Улицы Лондона полны сюрпризов. В сумерках здесь запросто можно встретить дьявола.(с)
Пёстрые звёздочки замелькали у неё перед глазами, когда Елизавета поставила ногу в стремя. Она тотчас вновь стала на землю, снова обретая равновесие, и наклонилась поправить ремешок на туфельке, как бы невзначай придерживаясь рукой за золочёное стремя. Исподтишка наблюдая за своей свитой, королева с облегчением увидела, что никто не заметил этого. Любые признаки слабости сейчас были ей ни к чему; слабый король – слишком лёгкая мишень, а если это бездетная стареющая королева – и того легче. Она до сих пор как наяву ощущала, как зашатался её трон, а пролежи она в лихорадке ещё несколько дней, смогла бы пересчитать предателей по головам. Люди склонны к предательству и, почувствовав чужую слабость, быстро забывают обо всех своих клятвах. Она слишком часто видела, как это случалось с другими – с её отцом, братом, сестрой, даже с этой девочкой, леди Джейн Грей*, которая, Господь свидетель, за девять дней своего царствования едва ли успела нажить себе врагов. Елизавета ещё слишком хорошо помнила, как выносила приговоры участникам летнего заговора, и радовалась, что ей не пришлось снова делать это. Идея поездки принадлежала Роберту, и её лекари пришли в ужас, когда он её озвучил, и прямо заявили ему и Елизавете, что он явно хочет её смерти, раз решился вытащить ещё не до конца окрепшую королеву на раскисшие, по-зимнему слякотные улицы Лондона. Но Елизавета понимала, что это необходимо, если она хочет пресечь все слухи о своей смерти или бегстве. А теперь, когда для него не остался незамеченным этот приступ слабости королевы, Роберт уже жалел о своей настойчивости и о своём красноречии, к которому он прибегнул, убеждая Елизавету отправиться на улицы Лондона. Что, если она ещё и впрямь недостаточно окрепла, и ей станет дурно прямо на глазах у сотен людей? Дадли не тешил себя иллюзиями: сложно даже вообразить, сколько весточек тут же отправится к шотландской королеве, подбадривая её и укрепляя в мысли, что английский трон вот-вот достанется ей. Но он так же знал Елизавету, её упрямство и привычку идти до конца, чего бы это ни стоило; теперь, стоя у лошади в переполненном дворе, она ни за что на свете не откажется от этой идеи, даже если жить ей останется считанные минуты. Оставалось только гадать, сколько ещё придворных заметили, что королеве нездоровится, и сколько среди этих откровенных льстецов шпионов и предателей. С момента, когда Элайза слегла с лихорадкой, его не покидало нервирующее ощущение, будто он опасно балансирует на острие ножа. Он надеялся, что оно растает, когда Елизавета выздоровеет, но этого не случилось; он по-прежнему чувствовал себя так, словно он окружён врагами, и в мире у него нет ни единого друга, ни единой родной души, кроме Елизаветы, да вот теперь ещё и его дочери. Ко всему прочему, его нервировало постоянное присутствие Урсулы подле королевы: благодарение Господу, чертами лица девушка пошла в его мать, но рыжие тюдоровские волосы и живые светлые глаза Плантагенетов выдали бы её происхождение любому, кто удосужился бы присмотреться и был бы настолько дерзок, чтобы заподозрить свою королеву в адюльтере. Роберт понимал, что такое внезапное явление его племянницы из ниоткуда не останется незамеченным, и единичные шепотки уже будоражили придворных. Так, один из друзей Лестера за кубком вина, посмеиваясь, предположил, будто Роберт питает к леди Анне отнюдь не родственные чувства из-за того, что она так напоминает всем королеву в годы её юности. Тогда граф сказался оскорблённым до глубины души, потребовал извинений и получил их, но это был лишь первый тревожный звоночек, первый случай, когда кто-то связал воедино имена Роберта, Елизаветы и Анны. А если Урсула и Елизавета будут находиться рядом на глазах у толпы, сходство станет очевидно десяткам и сотням людей. Девушки суетились подле