Королева проклятых

Всё это походило на удивительный сон: по знаку королевы в комнате появились две служанки и под руки увлекли Урсулу через анфиладу задрапированных драгоценными тканями комнат в богато обставленную спальню. Они внесли большую медную ванну и, кланяясь ей при каждом своём появлении, принялись носить в вёдрах горячу воду; затем добавили воду какие-то душистые масла, и по комнате разнёсся аромат цветов. Они помогли ей раздеться и усадили растерянную девушку в горячую сладко пахнущую воду и принялись тереть её мыльной мочалкой, переговариваясь и перебрасываясь шутками. А Урсула боялась пошевелиться, гадая, в какой миг растает это золотое видение: в доме барона Морли еженедельную лохань с горячей водой служанки делили на всех, а ещё раньше девушке приходилось довольствоваться не самыми грязными заводями Темзы, но никогда она даже представить себе не могла, что медная ванна будет наполняться специально для неё, что её рыжие волосы будут бережно мыть чужие руки, что окружать её будет подобное великолепие. Она нищенка, бродяжка, беспризорная танцовщица…дочь королевы, если то, что сказал тот мужчина, хотя бы вполовину правда. Рука Урсулы сама собой нашла висящий на шее медальон и стиснула украшение с такой силой, что сапфир, вероятно, оставил след на её ладони. Безликие прежде буквы «Е» и «Р», которым она никогда-то и значения не придавала, совершенно неожиданно обратились в настоящие имена реальных людей…её родителей…королевы и… Граф Лестер, так его зовут. Стоя рядом с королевой, он всем своим видом походил на короля, но даже они, уличные крысы в своих норах, знали, что в Англии нет короля – одна только королева. Когда с мытьём было покончено, а вода начала остывать, служанки помогли ей выбраться из ванны, завернули в нагретое полотенце и подали ей тонкую расшитую рубашку, а следом и тёплый халат. В очаге, который сам по себе был настоящим произведением искусства, весело трещал огонь, заливая комнату теплом и золотистым светом. Язык плохо слушался Урсулу, но она заставила себя поблагодарить женщин и, запинаясь, попросила их оставить её одну. Должно быть, они удивились несмелым словам девушки, но всё-таки ушли, тихо прикрыв за собой расписанную яркими красками дверь. Урсула сжала в пальцах ткань рубашки, наслаждаясь мягкостью дорогого полотна. Когда она была маленькой, то мечтала, как её родители найдут её, её мать непременно окажется прекрасной принцессой, а отец – богатым вельможей вроде графа Лестера. Потом перестала. Потом она поняла, что она – ещё одно дитя улицы, оборванное, обовшивевшее, полуголодное и не нужное ни единому живому существу. Правда, у неё был ещё Хьюго, любивший её как родную – не каждым детям-бродягам так везёт. А потом, когда Хьюго не стало, она вдруг нашла для себя новый дом – и это тоже была большая удача. Тогда она уже и думать забыла о своих родителях и о глупых детских мечтах; она по-прежнему не снимала свою подвеску, но лишь потому, что о том просил Хьюго. Кто бы мог подумать, что именно теперь судьба столкнёт Урсулу с её матерью и отцом?! Перекатывая на ладони обрамлённый в золото сапфир и заворожено любуясь искрящимися гранями, девушка думала о том, почему же её родители от неё отказались. Ведь мать её – королева, а отец – влиятельный лорд. Говоря с нею, мужчина держался отстранённо и степенно, но вот королева своих эмоций не сдерживала. Урсула даже почти поверила, что её мать любит её. Почему же она отказалась от неё в таком случае? Испугалась? Поняла, что побочное дитя ей не нужно? В любом случае у них было много возможностей избавиться от нежеланного ребёнка, не выбрасывая его на улицу. Но вдруг Урсула вспомнила тень, набежавшую на лицо королевы, когда она сказала, что Хьюго нашёл её на мостовой в холодный зимний день. Королева Елизавета будто бы удивилась и разозлилась – но она слишком хорошо владела собой, и через мгновение на белом лице её не осталось и следа от былого негодования. Должно быть, леди Анна обыскалась её, а леди Френсис уже подыскивает ей замену. Она отлично понимала, что, если только всё происходящее ей не снится, к ним она больше никогда не вернётся, и от этой мысли ей вдруг стало невыносимо печально; девушка успела полюбить свою работу, теперь, к тому же, не