпеливо переступающей с ноги на ногу, но в голове у девушки мутилось от вполне невинных прикосновений хозяйкого сына, и не отрезвляла даже прохлада его отполированной кирасы, к которой Урсула была прижала спиной. - Разве…разве вам не нужно быть с вашими солдатами? – она чуть повернула голову к нему и встретила удивлённый взгляд серых глаз. Их лица сейчас были так близко, что девушке на миг показалось даже, что их губы вот-вот соприкоснутся. От испуга и смущения она дёрнулась, Милорд под ними всхрапнул и двинулся вперёд, норовя затоптать кого-то, и Эдвард едва успел подхватить поводья и остановить коня. - Мои ребята хорошо знают своё дело, - будто не заметив ничего, ответил он. - Вас увидят со служанкой и засмеют, - ещё тише, так, что ему пришлось наклониться к ней, чтобы расслышать её слова, произнесла девушка. К её изумлению он только рассмеялся. - А, плевать! – Эдвард равнодушно повёл свободной рукой. – Я знаю, как с ними справиться. Так что обо мне не беспокойся. А вот что скажут твои подружки, если увидят нас? – он подмигнул ей, и губы Урсулы невольно растянулись в улыбке. Ей с ним было легко. Так легко, что она быстро забывала о непреодолимой пропасти между ними, о злых острых язычках девчонок и об осуждающих взглядах Эммы и Энн. И даже о том, что они были на улице не одни, а в окружении равнодушной, впрочем, толпы. Ей сейчас было важно только то, что она сидит так близко к нему, и он так крепко обнимает её. Даже если он делает это только для того, чтобы она не разбила голову о мокрые булыжники мостовой. - А, плевать! – задорно повторила она за ним и тряхнула потяжелевшими от влаги рыжими волосами. Глаза Эдварда, неотрывно наблюдающего за ней, отчего-то потемнели, он непроизвольно облизнул губы и тяжело вздохнул. – Они мне не подружки, сэр. Парень тряхнул головой, словно отгоняя от себя дурные мысли. - Правда? – усмехнулся он. – Вот и отлично. Не хотелось бы из-за чьих-то злых языков пропустить такое зрелище. Он коснулся её щеки, мягко поворачивая её голову так, чтобы она могла видеть сияющую вереницу придворных. Но сияние их нарядов и украшений померкло для Урсулы, когда он на миг задержал прикосновение и скользнул кончиками пальцев по её губам. Домой она возвращалась с Эдвардом, и его рука так же покоилась на её талии, а она осмелилась прикоснуться к смуглой коже запястья молодого хозяина. Когда подчинённые Коллтона усмехались им вслед и провожали их насмешливыми окриками, Урсула отчаянно краснела, но Эдвард оставался невозмутимым и молчаливым – она слышала лишь его короткие смешки. Но было ещё одно обстоятельство, беспокоившее девушку: пока вороной конь Эдварда, направляемый твёрдой рукой хозяина, пробирался сквозь поредевшую толпу, она без конца чувствовала на себе чей-то пристальный мрачный взгляд. Он заставлял её ёжится, будто от холода, хотя Коллтон укутал её в собственный широкий плащ; этот взгляд тёк откуда-то из погружённых во мрак проулков и не сулил Урсуле ничего хорошего. Она беспокойно оглядывалась, вполне ожидая увидеть очертания знакомых силуэтов – девушка готова была поклясться, что это её прежние братья преследуют её. И, хоть она была в не одна, а среди множества людей, в том числе и солдат, которым нищие не осмелились бы показаться на глаза, хоть она была с тем, кто, безусловно, мог ещё защитить, Урсула отчаянно жалела, что оставила дома свой верный нож. Едва они въехали на задний двор поместья Морли, и Эдвард чуть ослабил захват, как Урсула соскользнула с коня, едва не угодив под подкованные копыта, и порскнула на кухню. Кажется, он звал её и что-то кричал ей вслед, но девушка с силой захлопнула двери, и его и без того приглушённый расстоянием голос разбился о потемневшее дерево. Кухня по-прежнему была пуста – служанки остались на площади, чтобы вдоволь потрепать языками и выпить пива, которое по случаю возвращения государыни щедро разливал какой-то трактирщик, от потухшего очага веяло холодом. Трясущимися руками Урсула разожгла огонь и без сил упала на табурет. Кожа ещё горела от невинных прикосновений Эдварда, а сердце никак не желало возвращаться в привычный размеренный ритм. Она и без того каждую ночь видела его во снах, а каждое утро просыпалась с горьким осадком разочарования. И теперь он будет сниться ей чаще, если такое вообще возможно, а разочарование будет куда более