королевы, которая, наконец, села в седло, поправляя её платье, плащ, гриву белоснежного жеребца, столь любимого Елизаветой. Среди них Роберт заметил и свою дочь. Пробравшись к ней сквозь заполнившую двор возбуждённую толпу, мужчина легонько потянул её за подол платья, незаметно привлекая внимание. Но Урсула ещё не вполне освоила придворное искусство сохранять невозмутимый вид при любых обстоятельствах, поэтому она вскрикнула и резко повернулась к Роберту. Рука её сама собой потянулась к скрытому в складках платья карману, где, он знал, девушка всегда хранила невзрачный, но острый нож, который дал ей её нищий приёмный отец. Граф Лестер подавил приступ раздражения: окружённая роскошью и вниманием королевы и придворных щёголей, Урсула, казалось, продолжала ощущать себя среди враждебных переулков и подворотен. Впрочем, если вспомнить обстоятельства, предшествующие их знакомству… Впрочем, теперь всё переменилось, теперь она была племянницей одного из самых могущественных вельмож страны, фрейлиной королевы, богатой наследницей, но, похоже, приобретённые в её прошлой жизни инстинкты всё ещё жили в ней. Урсуле понадобилось несколько секунд, чтобы опомниться и присесть в подобающем случаю реверансе, но и это было слишком долго. Юные фрейлины королевы обернулись, заулыбались ему, и от самой Елизаветы его появление не укрылось. Взгляд, которым она одарила его с высоты, был невероятно выразительным, в нём смешилось удивление и негодование, и Роберту стоило немалых усилий проигнорировать его. Он знал, что после, когда они останутся наедине, его ждёт хорошая отповедь, но пока что он отвесил королеве низкий поклон и, ухватив покрепче Урсулу за руку, увлёк её за собой прочь из толпы. - Дядя?.. – нарочито громко непонимающе спросила она. Роберт ухмыльнулся: девчонка быстро училась правилам этой игры. Он остановился, когда они оказались у какой-то ниши. Голоса здесь звучали тише и неразборчивее. Урсула встревожено вглядывалась туда, где недалеко от королевы грум придерживал её лошадь. - Послушай, - мужчина даже несколько грубо дёрнул её за руку, привлекая к себе внимание девушки, - мы должны быть осторожны. Тебя не должны видеть рядом с королевой. Ты меня поняла? Словно очнувшись, Урсула удивлённо поглядела на него. - Но Её Величество велела мне ехать рядом с нею, не отставая ни на шаг… Мужчина устало потёр переносицу и покачал головой. Елизавета, подобно своему батюшке, любила бросать вызов и наслаждалась недоумением окружающих, но сейчас она действительно играла с огнём. Любое обвинение в её адрес могло стать роковым, а разве дочь-бастард не веский повод усомниться в нравственности королевы, в дополнение ко всем другим, которые так щедро расточали иноземные правители и католические церковники? Скажи он это самой Элайзе, она бы лишь рассмеялась ему в лицо, но Урсула была молода, неопытна и пуглива, и, похоже, она действительно успела полюбить свою мать и не желала ей зла… - Прошу прощения, милорд, но мне нужно идти. Королева ждёт меня, - она попробовала вырваться из его хватки, но у неё ничего не вышло. Она верно угадала его сопротивление: - разве я могу ослушаться королеву? - Можешь и должна, если это послужит благу Её Величества и всей Англии! – рявкнул Роберт. – Разве ты не понимаешь? Вы с ней так похожи… А то, что она всё время держит тебя подле себя, как свою любимицу, и без того вызывает вопросы и толки. Они взглянут на тебя, на неё, на вас рядом, и лишь круглому дураку не станет ясна правда. Ты знаешь, чем это грозит ей? Нам всем, но прежде всего – ей! Королева-обманщица, королева-прелюбодейка! Её заклеймят позором наши враги в Англии и за морем, и кто знает, не начнётся ли бунт?! Ты ей этого желаешь?! Ты желаешь несчастья и смерти, быть может, своей матери?! На последних словах девушка вздрогнула. Она насупилась, поджала губы, став невероятно похожей на Елизавету, когда та недовольна. Роберт