такую уж и тяжёлую, и людей, с которыми в доме Морли свела её судьба. Вдруг Урсула вспомнила об Эдварде, спящем где-то в этом дворце, и на глаза её навернулись непрошенные слёзы. Как бы ей хотелось, чтобы он видел её сейчас, чтобы мог разделить с нею её радость и волнение! Но это невозможно, а теперь, вероятно, она и вовсе сможет видеть его лишь издали: Урсула теперь всё равно что принцесса, а Эдвард Коллтон… Ещё сегодня утром он был её хозяином, а теперь не сможет даже заговорить с нею. Одна слезинка затрепетала на ресницах девушки, затем вторая, и она ощутила влагу на своих щеках; ночами она мечтала о каком-нибудь волшебстве, которое бы возвысило её так, чтобы она стала достойна молодого господина, а теперь, когда волшебство это свершилось, Урсула поняла, что громадная пропасть, лежащая между ними, никуда не исчезла. Возможно, она даже стала ещё шире. Тихий стук в дверь заставил её подскочить на месте. Поспешно утерев слёзы, она тихо отозвалась. Дверь отворилась, впуская в комнату королеву, одетую в зелёный с серебристым шитьём бархат. Только тогда девушка поняла, что всё ещё стоит как вкопанная посреди спальни и спешно присела на огромную, застланную стёганым одеялом и мехами кровать. По правде сказать, Урсула бы хотела сейчас побыть одна, как следует понять всё, что с ней произошло, но королева – не служанка, её не прогонишь. И к тому же…она её мать. Девушка пригляделась к высокой рыжеволосой женщине, ища знакомые по отражению в лужах и медных котлах черты, но всё было тщетно. Единственным, что роднило их, были ярко-рыжие волосы. Да ещё глаза – у королевы Елизаветы глаза были тоже зелёные, словно мох. Она не могла себя заставить долго смотреть королеве в лицо, но и та, кажется, тоже робела перед Урсулой. Но девушка всё-таки решилась первой: кашлянув, она тихо произнесла: - Вы…вы уверены в том...в том, что сказали мне? Ваше Величество, - поспешно добавила она, испугавшись собственной дерзости. Когда Елизавета подняла на неё взгляд, на губах женщины играла мягкая улыбка, а глаза светились счастьем. - В том, что ты моя дочь? – в устах женщины эти слова звучали убедительнее, однако Урсуле всё ещё казалось, что её вот-вот грубо выдернут из этого волшебного сна, где она обрела семью. – Уверена, как ни в чём другом… - чуть помедлив, она тихо прибавила: - Урсула… Я вижу в тебе своё собственное отражение и отражение моего отца… У тебя его глаза, и рыжие волосы… - тряхнув своими медными локонами, женщина неожиданно громко и задорно рассмеялась. – А если бы этого мне не хватило, то твой медальон говорит обо всём лучше любых слов. Роберт, - губы её тронула тёплая улыбка, - подарил мне его, когда узнал, что я ношу тебя под сердцем, - для взрослой женщины и, к тому же, королевы она неожиданно ярко и быстро краснела, - а я решила, что он должен принадлежать тебе. А если бы и его не было…едва ты переступила порог, моё сердце сказало мне всё. Она как будто бы любила её. Даже не зная, никогда не видя в лицо… Сейчас королева говорила с ней так, словно такие вечерние беседы были для них привычными, как будто она была той, кого Елизавета с младенчества укачивала в колыбели. Урсула чувствовала, что слова Елизаветы идут от сердца, но всё ещё не могла заставить себя вполне доверять им. Если она поверит, откроет своё сердце, а потом обнаружится, что всё сказанное здесь – ошибка…Урсуле этого не пережить: её сердце разорвётся, не вынеся этой чудовищной боли. Вопрос, мучивший её, сорвался с губ: - Почему вы оставили меня? Грозовая туча набежала на красивое лицо Елизаветы. - Будь моя воля, ты бы росла рядом со мной, в этих комнатах, - она махнула рукой на великолепное убранство спальни так, словно оно ничего не стоило. – Если бы ты только родилась на год позже, всё было бы по-другому. Моя сестра…королева Мария…мы с ней и без того не ладили, а рождение у меня внебрачного ребёнка, когда у самой Мэри не было наследников… - королева покачала головой. – Должно быть, она совсем обезумела от ненависти ко мне, раз решилась на такое, - тихо сказала она, обращаясь будто бы не к Урсуле, а к собственным мыслям или призраку сестры. Затем она снова взглянула на дочь: - тебя должны были отдать на воспитание в хорошую состоятельную семью. Она клялась мне, что