Знаю, грех мой всегда предо мною. Послание Владимира Мономаха к Олегу Святославичу
Уайтхолл, Лондон, март 1558 года Королева пристально, не мигая, рассматривала сестру, и Елизавета отвечала ей таким же колким, вызывающим взглядом. Королева с неудовольствием отмечала поразительную схожесть младшей сестры с королём Генрихом, их отцом; леди Елизавета – то, что медь рыжих волос Марии померкла, кожа её пожелтела, а в глазах поселилась тоска. Но каждая из женщин испытывала к другой сильную неприязнь, сдобренную горькими обидами, и не было места в их сердцах для благословенной сестринской любви. Сложно было представить, что когда-то обе они были опальными принцессами и находили в обществе друг друга утешение и радость. Теперь они были врагами. - Садись, - отрезала королева и указала девушке на низкий обтянутый бархатом табурет у своих ног. Отметив непринуждённую грацию, с которой двигалась Елизавета, она едва заметно поморщилась; яркая красота её сестры была для Марии лишним напоминанием о том, как мало в ней самой осталось от хрупкой тоненькой принцессы. Теперь, после двух неудачных беременностей, её постоянно мучили боли, но больше всего болело сердце. – Ты, как я вижу, рада, что такое случилось… - слова ядом лились с её языка, злость и ненависть к этой девчонке застили глаза. Три месяца после того ужасного дня Мария не желала видеть её, не поддавалась уговорам советников, но настойчивым письмам мужа всё же пришлось подчиниться. Приходилось признать самой себе, что никто, включая человека, которого она так безумно, неистово любила всем исстрадавшимся, истосковавшимся по любви сердцем, не видит в ней королеву, способную на долгое и счастливое царствование. Елизавета слепо моргнула, помолчала несколько секунд, наблюдая, как раздуваются от гнева ноздри королевы. Мудрый Уильям Сесил всегда советовал ей взвесить каждое своё слово, представить все возможные последствия от сказанного прежде, чем говорить, но сейчас она едва сдержалась, чтобы не наговорить Её Величеству обидных колкостей. Глядя на эту измождённую, но всё ещё всесильную женщину, принцесса не могла думать о своей безопасности или о своём будущем. Всё, о чём она могла думать, так это о тяжести детского тельца в своих руках, о крошечной головке с рыжими, как у её отца, как у них с Марией, волосами…о том, как мало она видела свою дочь по вине королевы. Но всё же благоразумие взяло верх над болью материнского сердца, и, превозмогая себя, Елизавета растянула губы в подобострастной улыбке и сказала: - Как вы можете даже думать такое, Ваше Величество? – её голос лился ласковыми, медовыми переливами, но уже сейчас она знала, что Марию этим не проведёшь. – Разве я когда-либо дала повод усомниться в своей верности вам? Мария нетерпеливо повела рукой, насмешливо хмыкнула. - Дала ли ты повод? Всегда, с самого твоего рождения. Впрочем, можно ли ожидать другого от дочери твоей матери? Но, - королева близоруко прищурилась, - последняя твоя выходка – это уже вообще ни на что не годится! Принцессе дома Тюдоров принести в подоле бастарда! Быть с мужчиной до замужества! Нет, вероятно, мой отец всё-таки был слеп, раз признал тебя своей дочерью. Должно быть, ты действительно ублюдок того музыкантишки…как его там? Впрочем, неважно. Уверена, ты поставила дюжину свечей своему ложному богу, когда узнала, что наследника у меня не будет, - на последних словах горло её стиснули рыдания, и голос вышел хриплым, почти плачущим. Забыв обо всём, Елизавета вскочила со своего места. Не было сил больше оставаться здесь и выслушивать поношения Марии, и сейчас ей было плевать, даже если королева прикажет её обезглавить. Единственное, чего