выждал паузу, следя за тем, как меняется выражение лица дочери по мере того, как обрисованные им невзгоды обретали очертания в воображении Урсулы. Голос её, когда она заговорила, был не громче шелеста ветра, а сама она прямо-таки излучала покорность. - Нет, милорд, я люблю Её Величество и желаю ей лишь добра. Но… она так добра ко мне и любит меня, как вы изволили заметить… Как же я могу ослушаться её? Вызвать её гнев? – казалось, девушка вот-вот расплачется. - О, - он улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка была мягкой, отеческой, - нет ничего проще, - с этими словами он нагнулся, взял в руки подол платья Урсулы и дёрнул. Нежный блестящий шёлк треснул, расползаясь. Урсула вскрикнула. Теперь её новое платье было испорчено, но это был и прекрасный предлог, чтобы отстать от королевской процессии. - Ты ещё так неловка, - заметил Роберт, - никто не удивится, если ты порвала платье в этой суматохе. А я завтра пришлю к тебе лучших лондонских портных, чтобы возместить эту утрату, - Урсула рассеянно кивнула, но выражение лица у неё при этом было такое несчастное, что мужчина ощутил прилив жалости. Или это и была та самая отцовская нежность? У него не было детей, и он не знал, каково это, и что должен испытывать… Повинуясь инстинктам, он прикоснулся к щеке дочери, призывая её посмотреть на него. – Она любила тебя все эти годы, не зная даже точно, жива ты или давно умерла. Когда ты предстала пред её очи, эта любовь лишь многократно усилилась. Разве сможет простое непослушание перечеркнуть это? Если ты действительно думаешь так, ты, вероятно, считаешь, что у нашей доброй королевы попросту нет сердца.***
Великолепная королевская процессия растянулась на такое расстояние, что Урсуле не составило никакого труда отыскать её, когда она сменила испорченное платье на подобающий костюм и в сопровождении приставленного к ней грума выбралась на улицы Лондона. Несмотря на то, что придворные без труда пропустили бы юную любимицу королевы к своей повелительнице, девушка нашла себе место в самом хвосте длинной колонны. Даже опасаясь гнева Елизаветы, она следовала советам своего отца, понимая, что он чувствует себя в сложном переплетении интриг и чужих амбиций, и всевозможных противоречивых чувств, которыми бурлит королевский двор так же хорошо, как она ориентировалась в тёмных и сырых лондонских подворотнях. И, на взгляд Урсулы, многие парадные залы королевских дворцов, наполненные алчными великолепными господами, были подчас опаснее вонючей клоаки, в которой она выросла. В бывших владениях Хьюго подчинялись низменным страстям и инстинктам: голоду, похоти, зависти, страху; на любой удар там отвечали ударом ещё более жестоким. При дворе же люди были слишком умны и хитры, они не гнушались использовать слабых, плести свои интриги, подставляя других, и, в конце концов, никто не мог там просто приставить кинжал к чьему-нибудь горлу, чтобы спасти свою жизнь. Урсула, помня о мрачном событии, способствовавшем её знакомству с Робертом Дадли, всё ещё носила на тонкой цепочке подаренный Хьюго простой и неказистый нож, хотя её и защищала милость королевы, но теперь она была не уверена, что сможет пустить его в ход, если на то будет нужда. Угрожать лорду или королевскому советнику – совсем иное дело, чем пытаться отбиться от насильника-стражника или приструнить обнаглевшего молодого бродягу. Неосознанно девушка прикоснулась к своим рыжим волосам, собранным в украшенную жемчугом причёску. Если бы шёл снег или была бы привычная лондонской зиме холодная морось, она могла бы накинуть капюшон плаща, пряча предательскую рыжину, и исполнить волю своей матери, которая желала, чтобы она была рядом. То, как сильно эта великая женщина нуждалась в ней, порой даже пугало Урсулу; Елизавета была в полном восторге от своей дочки, позабыла о её прошлом, и, возможно, забыла бы и об осторожности, если бы на страже её не был