тебе там будет хорошо, что ты ни в чём не будешь нуждаться, но вместо этого… - на несколько мгновений, пока она пыталась совладать со своими чувствами, в комнате повисла тишина. – Я хотела назвать тебя Анной, но они не позволили бы мне: так звали мою мать. Анна. Урсула попробовала примериться к этому имени, представить, что всю её жизнь её могли бы звать так. Это было…странно, словно ей пошили красивую одежду, только не по её мерке, и заставляют носить. Красивое имя, имя, данное в честь королевы…но не её. Её Хьюго звал Урсулой, и все другие тоже, а теперь оно, кажется, останется единственным, что было у неё от прежней жизни, где она была по-своему, по-простому счастлива. Она не хотела отдавать это ощущение свободы, пусть теперь и призрачное. Никому, даже собственной матери. Даже королеве. Елизавета сделала несколько несмелых маленьких шажков и прикоснулась к рыжим локонам дочки. Больше всего Урсула сейчас напоминала ей дикую птаху, пойманную в золотую клетку, - она почти слышала, как дробно стучит её юное сердечко. Но в глубине зелёных глаз раз и другой полыхнуло знакомое королеве пламя, и сердце королевы отозвалось на его отблеск. Появление Урсулы прямо на пороге её покоев показалось женщине поистине божественным провидением, и Елизавета дала себе обещание поставить сотню свечей в капелле дворца. А ещё никогда больше не отпускать от себя свою дочь. Она хотела бы говорить с нею всю ночь, слово за словом по крупицам узнавая своё дитя, такое родное и незнакомое одновременно, но на хорошеньком личике Урсулы так явственно проступили следы усталости, что королеве пришлось отказаться от своих желаний. Завтра они смогут наговориться. И послезавтра тоже. Теперь у них дни, недели и годы на то, чтобы узнать друг друга. Некуда спешить. - Ты устала, - мягко произнесла она, несмело коснувшись губами веснушчатой щеки девушки, - и проголодалась, должно быть. Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ужин прямо сюда. Сегодня ты останешься в этой комнате, а завтра я велю приготовить тебе другие покои, более достойные… Отдыхай. Мы поговорим с тобой завтра – я непременно хочу узнать, как ты жила все эти годы. Урсула поджала губы, но кивнула, понимая, что спорить с королевой крайне неразумно. Сама-то она была уверена, что правда о жизни её дочери отнюдь не порадует Елизавету. Она ведь наверняка ждёт маленькую принцессу, пусть испуганную, но утончённую и благородную, а получила нищенку, бродягу, неграмотную посудомойку. В какой-то короткий миг девушка даже хотела тотчас раскрыть королеве эту неприглядную правду, чтобы королева не ждала от неё того, чего у Урсулы не было, но почему-то не смогла. Возможно, потому, что в зелёных глазах её матери лучилось неподдельное счастье, и девушка не смогла так просто растоптать его. Она знала, что королева ещё успеет разочароваться в своей потерянной дочери, но решила дать ей хоть несколько часов чистого счастья. По велению королевы ей принесли ужин: ароматный белый хлеб, масло, густой суп из тыквы и баранины, перепелов, оленину, дивно пахнущие фрукты. Непривычная к тому, чтобы ей прислуживали, девушка попросила служанок выйти и только тогда принялась за еду. Даже в самых волшебных своих снах она не могла представить себе, что человек может приготовить что-то настолько вкусно, но повара королевы Елизаветы, вероятно, владели старой, всеми забытой магией. И всё же, жуя мягкое мясо и запивая его сладким разбавленным вином, Урсула не могла не думать о том, что где-то внизу, на задымлённой и звенящей десятками резких голосов кухне её ждала миска ячменной похлёбки и ломоть изрядно зачерствевшего чёрного хлеба. Возможно, барон Морли даже отрядил кого-то на её поиски, а, может, все в семье Коллтонов позабыли о ней – она ведь служила им не так уж и долго, и любая другая девчонка не хуже неё могла бы зашнуровывать корсеты господским дочкам да завивать волосы. Сами собой её мысли вновь вернулись к Эдварду, и кусок оленины комом стал в её горле. Аппетит разом пропал, настроение испортилось, и смертельная усталость вдруг навалилась на неё, выжимая горькие слёзы из глаз. Отодвинув от себя драгоценную посуду, Урсула калачиком свернулась под грудой тёплых одеял и провалилась в глубокий сон без сновидений.