сейчас страстно желала принцесса – так это убраться отсюда подальше. Но и обидные слова сестры она не желала оставлять без ответа. Мария удивлённо взирала на неё снизу вверх, хмурила брови. - Мне действительно было жаль вас, моя венценосная сестра, когда вы потеряли дитя, потому что по вашей милости я знаю, что это такое. И я правда никогда не желала вам зла, хоть вы так часто попрекали меня моим рождением и другими вещами, притом незаслуженно. Я всегда любила вас и почитала как королеву и старшую сестру, но более терпеть от вас эти унижения я не намерена! – переведя дух, но не давая Марии заговорить, она продолжила: - и я ни капли не жалею, что была с тем, кого люблю, что родила свою дочь. А вы отняли её у меня… Но однажды я верну её себе, так и знайте. А вас, Ваше Величество, мне жаль. Я никогда не хотела этого престола, хоть вам и кажется, что я хочу свергнуть вас, и я не задержусь в Лондоне ни минуты, даже если вы преподнесёте мне его на блюде. Прощайте! Больше вы меня не увидите! Не дожидаясь ответа сестры, Елизавета выбежала за дверь. Резные створки с грохотом захлопнулись, оборвав возмущённый голос королевы, едва донёсшийся до неё. Девушка хватала воздух ртом, прижимая руки к вздымающейся груди, пытаясь унять зашедшееся сердце. Только сейчас она поняла, что, быть может, только что подписала себе смертный приговор, но всё равно не жалела ни об одном сказанном слове. Быстро выбравшись во двор, она послала слугу к Кэт, а сама, не теряя ни минуты, отыскала конюха и велела ему седлать двух лошадей да поскорее. Лондон душил её, королевский дворец казался пропитанным ядом, и она стремилась поскорее вырваться на волю. - Ваше Величество, с вами всё хорошо? Вам дурно? – взволнованный голос Уильяма Сесила вырвал её из пучины воспоминаний. Елизавета тускло улыбнулась государственному секретарю и покачала головой. Должно быть, её отсутствующий взгляд, рука, застывшая с зажатым пером, и долгое молчание напугали его. Действительно, когда страна в столь шатком положении, любой намёк на нездоровье монарха вызывает панику у придворных. - Нет, милорд. Я просто задумалась…о наследнике. Удовлетворение блеснуло во взгляде Сесила, но он поспешил скрыть его от королевы, опустив глаза. Он был убеждённым протестантом, и союз с католической Францией не слишком радовал его, но всё же был более приемлемым, чем брак королевы с испанцем. А герцог Алансонский, имевший двоих старших братьев и не имевший почти никаких шансов стать французским королём, честолюбивый не в меру, а от того податливый, был почти идеальной кандидатурой на роль консорта Англии, даже не смотря на ореол нелестных слухов, окружавший его. Но после страшной Варфоломеевской ночи и речи об этом браке идти не могло: в довершение всех бед король Генрих Навварский, последний оплот протестантизма во Франции, принял католическую веру; беженцы-гугеноты наводнили прибрежные города и всюду несли с собой вести об ужасах и жестокостях, с которыми шли по стране Гизы; волна народного гнева теперь была столь велика, что без труда погребла бы под собой королеву, вздумай она сейчас связать свою судьбу с принцем дома Валуа. Но если королева, наконец, всерьёз задумалась о появлении наследника, то, возможно, она настроена решительно и выберет кого-то другого вместо своего «французского лягушонка»? Подписывая поданный Сесилом документ, королева улыбнулась: она доподлинно знала, какие мысли зарождались сейчас под седеющими волосами государственного секретаря. Она ведь знала его так же хорошо, как и он знал её. После Роберта и почившей Кэт Эшли Сесил был Елизавете самым близким человеком, и, хоть королеве и не пристало показывать