бы всегда Роберт Дадли с его холодным трезвым рассудком. А больше всего Урсула боялась навредить своей матери. Поэтому, скрывая любое сходство с королевой, девушка ниже опустила голову, сосредоточившись на том, как её пальцы держали поводья. Верховая езда далась ей легче любых других уроков новой жизни, и всё же она, не привыкшая иметь даже пары целых башмаков, неуверенно чувствовала себя в седле. Она вознесла молчаливую молитву Господу в благодарность за то, что королевская процессия двигалась не быстрее размеренного человеческого шага – быстрой езды Урсула бы не выдержала. Такой темп давал Урсуле возможность рассмотреть улыбающиеся лица горожан, приветствующих свою королеву. Ей было отрадно слышать то, что они говорили о своей повелительнице сейчас, слышать радостные возгласы и благословления; они любили Елизавету и любили её придворных сейчас, невзирая на то, что Урсула много раз слышала от лондонцев, когда жила по ту сторону толпы. Радостные лица плыли мимо неё, и ни на одном Урсула надолго не задерживала взгляд, когда вдруг перед ней мелькнуло до боли знакомое обветренное хмурое лицо. Мелькнуло и тут же пропало. - Том, - тихо сорвалось с её губ. – Том! – опомнившись, уже громче девушка позвала приставленного к ней грума, которого, по счастью, звали точно так же. – Помоги сойти! Юноша удивлённо взглянул на неё, но ничего не сказал, а лишь послушно спрыгнул с седла и придержал коня Урсулы и помог девушке спешиться. Она устремилась в толпу зевак, туда, где только что видела Тома. Что он, безумец, делал на одной из главных улиц города в такой день? Все нищие Лондона испокон веков знали, что во время выезда короля или принцев им следует сидеть по своим норам, если они не хотят закончить свой век в застенках одной из лондонских тюрем. Поглощённая лишь желанием найти его и переброситься парой слов, девушка не слышала умоляющего зова грума. Урсула вступила в ряды горожан, поспешно развязывая висевший на поясе кошелёк. - Именем королевы Елизаветы! – проговаривала она всякий раз, когда совала в чью-нибудь протянутую руку золотую или серебряную монету. - Да правит она долго! Благослови Господь Её Величество! Да здравствует королева Елизавета! – отвечала ей толпа, подставляя и подставляя ладони. Весть о щедрой госпоже и сыплющемся, как из Рога Изобилия, золоте вскоре достигла задних и боковых рядом, и толпа пришла в движение, сдвинулась и заволновалась, засасывая Урсулу всё глубже. А ей только того и нужно было. Вскоре она скрылась от обеспокоенных взглядов Томаса и королевских стражников в колышущемся море рук и голов. Так, раздавая подаяние, она достигла другого края широкой людской реки и вынырнула в одной из подворотен. Здесь ей даже дышалось спокойнее; несмотря на то, что все закоулки, проулки и подворотни Лондона были на одно лицо, выросшая здесь Урсула знала каждый камень, каждую стену. Она могла пройти здесь с закрытыми глазами, вот и сейчас ноги сами несли её в нужном направлении, тогда как со сложными витыми коридорами, коридорчиками и альковами королевских дворцов она всё никак не могла освоиться. На всякий случай девушка выудила из складок платья свой кинжал и приготовилась в любой момент отразить удар – такой, как у неё, наряд обязательно привлечёт бродяг, готовых поживиться даже с риском для собственной жизни. Так она и кралась по полутёмным улочкам, пока её не остановил донёсшийся из-за угла голос. - Тебе здесь нечего делать. Ты только навлечёшь на нас беду. Она вздрогнула и остановилась. В чём-то Том был, безусловно, прав: её слуга очень быстро забьёт тревогу, весть о пропаже леди Анны разлетится по всей длине королевского кортежа, достигнет ушей королевы, непременно достигнет… Что предпримет Елизавета? В её силах разослать на поиски дочери сотни солдат, которые, конечно же, как всегда не станут церемониться с нищими и бродягами. Разве может королева подумать, что Урсула