***

- Посмотри, как она красива, - восторженно прошептала она. От огня, полыхавшего ещё недавно в камине, остались лишь кроваво-красные уголья, но, если вглядываться во тьму тщательнее, можно было различить силуэт спящей девушки и даже медный отблеск её кудрей, но черты лица, изгибы фигуры всё же терялись во мраке. Однако Елизавете темнота не мешала: казалось, она так хорошо запечатлела в своей памяти образ их дочери, что ей даже не требовалось видеть Урсулу, чтобы восхищаться ею. Она дождалась под дверью её спальни, пока девушка уснула, а затем послала за Робертом и ввела его в погружённую в полутьму комнату. Так они и стояли здесь, пока не оплыли последние свечи в серебряных подсвечниках, да не погасло пламя в очаге. - Бесспорно, красива, - разве может быть некрасивой дочь такой женщины, как его королева? От себя в облике Урсулы Роберт не нашёл ничего. – Но ты не можешь всю ночь смотреть на неё, Элайза. Тебе нужно поспать. Ты обещала своим придворным праздник, ты обещала своим верным людям представление ко Двору; нельзя разбрасываться преданными союзниками, нельзя отказываться от своих обещаний им. Королева лишь фыркнула в ответ на его слова, словно девчонка. Тогда он попробовал переменить тактику. - И потом, Урсула, - Анна, её следует называть Анной, - никуда отсюда не денется. Лестер почувствовал, как напряглась Елизавета в его объятиях. Порой он не знал, кто перед ним: его возлюбленная, милая и ласковая, или же непреклонная, гордая королева. Он часто боялся даже прикоснуться к ней, не желая вызвать её гнев, но сегодня Елизавета позволила ему обнимать её у кровати их общей дочери. Она перестала быть королевой, а он – лордом, и они оба превратились в родителей, вновь обретших своё потерянное дитя. После некоторого молчания королева отозвалась, и в голосе её отчётливо слышался страх: - Мне так хочется поверить, что больше мы её не потеряем. Поверить не могу, Роберт, что она с нами. - С нами, - эхом отозвался Дадли. Они постояли ещё немного; Елизавета смотрела на дочь, а он – на затухающий жар углей в камине. Когда исчезли и красные искры, он снова заговорил: - Идём, Элайза. Он ждал, что она вновь заспорит, но королева подчинилась ему и позволила себя увести. После тьмы спальни Урсулы свечи, горящие в будуаре Елизаветы, показались нестерпимо яркими. Роберт зажмурился и потряс головой. По его подсчётам время близилось к полуночи. - Как ты её нашёл? – она не стала вызывать слуг и сама налила вина ему и себе. – Ты не говорил. Мужчина вздохнул. Ему вовсе не хотелось раскрывать ей эту часть истории, мрачную и гадкую, но Роберт достаточно хорошо знал свою королеву, чтобы понять, что она не отступится, пока не получит правды. И тогда, собрав всё своё мужество, он ответил: - Я отбил её у какого-то насильника в одном из переходов дворца, - говоря это, Роберт не смотрел на женщину, но отчётливо услышал, как она протяжно выдохнула сквозь сжатые зубы. – Сейчас уже и не вспомню, в каком. - Кто это был? – ярость, клокочущая в груди королевы, просачивалась в её слова. - Понятия не имею. Он поклонился мне, пролепетал что-то нечленораздельное и был таков, - он действительно не запомнил лица того негодяя, и, если бы перед ним сейчас поставили всех мужчин Уайтхолла, он не узнал бы его. – Тогда я думал, что спас от бесчестья просто чью-то служанку. До тех пор, пока не увидел сапфир… Глядя на трепещущий огонёк свечи, Елизавета залпом допила вино. Дадли хорошо знал, что королева не привыкла сдерживать свой гнев, но сейчас она, вероятно, была слишком потрясена для того, чтобы дать выход чувствам, обуревавшим её. - Мэри, ох Мэри… - после короткого молчания процедила она. – Любезная моя сестрица… Она так часто и подолгу молилась, словно на душе её была не одна сотня грехов, которые она спешила замолить… Молилась ли она после того, как приказала выбросить на улицу мою дочь? Свою