острым. Пару раз, на пике всепоглощающей жалости к себе она уже давала себе обещание уйти из дома Коллтонов, но здравый смысл вовремя подсказывал ей, что другого дома, в который бы её взяли с улицы и безо всяких рекомендаций, в Лондоне может и не быть. И Урсула оставалась, клянясь себе больше и взглядом не встретиться с Эдвардом, не перекинуться словом, но как только он снова оказывался у неё на пути, вся её решимость испарялась, как роса под жарким летним солнцем. Заведя жеребца в стойло и поручив его заботам мальчишек-конюхов, Эдвард задумчиво побрёл в дом. В холле ему помогли избавиться от кирасы, всё ещё хранящей тепло тонкого девичьего тела, и парень бросил на неё короткий взгляд, словно хотел прочитать на безразличном металле разгадку мучивших его мыслей. Но на него глядело только его безмолвное искажённое отражение, а затем кирасу бережно унесли, чтобы почистить и отполировать. В маленькой гостиной он застал отца, стоящего у окна с заложенными за спину руками. Вспомнив, что уехал в казармы городской стражи до того, как барон поднялся с постели, Эдвард поспешно кашлянул и поклонился отцу. Тот ответил ему добродушной короткой улыбкой. Молодой человек уже собирался было уйти в свою комнату, когда голос отца заставил его остановиться. - Возить служанок впереди себя на седле, как будто ты – её рыцарь, а она твоя дама, не лучшая идея, Эдвард. Он помедлил, но потом всё-таки повернулся. Румянец алыми цветами распустился на его щеках. - Отец… Барон жестом оборвал его, вернулся в кресло и снова взялся за книгу. Несколько мгновений в комнате раздавался только шелест страниц, а затем сэр Роберт вновь поднял взгляд на сына. - Не оправдывайся, Эдвард. Я тоже был молодым и, конечно, - барон хмыкнул, - ухлёстывал за служанками в доме моего отца, но всё же я никогда не переступал черты. Урсула, безусловно, мила, у неё красивая мордашка и фигура что надо… - заметив, как насупился Эдвард, он усмехнулся, хотя тут впору было печалиться – кажется, хорошенькая служанка крепко запала в душу молодому солдату. – Но если ты обрюхатишь её… - он покачал головой и нахмурился. – Твоя мать не даст девочке спуску, ты же знаешь. - Отец! – больше прежнего вспыхнул Эдвард. Пальцы его непроизвольно сжались в кулаки, и барон, заметив это движение, изумлённо поднял брови. Парень потупился и разжал пальцы. – Я никогда не… - Безусловно. Я просто хотел предупредить тебя. Ты ведь не хочешь навредить своей прелестной protégés? А сейчас прошу меня извинить: я должен отправиться во дворец, чтобы засвидетельствовать своё уважение Её Величеству, - и он поднялся и вышел из комнаты, громогласно клича своего лакея. Эдвард остался один, потрясённо глядя в пустоту. Конечно, он не желал зла Урсуле. И он прекрасно знал леди Френсис, суровой со всеми, особенно со слугами. Он знал, что отец прав – прав в каждом своём слове, в каждом ещё невысказанном намёке. Но то, что подсказывал ему здравый смысл, слишком болезненно воспринимало сердце. Прежде Эдвард никогда не был влюблён, но отчего-то точно знал, что любовь была именно такой…именно тем, что он испытывал к рыжеволосой служаночке. Сегодня, когда она не могла никуда от него сбежать, когда была так близко к нему, что разум мутился, он позволил себе помечтать, что им ничего не помешает, кроме робости самой Урсулы. Но, стоило им въехать во двор его дома, как всё переменилось: она снова превратилась в служанку, он – в её господина. Но слова отца, которые должны были отрезвить его, разожгли в его душе упрямое жаркое пламя, грозящее сжечь его дотла. Рубанув рукой воздух, Эдвард бросился вон из комнаты, но, остановившись на лестничной площадке и подумав, взбежал вверх по ступеням в свою спальню. Он просидел там, прячась от всего мира, до вечера. Вернулись слуги, дом зажил своей привычной суетливой жизнью, но Эдвард отказался выходить к ужину и ответил резким отказом, когда горничная матери предложила принести еду к нему в комнату. Ему хотелось видеть Урсулу, но он запрещал себе спуститься в кухню и заставлял себя лежать на постели, подложив руки под голову. Лишь когда повседневные голоса богатого дома умолкли, сменившись сонной тишиной, изредка нарушаемой чьими-то тихими шагами, он поднялся с кровати и набросил на себя тёмный дублет безо всяких украшений. Ему срочно требовалось промочить горло, а, может