свою привязанность к тем, кто был ниже её рангом, она всегда старалась оградить его от огорчений, платя хотя бы этим за то, что когда-то он помог ей выжить в сложном мире дворцовых интриг. Но сейчас она не могла дать ему ничего, кроме лживых обещаний – впрочем, как и всей стране, всему миру. В её сердце не было больше место для другого мужчины, кроме её Робина, и для другого ребёнка, кроме её потерянной дочери. И никакие клятвы, данные Англии, никакие обязательства перед народом не могли заставить Елизавету изменить своим чувствам. Это были её грех, её ложь, её крест, но она не собиралась расставаться с ними никогда. Когда в дверях появилась фрейлина с докладом о приходе графа Лестера, Сесил тактично удалился, прихватив свои документы, но от королевы не укрылась мимолётная гримаса неудовольствия, скользнувшая по лицу мужчины. Вошедший Роберт тут же низко поклонился. Проводив первого министра долгим взглядом, он плотно прикрыл дверь королевского кабинета и удивлённо посмотрел на королеву. - Что это с ним? Никак Сесил не в духе? – он старался говорить весело и беспечно, но в груди его уже зрело то неприятное чувство оскорблённой мальчишечьей гордости. Елизавета поджала губы, внимательно рассматривая сверкающие кольца на пальцах. Сказать то, что она собиралась, любому мужчине, а особенно такому гордецу, как Роберт, означало почти наверняка потерять его. Промолчать, оставив его при себе, словно комнатную собачонку, означало сделать его мишенью для гонений и насмешек. Да и себя тоже. Особа королевы священна, но и у самых преданных подданных однажды может лопнуть терпение. Она чувствовала на себе пытливый взгляд Лестера, и он будто подстёгивал её. Набрав побольше воздуха в грудь, королева тихо заговорила: - Из-за последних событий во Франции глупо теперь говорить о браке с французом, - даже не глядя на мужчину, она знала, что глаза его сейчас загорелись радостным ожиданием. Удивительно, как после стольких лет у подножья её трона Роберт ещё может надеяться на то, что она усадит его рядом с собой или хотя бы поднимет на ступень выше. Мысль о том, что он видел в ней не только любимую женщину, но и способ возвыситься, больно кольнула Елизавету, но сейчас она была даже рада ей. – Испанца я по-прежнему не рассматриваю, однако послу императора, как ты понимаешь, этого знать не нужно. Конечно, Совет попросит меня рассмотреть кандидатуры других женихов…может быть, Сесил уже сейчас корпит над этим списком. Но я точно знаю, что ни одного англичанина в нём не будет. Стоит только на континенте пронюхать, что я собралась замуж за своего подданного, - в голосе Елизаветы зазвенели стальные нотки, - и они набросятся на Англию, как стервятники. А этого я не допущу никогда в жизни, - она замолчала на несколько секунд. В комнате стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь её прерывистым дыханием да тяжёлым дыханием Роберта. Несмотря на полную уверенность в правильности своих слов, она всё ещё боялась поднять на него взгляд. – Но и не допущу, чтобы тебе причинили вред… - Мне? – мужчина вскинул голову, во взгляде его блеснул вызов. – Кто может причинить мне вред? - Сесил… Да кто угодно, - она неопределённо повела рукой. – Ты так часто бываешь здесь, а я так безоговорочно тебя принимаю всякий раз, как ты только появляешься на пороге… - щёки королевы тронул румянец, -…что это вселяет неуместную уверенность в моих советников. Ещё немного – и они станут вслух говорить о том, о чём пока что только думать осмеливаются… - Я проткну каждого из них, если тебе этого захочется! - Ничего такого я не хочу! А если они станут уверенны, то им ничего не станет обвинить тебя в