скучает по тем, кто был её семьёй столько лет? А, даже если такая мысль придёт ей в голову, разве Елизавета примет её? Едва ли. Но с тех пор, как Урсула стала жить при Дворе, у неё пропала и малейшая возможность навестить своих старых друзей, ибо любой дворец, в котором останавливалась королева, охранялся лучше Тауэра. Но сегодня представилась удивительная возможность ускользнуть от бдительных взглядов придворных, и Урсула не была намерена упускать её. - Я тебе не враг, Том. Никому из вас я не враг. Я хочу помочь хоть чем-то, если ты позволишь… Он несколько секунд раздумывал, но затем коротко кивнул головой. - Хорошо, идём, - молодой бродяга протянул ей руку, увлекая за собой, и Урсула послушно пошла за ним, хотя его сопровождение ей вовсе не требовалось. Время от времени Том со всё возрастающим интересом поглядывал на свою спутницу. Наконец, не выдержав этих пристальных взглядов, девушка спросила: - Что случилось? - Ты изменилась, очень сильно изменилась, - Урсула поняла, что он имеет в виду её богатое платье и дорогие украшения. – Что, из посудомойки ты стала женой того капитана или его любовницей? – насмешка и горечь звучали в голосе Тома. Девушка вдруг тоже почувствовала горечь от того, что это не так. - Нет, я… - сперва она хотела рассказать ему правду – ему, единственному её другу и поверенному всех немногочисленных тайн юной бродяжки – но потом передумала: мало, кто поверит словам нищего, и Том не из тех, кто легко предаёт чужие секреты, но всё же… Лестер прав: чем меньше людей даже думает о такой безумной возможности, тем лучше. – Меня признал своей племянницей один очень богатый лорд. Том снова окинул её взглядом, теперь более пристальным. Урсуле вдруг стало не по себе от выражения его лица, но затем она напомнила себе, что это всё тот же Том, которого она знала с самого детства. Вот только она уже не та. - Это всё из-за той побрякушки, правда? – взгляд его красноречиво был устремлён на шею девушки, где под массивным золотым ожерельем была почти не видна тонкая цепочка с сапфировым кулоном. – Должно быть, старик что-то знал. - Что ты имеешь в виду? – нахмурилась она. Он ухмыльнулся, и в этой ухмылке Урсуле почудилось презрение. - Хьюго всегда обращался с тобой как с принцессой. Подступиться к тебе было невозможно, он охранял тебя как старый сторожевой пёс… - девушка почувствовала, как у неё сильнее забилось сердце, и хотела было переспросить, но, стоило ей открыть рот, как Том сделал резкий взмах рукой, веля ей замолчать. Теперь он прямо смотрел на неё, скрестив руки на груди; он преграждал ей путь по лабиринту мрачных улочек, словно передумал вести её в мир её прошлого. – Теперь ты оказываешь родственницей какого-то лорда и действительно выглядишь как принцесса. Тебе не кажется, Урсула, что у принцесс, - он буквально выплюнул это слово, как будто оно неприятно жгло ему язык, - и воров должны быть разные миры? - Том, - девушка подошла к своему давнему другу и положила свою руку на его – её белые тонкие пальцы, украшенные кольцами, резко контрастировали с его огрубевшими грязными руками, что ещё больше подчёркивало их различие. Том тоже это заметил, и в его глазах отразился вызов. – Том, я никогда не забуду эту жизнь. Никогда не забуду тебя. Ты, Хьюго и остальные… вы были моей семьёй, а та семья, которую я имею теперь… я почти не знаю их, - она вдруг подумала о том, какую бы боль причинили эти слова её матери-королеве, если бы она могла их слышать. – Я не хочу терять тебя, - совсем тихо добавила она. Урсула ждала, что Том подобреет от этих слов, но бродяга только поморщился, как будто эти слова причинили ему боль. Впрочем, он отошёл с дороги, пропуская её. - Ладно, идём. Кое-кто будет рад видеть тебя, - «но не я», так отчётливо прозвучали эти слова в наступившем молчании. Следуя за ним, девушка кусала губы, не зная, злиться ей на Тома или обижаться. Боль, вызванная его открытым