племянницу! Внучку нашего отца! – яростно выкрикнула она и тут же снова тихо и почти спокойно спросила: - как думаешь? Урсула ведь сама сказала, что её «нашли»… Господь милосердный, а ведь если бы её отправили туда, куда обещала Мария, она бы ни за что не стала служанкой и лёгкой добычей для мерзавцев. Роберт промолчал, в душе соглашаясь с Елизаветой. Отдать подобный приказ – всё равно, что собственноручно казнить младенца; слишком жестоко даже для бывалого солдата с окаменевшим сердцем, а для такой богобоязненной особы, какой была сестра и предшественница Элайзы, и вовсе дело неслыханное. Должно быть, на этот шаг Марию толкнуло крайнее отчаяние. Дадли без труда вспомнил те наполненные тревогой и грязными интригами годы: трон под Марией шатался всё больше и больше; там и тут люди требовали в наследницы своей королеве Елизавету, а своих детей у Марии не было; даже Филипп и его испанцы под конец отвернулись от королевы, а ведь они-то и были её главной опорой. Сложно представить было, в какую ярость пришла королева, узнав, что её нелюбимая сестра родила здоровую девочку. - Роберт, она сказала «в монастыре близ Лондонского моста»… Я не понимаю, - королева нахмурилась и потрясла головой. – Мой отец упразднил монастыри ещё когда я была ребёнком. Не могу представить, чтобы в Лондоне могла сохраниться хоть самая захудалая обитель – милорд Кромвель* был крайне щепетилен в этом вопросе. Мужчина устало прикрыл глаза. Она, конечно, имела право знать, она ведь мать и королева, но… Эта правда была слишком жестокой, недостойной её ушей. Ему лишь догадываться оставалось, какую боль причинит Елизавете весть о том, где росла и воспитывалась её дочь. Монастырь святого Джозефа у Лондонского моста никогда не был «захудалой обителью» - небольшое, но величественное здание, вознёсшее свои шпили к серым небесам. Острые шпили его давно обломались, цветные стёкла высыпались, а каменные стены рушились всё больше с каждым годом. Но величие своё он не утратил. Давным-давно изгнав оттуда монахов, отец Елизаветы отдал монастырь и все его владения Сеймурам, родне своей третьей жены. Но Сеймуры пали, смута поглотила Англию, и в наступившей неразберихе никому не было дела до разрушающегося монастыря. Возможно, монастырскими угодьями и посейчас владел кто-то из придворных Елизаветы, но само здание обители, мрачное и безмолвное, больше никого не интересовало. И тогда им завладели нищие. Уже лет двадцать место это пользовалось самой дурной славой, ибо обитали там самые худшие отбросы общества. А его дочь выросла там… - Роберт? – обеспокоенный голос королевы вернул его к реальности. А он уже и забыл, что по его лицу она читает, как по открытой книге. - Элайза, тот монастырь давно закрыт, разграблен и разрушен, - мужчина решил обойтись без долгих предисловий, - но не необитаем… Уже много лет эта когда-то благочестивая обитель – худшая головная боль лорда-мэра и всей городской стражи, - королева смотрела на него выжидающе, - потому что давно стала приютом для худшего сброда Лондона… Граф Лестер так надеялся, что ему не придётся говорить обо всём прямо, но Елизавета молчала, непонимающе глядя на него. - Урсула выросла там, Элайза, среди воров, убийц и мерзавцев. Может быть, она была воровкой, может быть, попрошайкой, а, может… - слова, готовые сорваться с его губ, были слишком ужасны, чтобы произносить их вслух. И тогда она поняла. Неверие и горе отразились в глазах королевы, и Роберт испугался, как бы она не потеряла сознание. Но Елизавета была сильной, и лишь мертвенная бледность выдала ужас, который охватил королеву. - Не верю… Не верю тебе… - прошептала она. – Ни единому слову… Этого не может быть! Не может! Ты лжец, Роберт, лжец! – закричала она. Он стремительно шагнул к возлюбленной и схватил её в охапку, укачивая, как ребёнка. По щекам королевы текли слёзы и впитывались в бархат его камзола, ногти