быть, и надраться в стельку; большинство питейных к этому времени запирались на засовы, но Эдвард знал несколько мест в Лондоне, где бы ему не отказали в выпивке в любое время суток. Обул старые, стоптанные, но мягкие сапоги и тихо вышел в погружённый во тьму коридор. Ему удалось неслышно прошмыгнуть мимо Тома и Гейба, подвыпивших, резавшихся в кости у выхода из дома, и он направился к конюшне. Застыв на миг у дверей конюшни, Эдвард окинул быстрым взглядом выступающий из сырого мрака силуэт дома, раздумывая, не видят ли его сейчас отец или мать, и взгляд его зацепился за тень у кухонной двери. Сердце пропустило удар, и парень, недолго думая, шагнул прочь от конюшни. Он знал, что это Урсула, чувствовал это. Может быть, ей так же не спалось, как и ему? Разумнее было бы отвести от неё взгляд, заседлать Милорда и, как и планировал, отправиться в город, а, может быть, и вовсе вернуться в дом и лечь спать. Но разум молчал – вместо него говорило сердце. Вынырнув из темноты, Эдвард дотронулся до плеча девушки. Она подпрыгнула на месте и испуганно вскрикнула. - Тише, - прошипел он, прикладывая указательный палец к губам. Несколько секунд Урсула недоверчиво всматривалась во тьму. -Вы меня напугали, сэр. Эдвард поморщился от этого титула, но промолчал. Он жадно впитывал черты лица девушки и её горящие глаза. Ладонь покалывало от желания прикоснуться к ней, но вместо этого Эдвард только сказал: - Прости, я не хотел. Что ты здесь делаешь в такой час? - Мне не спится, - тихо ответила она, не сводя с него глаз. - Мне тоже, - ещё тише шепнул он. В её взгляде Коллтону чудилась просьба, а, может быть, мольба, вот только он не мог понять, о чём же она просила. Оставить её или, напротив, поцеловать? Надеясь на свою проницательность, а больше следуя собственным желаниям, Эдвард подался вперёд и накрыл губами губы девушки. Она вздрогнула, но не отпрянула, и для верности парень крепко обвил руками плечи Урсулы. Он целовал её со всей страстью, какую она внушала ему, его поцелуи были голодными, быстрыми, жадными, и девушка едва поспевала за ним, но всё-таки целовала его в ответ. Даже через плотную ткань дублета Эдвард почувствовал маленькие прохладные ладони Урсулы на своей спине, и сердце его возликовало, когда он понял, что она крепче прижимает его к себе. Пальчики девушки пробежались по его шее, зарылись в волосы, заставив Эдварда приглушённо застонать – наверняка она даже не понимала, что делает с ним. На секунду оторвавшись от её губ, чтобы глотнуть воздуха, Коллтон поймал блестящий безумием и страстью взгляд девушки и снова приник к губам Урсулы. Он шагнул вперёд, прижимая её к прохладному камню дверного косяка; ладони Эдварда скользили по телу девушки, прижимая её ближе, ближе, ещё ближе… Туман заволок сознание, оставив только шум крови в висках. Урсула прерывисто вздохнула, когда руки Эдварда медленно потянули ткань юбки вверх. Холодный ноябрьский ветер плетью стеганул по голым лодыжкам, но девушка почти не почувствовала холода, потому что пылала изнутри. Всё это казалось ей неправильным и неуместным, но, вместо того, чтобы оттолкнуть парня, она только крепче прижимала его к себе и жадно отвечала на горячие поцелуи Эдварда. Конечно, она знала, что происходит между мужчиной и женщиной, когда обоих захлёстывает такая вот всепоглощающая страсть – обитатели Двора чудес никогда особенно не стеснялись своих соседей по развалинам. И, конечно, она понимала, что теперь не уличная девка, а служанка в приличном доме, и ей стоило бы отступить, оттолкнуть, прогнать его, залиться краской и напустить на себя оскорблённый вид, но вместо этого лишь подставляла пылающее лицо его поцелуям и бесстыдно упивалась его жаркими прикосновениями. Она знала, что вот-вот произойдёт, когда он поднял подол её платья ещё выше, она была готова к этому, она хотела этого; ей было плевать на то, что будет потом, лишь бы хотя бы на секундочку оказаться любимой им…но Эдвард вдруг отступил, выпустив её из своих объятий. Даже в ночной мгле Урсула без труда различала его пылающее лицо, видела, как он взъерошил волосы и пристально оглядел её, будто убеждаясь в том, что она в порядке. От этого взгляда её бросило в краску, и нестерпимо захотелось плакать, но Урсула сдержала рвущиеся наружу всхлипы, прижав пальцы к дрожащим припухшим губам. - Я…я… Прости… - хрипло