пренебрежением, была сильнее, чем она могла бы ожидать, и это удивило Урсулу. Она знала, что Том считал её предательницей, когда она стала работать у барона Морли, но, похоже, теперь она пала в глазах своего друга окончательно. А Урсула действительно желала помогать им, как никто другой зная, сколько среди «подданных» Тома больных и детей, которые не могут сами защитить себя или добыть себе пропитание и вынуждены полагаться на милость своего некоронованного короля. Конечно, и Хьюго, и Том теперь, как и многие негласные предводители банд до него, в своеобразной манере заботились о слабых, но и эта забота порой была с оттенком жестокости – в мире воров и бродяг не признавали жалости, не любили слабых. Уделом стариков, больных и малышей было попрошайничество, и Урсула прекрасно знала, как мало подавали у церквей и на рынке, а те гроши, которые удавалось украсть у добропорядочных жителей Лондона не всегда делились поровну между всеми многочисленными членами банды. Даже сейчас, после сытного завтрака с королевой Англии, девушка почувствовала такой знакомый голод. И, несмотря на то, что из королевского дворца выбраться было сложнее, чем с кухни Коллтонов, она могла бы помочь своим прежним друзьям больше, чем кто-либо другой. Ранние зимние сумерки уже сгущались над улицами Лондона, когда они, наконец, добрались до обиталища нищих. Том усердно водил Урсулу лабиринтами проулков, пытаясь запутать, словно забыв, что она выросла на этих же улицах. Но девушке это слишком красноречиво сказало о том, что Том больше ей не доверяет. Огромный обветшалый дом был почти пуст, если не считать стайки детей, протянувших худенькие ручонки к пылавшему прямо посреди обеденной, должно быть, залы костру, да нескольких старух, слишком обессиленных старостью, лишениями и болезнями, чтобы встать со своих соломенных постелей. Урсуле показалось, что внутри этих стен холоднее, чем на улице, хотя вряд ли это было так. Девушка поёжилась. Том искоса взглянул на неё и несколько раз выразительно кашлянул, привлекая к ним внимание. Детвора что-то запищала вразнобой, старухи подняли головы, как по команде – Урсула натолкнулась на их безразличные пустые взгляды. Эти несчастные женщины были ей незнакомы, как, впрочем, и дети, и она разочарованно обнаружила, что никого из её старых знакомцев не было. Конечно, все они были на центральных улицах, поближе к околдованной явлением королевы толпе, в надежде поживиться содержимым кошельков зазевавшихся людей; проститутки, как и воры, вышли на охоту в ожидании подвыпивших по случаю этого маленького торжества пажей, грумов и слуг. Привёл бы её сюда Том, если бы притон был переполнен? Разозлившись на него пуще прежнего, она подозвала детей, не глядя стаскивая одно за другим золотые кольца с пальцев. Королева даст ей другие, а если не даст… что за беда? Дети, вопросительно и опасливо косясь на Тома, подошли к ней, несмело подставляя ладони под сыплющийся дождь из золотых безделушек. Том молча взирал на Урсулу, стоя несколько в стороне; взгляд его был отстранённым, словно его вовсе не касалось то, что происходит. Раздав свои украшения и получив сбивчивые благодарности, поскольку ребятишки не понимали, как следует к ней обращаться, Урсула почувствовала некоторое удовлетворение. С видом победительницы она повернулась к Тому, но тут в один из зияющих дверных проёмов заскочил парнишка лет тринадцати. Бросив на девушку, которая среди грязи и нищеты так ярко выделялась, негодующий взгляд, он подбежал к своему предводителю и что-то зашептал ему на ухо, возбуждённо размахивая руками. Том кивнул, нахмурившись, а затем сунул пальцы в рот и издал пронзительный переливчатый свист. Урсула без труда узнала это сигнал, который не раз слышала от Хьюго, от которого у неё всякий раз сердце начинало биться быстрее: облава. Конечно, ей не стоило ожидать, что её исчезновение останется незамеченным, и ей было