измене. - И ты позволишь? - Нет! Никогда, слышишь?! Пока бедный Франсуа считался моим женихом, они могли закрывать глаза на твои визиты – и закрывали, но сейчас не станут… Не имеют права, ты знаешь! Королева – не женщина, не человек, не личность. Она не может любить того, кого угодно любить её сердцу, она принадлежит своей стране и должна подчиниться её требованиям… Граф Лестер шумно выдохнул сквозь зубы, подошёл ближе к королеве. - Что это значит, Элайза? – он говорил с ней ещё как с той, кто была ему дороже всех на свете, но уже не знал, имеет ли на это право. Только теперь Елизавета осмелилась поднять на него глаза. Во взгляде Роберта бушевало не виданное прежде пламя, кулаки были плотно сжаты, грудь тяжело вздымалась. Даже в самые тяжёлые моменты их жизни он всегда был сдержан, собран, подчас даже пугающе холоден и до обидного безразличен. Но сейчас… - Пока я не выберу себе другого жениха, - слова давались тяжело, больно сдавливали горло, - мы не должны так часто видеться. И уж тем более, не наедине. Если они подумают, что я выбрала тебя, даже я не смогу тебя спасти. Он отвесил нарочито глубокий и церемонный поклон, скрывая за ним бешенство, охватившее его. Роберт знал, что она никогда не будет по-настоящему его, что ему принадлежит лишь та часть Елизаветы, которая всё ещё остаётся маленькой напуганной девчонкой. Остальная Елизавета – королева Елизавета – не принадлежит никому. А он напрасно обманывался, думая, что никогда не наступит момент, когда его вот так вот отошлют. - Как прикажете, Ваше Величество, - ему понадобилось всё его самообладание, чтобы сдержать рык, рвущийся наружу. Не поднимая головы, он попятился к выходу из комнаты, но Елизавета тотчас нагнала его. Рывком подняла его голову, припала поцелуем к губам, схватила за руки, удерживая. Он потерял дар речи, а королева продолжала целовать его…она целовала его так, как целовала тогда, когда они оба были всего лишь одинокими напуганными пленниками Тауэра. Тауэр, Лондон, 1554 год Как и всегда, он застал принцессу за чтением. Как и всегда, она даже не подняла на него глаз. Как и всегда, его сердце неистово забилось при виде её. Теперь они виделись с принцессой Елизаветой нечасто. Он думал, что это их тюремщики запрещают им совместные прогулки, тем самым лишая несчастных узников едва ли не последней отрады, но что-то упрямо подсказывало Роберту, что это был выбор самой Елизаветы. И эти мысли были так мучительны, как не могла быть самая страшная пытка в подземельях Тауэра. Две недели прошло с момента, когда он видел её так близко, две недели она отказывала ему в счастье видеть её рядом с собой, и все эти две недели днём его мучили мысли, а ночью – дурные сны, в которых Елизавета и знать его не хотела. И, как безумец, гонимый безответным чувством, сегодня он сам нашёл дорогу к её покоям. Он пробирался мимо стражников, как какой-то воришка, но эти унижения теперь были сполна вознаграждены: он видел её, свою королеву и повелительницу. Кашлянув, он привлёк к себе внимание девушки. Елизавета вздрогнула, подняла взгляд и с шумом захлопнула книгу. Роберт отметил, как зарделась принцесса, какие причудливые неровные узоры чертили её тонкие пальцы на шёлковой обложке книги. Сердце Дадли сделало сальто в груди, стоило ему только подумать, что причиной волнения девушки стал он. - Что вы здесь делаете? – тщетно пытаясь скрыть испуг, пролепетала она. – Это ведь запрещено… - Ничуть, Ваше Высочество! – неожиданно резко выпалил он. – Никто не запрещал нам видеться – никто! Я узнавал; я, кажется, едва ли не довёл до безумия начальника стражи этими вопросами. Вы говорили, что нам с вами запрещают видеться – но это