женщины впились в его ладони, когда она сжала его руки в своих, но Роберт не чувствовал боли. Своей боли, во всяком случае, - её затмила боль Елизаветы. - Это всё Мария… - исступлённо шептала она. – Ненавижу её… Будь она проклята… Прошло немало времени прежде, чем Елизавета успокоилась. Она вытерла слёзы и, сев в кресло, распрямила спину; пальцы королевы с такой силой впились в золоченые подлокотники, что костяшки побелели. - Что ты думаешь делать дальше, Элайза? – осторожно спросил Дадли. Возможно, не стоило теперь затрагивать эту тему, но он не мог молчать о том, что так сильно волновало его. С появлением Урсулы при Дворе не только над их с Елизаветой жизнями нависла угроза, но и над жизнью их дочери. Захочет ли Англия видеть своей королевой опозоренную рождением бастарда женщину? Захотят ли люди себе в королевы незаконнорожденную? Сердце в его груди стучало тревожно, словно набат. – Надеюсь, ты не намерена теперь всё время держать Урсулу в задних комнатах. Кто-нибудь увидит её, и тогда пойдут слухи… Может быть, войны, болезни и голод и могли пошатнуть трон, но не меньше их могли пошатнуть престол сплетни. Елизавета вскинула голову, и в глазах её Роберт к своему отчаянию увидел вызов. Вызов ему, Тайному Совету, всей Англии – и жестокой судьбе прежде всего. - Чего я точно не собираюсь делать, так это расставаться с нею. - Ей нужно имя, Элайза. Имя, к которому никто не мог бы придраться. - У неё оно есть, Роберт. Анна Дадли, твоя племянница. Забыл? - Это не так, - тихо ответил он. Глаза королевы странно блеснули. - Только для нас с тобой. Для остальных же… Вызови сэра Эдмунда, вели ему рассказывать в каждой таверне о том, что он вернул тебе дочь твоего брата. Дай ему кошель с золотом, пусть потрясает им на всех углах, покупает выпивку всем вокруг – так его охотнее станут слушать. Когда эти новости дойдут до осведомителей моих врагов, когда послы Франции и Испании понесут эти вести через море своим хозяевам, когда об этом станут сплетничать за вышиванием дамы моей чёртовой кузины, тогда мы все будем в безопасности. Я сделаю её своей фрейлиной, и никому даже в голову не придёт удивляться. И тогда я смогу никогда не расставаться с нею. Это была неплохая идея, ему пришлось признать это, однако… - Её имя всё равно свяжут с моим. Едва ли это пойдёт тебе на пользу… Королева ухмыльнулась. - Некоторым покажется полезным, если я передам трон сыну Марии Стюарт или ей самой, но этому не бывать. Плевать мне на то, что подумают или скажут другие. У тебя есть другая идея? - Чем дальше она будет от Двора, тем… Елизавета мгновенно ощетинилась. - Её место здесь – она принцесса, пусть не по имени, но по крови, внучка и правнучка королей и лордов. Прикажешь мне выдать её замуж за какого-нибудь мелкого землевладельца и отослать прочь, чтобы больше никогда не видеть? Так вот, никогда этому не бывать! Слышишь?! Дадли устало потёр переносицу. От мигающего света догорающих свечей болели глаза. Чёрт его дёрнул спорить с Елизаветой! Она была так же упряма, как её покойный батюшка – говорили, что каждому, кто сомневался в том, что король Генрих был её отцом, было достаточно только вспомнить, как упрям был король и как быстро гневался. По правде сказать, Роберт действительно думал, что лучшее, что могла сделать Элайза для их дочери, это выдать её замуж за хорошего человека, устроить её жизнь и никогда не впутывать её в паутину дворцовых интриг. Но у Елизаветы на сей счёт было иное мнение. - Как пожелаешь. Я лишь хочу, чтобы она была в безопасности. И ты тоже. Королева как будто смягчилась. - Она в безопасности здесь, со мной. А я в безопасности с тобой, Роберт. ______________________________________________________ * Томас Кромвель - английский государственный деятель, первый советник Генриха VIII в 1532—1540 годах, главный идеолог Английской Реформации, один из основоположников англиканства.