горько от того, что все подозрения Тома оказались правдивыми. Маленькие оборванцы, как стайка вспугнутых цыплят, бросилась врассыпную, и даже старухи забыли о своих хворях и спешно поднимались со своих лежанок. Она слышала их неразборчивое бормотание и была уверена, что они проклинают её. Сердце Урсулы сжалось от осознания, что вот-вот сюда нагрянут солдаты королевы, и это хлипкое обиталище сгинет в огне так же, как сгинул монастырь святого Джозефа. И всё из-за неё. - Солдаты, - с мрачным удовлетворением следя за бегством нищих, проговорил Том, - этого следовало ожидать. - Уходи, прошу! – взмолилась Урсула, понимая, что не сможет спокойно уснуть, если из-за неё Тома вздёрнут так же, как вздёрнули Хьюго. - Правда? – забытый костерок отразился в его янтарных глазах, и они словно заполыхали живым огнём. – Ты правда переживаешь? Зачем же ты явилась сюда, а? Из-за тебя сюда сейчас явятся солдаты, и что они скажут, увидев тебя со мной? - Уходи, - снова попросила она, - и я уйду. Я не хочу, чтобы кому-нибудь причинили вред, а меньше всего я хочу, чтобы пострадал ты. Я выйду к ним, и солдаты, увидев, что со мной всё в порядке, отступятся. Я сделаю так, что они уйдут, Том. Просто поверь мне. - Я не хочу тебе верить, - огрызнулся он. – Если нас всех перевешают, это будет только на твоей совести, Урсула. Она могла бы и дальше пререкаться с ним, но каждое резкое слово отнимало драгоценное время, которое он мог использовать для побега. Поэтому девушка решительно повернулась на каблуках и зашагала туда, откуда доносилась тяжёлая поступь солдат, их негромкие перекликания. Не сумев удержаться, Урсула оглянулась, но Тома уже и след простыл. Тогда от сердца у неё немного отлегло. Наступившая темнота не была ей помехой, она прекрасно ориентировалась в сложном переплетении улочек, идя прямо на звук голосов и отсветы факельного огня. Девушка вынырнула из-за угла как раз тогда, когда кто-то отдал приказ прочесать все ближайшие улицы и сровнять с землёй всё, что покажется подозрительным. Она не сразу узнала этот голос, приобретший новый властный оттенок; лишь оказавшись у морды злого громадного коня, Урсула подняла голову и увидела над собой Эдварда. Сердце девушки болезненно сжалось: конечно, он ведь был капитаном городской стражи, как это она не подумала, что на её поиски отправят его?! Она почувствовала, как румянец заливает её щёки, и понадеялась, что во тьме Эдвард этого не заметит. В свете факелов его лицо казалось почти неживым, а взгляд – отсутствующим. Он легонько склонил голову в знак почтения. - Отставить! – гаркнул он своим подчинённым. А затем он обратился к Урсуле: - милорд ваш дядя сильно волновался, леди Анна. Эти районы небезопасны даже днём, а особенно ночью и для такой молодой и прекрасной особы, - даже в этих словах не было ничего настоящего. Ей показалось, что во взгляде Эдварда она слышит разочарование. – У меня есть приказ доставить вас во дворец. - Я с удовольствием подчинюсь, - Урсула закусила губу, предвкушая долгую поездку до дворца на седле впереди него. Она не видела Эдварда с того самого дня, когда Елизавета так сильно облагодетельствовала его и его родных, и сильно соскучилась по нему. Но лицо молодого человека осталось такой же непроницаемой маской. По его знаку один из солдат подвёл Урсуле другую лошадь, и девушке ничего не осталось, кроме как усесться в седло и последовать за Эдвардом. Глаза её жгли слёзы, она корила судьбу за то, что она допустила такую ужасно неловкую встречу с Эдвардом в лондонских подворотнях. Это было совсем непохоже на их первую встречу, и Урсула не представляла, что чувствует сейчас сэр Коллтон, обнаружив племянницу графа Лестера в нескольких минутах ходьбы от самого опасного притона города. _____________________________________ *Джейн Грей - королева Англии, наследница Эдуарда IV, предшественница Марии Тюдор. Её царствование продлилось девять дней.