не так. Теперь у Елизаветы порозовели даже уши. Она порывисто отложила книгу и вскочила на ноги; повела взглядом в поисках кого-то, кто мог бы избавить её от объяснения, но они были одни в комнате, и Роберт был не намерен уходить без ответов. - Вы обвиняете меня во лжи, милорд?! – возмущённо воскликнула она. Роберт подумал, что, наверное, именно таким был в гневе Его Величество король Хел* - так же краснел, так же кричал. Дураками были те, кто трепал языками, будто Нен Болейн прижила дочку не от мужа – или никогда не видели, как гневается принцесса Елизавета. Но Роберт пришёл за ответами, и даже гнев девушки его не смутил. - Не во лжи – в трусости, - тихо, но твёрдо ответил он. - Что?! Вы говорите с принцессой, милорд! Вы забываетесь! - Да, - он кивнул и сделал шаг к ней. Елизавета отступила на шаг. – Да, я забываюсь. Я себя не помню от любви к вам, Ваше Высочество, - говоря это, он неотступно шагал всё ближе и ближе к ней, пока девушка не оказалась в ловушке между ним и стеной. – А вы? Вы правда ничего не чувствуете или просто боитесь признаться самой себе? Она молчала, скользя затравленным взглядом по лицу Роберта. Сердце парня бешено стучало в груди, отсчитывая секунды до его гибели. Но вдруг принцесса набрала побольше воздуха в грудь и выпалила: - Я ничего не боюсь. Он даже подумать ничего не успел прежде, чем она шагнула вплотную к нему, обвила руками его шею и легонько, нерешительно прикоснулась к губам.***
Урсуле хотелось сделаться тенью, пропасть, исчезнуть, раствориться – всякий раз, когда она попадала в поле зрения Эдварда или вообще кого-то из хозяев. Ей казалось, что прикосновения и поцелуи молодого господина горели на её коже яркими отметинами. Она вспоминала, как девчонки во Дворе чудес смеялись над библейскими заповедями и говорили, что чужой грех кормит их, но эти расплывчатые уже воспоминания были слабым утешением для неё. Гораздо лучше помнила она, как Хьюго, стараясь уберечь её от не в меру пламенных взглядов парней, читал ей наставления о добродетели, которые трудно было слушать от разбойника и вора, и заодно учил орудовать ножом. Она хотела бы слушаться Хьюго, а не своего сердца, но всё-таки не была уверена, что Божьи заповеди распространяются на нищенок и посудомоек. А он смотрел…задерживал на ней грустный, но пламенный взгляд всякий раз проходя мимо, заставляя щёки девушки предательски краснеть, а сердце неистово биться в груди. Она всё ещё не знала, злилась она на Эдварда за то, что он её оттолкнул, или была благодарна за это, но так ни разу и не заговорила с ним. С приходом осени и холодных дождей её вылазки в ночной город стали реже, к тому же она старалась уходить как можно тише, а возвращаться как можно раньше, а, значит, и придраться к ней он не мог. Так дни летели за днями в серости и самобичевании. Но однажды шум наверху привлёк внимание девушки и остальных, кто работал на кухне. Вспыльчивый нрав леди Френсис ни для кого не был сюрпризом, но всё-таки она редко кричала так громко, и редко в её словах было столько гнева. Послышался топот на лестнице, Китти и Лиз побросали свои дела, прижались друг к другу, пугливо зашептались. Генри и Энн, уверенные в том, что им ничего не угрожает, лишь недоумённо переглянулись. Гейб от греха подальше выскочил во двор. Наконец ко всеобщему облегчению в кухне показалась запыхавшаяся Эмма. - Леди Френсис сегодня разошлась не на шутку, - громко зашептала она. – Она только что выставила Джейн…или правильнее сказать, вышвырнула… Так, мне нужен кто-то, чтобы закончить уборку наверху. Живо, - но никто не двинулся с места. И тогда она сдвинула брови и указала на Урсулу: - ты! Идём со мной. Ну