выдохнул он. Девушка проглотила рыдания и тяжело задышала, словно после долгого бега. Это «Прости» пощёчиной обожгло её, всё тепло отступило, и она задрожала от пронизывающего ветра. - Я не должен был этого делать, - совладав с изменившимся голосом, произнёс Эдвард. Он будто протрезвел, и вовремя протрезвел, потому что ещё чуть-чуть – и дальше осталось бы только жалеть о произошедшем. Сердце неудержимо бухало о рёбра, но он постарался взять себя в руки. Страсть всё ещё переполняла его, ему хотелось снова заключить Урсулу в объятия и целовать, целовать, но Эдвард знал, что не сможет простить себя, если всё-таки сделает это. - Это из-за того, что я служанка? – в приглушённом голосе девушки ему послышались обида и…разочарование? Эдвард и подумать боялся, что ей нравились его поцелуи, что она ждала их и была расстроена, когда он оставил её. Если бы он только подумал об этом, если бы она дала ему повод думать так, ничто в целом мире не могло бы его остановить. - Нет, вовсе нет. - Вы презираете меня?! – она покраснела ещё больше, хотя больше, казалось, некуда. - Нет, нет, никогда! – воскликнул он. – Просто я не хочу тебе навредить, понимаешь? - Но вы не навредите… - непонимающе отозвалась девушка. - Урсула, - отрывисто произнёс он, - послушай… Я просто не должен был этого делать. Я ведь желаю тебе добра, а не…не… - Эдвард схватил воздух ртом, как вытащенная на берег рыба, -…не этого… Когда он снова приблизился к ней, сердце Урсулы заколотилось где-то в горле, она неосознанно подняла лицо, подставляя его губам Коллтона, но Эдвард только мягко коснулся губами её лба. После недавних жарких прикосновений этот поцелуй показался девушке едва ли не оскорблением, и, дождавшись, пока он тяжело зашагает по направлению к конюшне, Урсула сползла на мокрый камень крыльца и беззвучно заплакала, спрятав лицо в ладонях.***
Барон Морли оглядел своё семейство: леди Френсис чинно сложила руки на коленях, Катерина и Анна ёрзали на своих местах, бросали на отца вопросительные взгляды, перешёптывались и хихикали, а хмурый и помятый Эдвард, нахохлившись, сидел в кресле. На миг сэр Роберт нахмурился, думая, что то, что его сын вернулся домой утром пьяный и невозможно мрачный, произошло из-за их вчерашнего разговора. То есть, мужчина был почти уверен в этом, но всё же ещё надеялся: не хватало ещё, чтобы солдат и дворянин терял голову от посудомойки. Впрочем, он тоже когда-то был молодым и влюбчивым и готов был многое простить единственному и любимому сыну, понимая, что, как и все молодые люди, однажды Эдвард остепенится и выбросит из головы эту рыженькую служаночку. - Сэр Роберт, - первой заговорила баронесса, никогда не отличавшаяся терпением, - не томите. Зачем вы нас собрали в такую рань? Он с усмешкой бросил взгляд на часы на камине: они показывали почти одиннадцать часов утра, но его супруга в это время привыкла корпеть над хозяйственными книгами и отдавать указания прислуге, и для деятельной леди Френсис такая бессмысленная потеря времени была просто непростительной. - Что ж, миледи, не буду терзать вас неизвестностью. Кэти, Энн! – прикрикнул он на дочерей, и девчонки замолчали и прижались друг к дружке. – Вчера, как вам всем известно, я имел честь засвидетельствовать своё глубочайшее почтение Её Величеству королеве Елизавете. Её Величество изволила тепло отозваться о моей службе Англии и поинтересовалась здоровьем моих домочадцев… - мужчина многозначительно замолчал, а затем, насытившись едва сдерживаемым любопытством собравшихся, продолжил: - Её Величество сказала мне, что неплохо было бы представить ко Двору моих детей… Его слова потонули в восторженном визге девушек, но на Эдварда это будто и не произвело никакого впечатления. Он оставался таким же хмурым и безразличным, и это наконец заметила его мать. Окриком успокоив дочерей, леди Френсис обратила пронзительный взгляд своих серых глаз на сына. - Эдвард, да что с тобой такое? Такая новость, а ты не рад?! - Рад, матушка, - устало проговорил молодой человек и натянуто улыбнулся. – Я просто устал. - Я вижу, - осуждающий взгляд леди Коллтон скользнул по помятому дублету сына. – Итак, сэр, и когда же состоится это радостное событие? – она снова обратилась к мужу. С трудом оторвав взгляд от понурого сына, он повернулся к супруге и улыбнулся. - Как только мы будем готовы.