же! Урсула повиновалась, и вскоре ей уже вручили тряпку и бадью с водой и отправили в господские комнаты мыть пол и разбрасывать по полу свежий тростник. Управившись в комнате миледи и милорда, девушка вошла в спальню хозяйских дочерей. Младшая, леди Анна, о чём-то горячо спорила с матерью, и ни одна из них даже не заметила вошедшую служанку. - Я не могу появиться в королевском дворце без горничной, матушка! Джудит не сможет причёсывать нас обеих и помогать одеваться и Кэтрин, и мне, и, конечно, будет уделять больше внимания Кэтрин… - Ох, Анна, ну что за капризы? – грозно произнесла леди Френсис. – Одно я знаю совершенно точно: твоя Нен не могла больше ни минуты оставаться под этой крышей без того, чтобы позорить нас, своих господ. - Мама! – взмолилась девушка. – Ну кому есть дело до наших слуг? - Есть дело, - отрезала баронесса. – Ты можешь соглашаться со мной или продолжать спорить, но решения своего я не переменю. Будет тебе горничная, но такая, которая не станет вертеть хвостом перед каждым мужчиной… - Мама! Уже почти всё готово к поездке ко Двору, ты не могла повременить? - Ещё чего? Чтобы эта девка стала крутить шашни прямо под носом у королевы? Никто из придворных не посмеет сказать, что у барона Морли слуги недостаточно вышколены. - А мне что делать? – Анна теперь едва не плакала, но её мать оставалась глуха к жалобам девушки. – Мне нужна новая горничная! Какая-нибудь, лишь бы она знала, где у платья шнуровка. - Какая-нибудь? Что ж, - леди Коллтон разозлилась не на шутку, - будет тебе какая-нибудь. Урсула! – позвала она, и девушка едва не подпрыгнула от испуга. - Да, миледи, - уронив тряпку в ведро, спешно поклонилась она. Леди Френсис на неё уже не смотрела – она сверлила взглядом дочь, на губах её играла неискренняя улыбка. - Хочешь быть горничной леди Анны? - Я… - Хочешь или нет? Отвечай! - Да, миледи, - едва слышно пробормотала Урсула. А когда опомнилась, перепугалась не на шутку: она ведь ничего не смыслила в этом. Не умела шнуровать корсеты или делать причёски – разве что держать иглу в руках, да и то штопала она по большей части не одежду, а продырявленные шкуры своих товарищей по Двору чудес. – Только я… - Не умеешь? – теперь уже хозяйка впилась взглядом в неё, и молодая леди тоже перевела удивлённый взгляд на Урсулу. Девушка только кивнула, хоть сердце и ухнуло куда-то в пятки под холодным взглядом женщины. – Ну и ладно. Джудит тебя научит. Леди Анна же хотела какую-нибудь – так вот пускай получает. Урсула задавила в себе неудовольствие, понимая, что выражать его сейчас будет крайне неблагоразумно. Она заставила себя проглотить презрительные высказывания хозяйки и вместе со своей новой госпожой смотрела, как леди Френсис удаляется, гордо неся хорошенькую тёмную головку на плечах. Обе девушки очнулись, когда шаги баронессы затихли на первом этаже. - Миледи, можно спросить? – Урсула сама изумилась своей дерзости, но слова уже были произнесены. - Спрашивай, - проворчала девушка, видимо, всё-таки не слишком довольная выбором своей матери. - За что леди Френсис уволила вашу прежнюю горничную? Мне хотелось бы знать… Леди Анна поджала губы, скользнула взглядом по фигуре Урсулы. - Ну я же не спрашиваю, за какие такие заслуги мой брат взял тебя к нам. По сердцу и гордости Урсулы словно ножом полоснули – ей стало действительно больно, да так, что она едва устояла на ногах. Она чувствовала, как горячий румянец пополз по шее и щекам, но расстроенная девица ничего этого не видела – она упала прямо на застеленную кровать и горько обиженно расплакалась. _______________________________________________ *...король Хел - одно из прозвищ короля Генриха VIII