Королева проклятых

И нашёл я, что горче смерти женщина, потому что она – сеть, и сердце её – силки, руки ей – оковы. Екклесиаст,7,26

Елизавета пристально – пристальнее, быть может, чем следовало бы – разглядывала молодого солдата. Ладный, статный и красивый, с горделиво прямой спиной, отличной военной выправкой и смелым открытым взглядом серых глаз. Будь она помоложе, не будь у неё Роберта, она, вероятно, и сама увлеклась бы таким красавцем. А что говорить о совсем юной девочке, которую выдернул из грязи, из общества оборванцев и убийц такой вот рыцарь? Урсуле он, должно быть, показался краше любого принца. Королева вздохнула: если спросить её дочь, наверняка та будет отпираться, спорить и злиться, но, увидев Эдварда Коллтона, Елизавета ещё больше убедилась в том, что просьба Урсулы была не случайной. И просто жестом благодарности тоже не была. В первые мгновения, едва рассмотрев сына барона Морли, королева едва не отказала. Материнское ревнивое сердце подсказывало ей, что Урсулу придётся делить с этим молодым мужчиной – если не отдать ему её. Но Елизавета Тюдор уже давно не слушалась одного лишь своего сердца: годы правления и опасности, предшествующие или сопровождающие её царствование, научили её игнорировать сиюминутные желания и порывы, чаще прислушиваться к холодному гласу рассудка. Вот и сейчас он, заглушая ревность, говорил королеве, что дав Эдварду Коллтону должность начальника дворцовой стражи, она, во-первых, порадует дочь, во-вторых, у Урсулы наверняка станет меньше поводов сбежать из дворца, а в-третьих, она будет на виду у королевы и Роберта. Если Урсуле или их отношениям со стороны сэра Эдварда станет что-то угрожать, она всегда может его выставить. Краем глаза она увидела, как Роберт переглянулся с Сесилом. Её первый министр явно не понимал, почему вдруг королева решила сама взглянуть на кандидата на должность начальника стражи: обычно она не интересовалась так сильно делами ежедневной дворцовой жизни. Прежний начальник стражи, правда, был человеком Елизаветы – его она знала всю свою жизнь, однако после отставки сэра Роджера, Сесил полагал, королева удовольствуется тем, что примет предложенную ей Сесилом кандидатуру. Что-то крылось во всём этом – конечно – и благородный лорд Сесил, чуявший тайну, как гончая добычу, пылал раздражением и бессильной яростью, которые пытался скрыть под личной несвойственного ему абсолютного подчинения королеве. Елизавету, по правде сказать, это забавляло: её первый министр был, конечно, человеком незаменимым, без которого она и Англия наверняка бы погибли, но порой Сесил забывал, что он всё же не король и брал на себя слишком много. Это была её маленькая месть, хотя и стыд уже распускался в её груди предательским цветком. - Твоя работа, Лестер? – прошипел Сесил, недовольство так и сквозило в его голосе. – Всё-то ты хочешь, чтобы Её Величество только твои люди окружали, только тебе она принадлежала… Всё это было сказано так, чтобы непременно долетело до слуха Елизаветы – такая уж у Уильяма Сесила была манера доносить своё мнение до ушей своей повелительницы, если выразить его прямо мешал придворный этикет. Елизавета нахмурилась: не очень-то ей нравилось, что её ближайшее окружение думает, будто Роберт вертит ею, как хочет. Будь она чуть менее тверда в своих решениях, Эдвард Коллтон только из-за слов барона Бёрли потерял бы место, которое ещё и не обрёл толком; но Елизавета не привыкла менять своё мнение лишь потому, что кому-то из придворных что-то почудилось. К тому же, сэр Эдвард ей уже немножечко нравился. А Уильяма Сесила позже ждал неприятный для него разговор. Она бросила быстрый взгляд на мужчин – Роберт заметил его, а вот Сесил, пристально наблюдающий за Эдвардом, – нет. Роберт улыбнулся ей одними уголками губ, незаметной мимолётной заговорщической улыбкой, на миг вернувшей её в дни юности, в Хэтфилд, к Кэт Эшли; потом отвернулся к барону Бёрли и пожал плечами, не давая, по сути, никакого ответа на его вопрос. Сесила это, кажется, привело в бешенство, но ему приходилось сдерживаться при королеве. Пока его терпение не лопнуло, и он не расшумелся, Елизавета обратилась к Эдварду Коллтону. - Вы, должно быть, недоумеваете, зачем вас вызвали во дворец сегодня, сэр? Молодой мужчина, до сих пор стоявший прямо и неподвижно, как изваяния, склонил голову. - Истинно так, Ваше Величество. Хоть я и имел честь быть представленным вам, моя должность так далека от двора, что невозможно представить, чтобы я понадобился здесь Вашему Величеству. - Вы скромны – это похвально. – Улыбнулась королева. – Но, поразмыслив, я рассудила, что недостаточно отблагодарила вас за… известную вам услугу. – Она выразительно подняла брови, и Коллтон, поняв её, кивнул. Это понравилось Елизавете: кажется, он умел хранить тайны. – И вот теперь я хочу восполнить это упущение. Видите ли, сэр Роджер Болдуэлл, начальник дворцовой стражи, увы, стал слишком стар, чтобы исполнять свои обязанности. Он отправляется на заслуженный покой, а мне, - тут она притворно вздохнула, - необходимо искать нового человека, которому я могла бы полностью доверять. И тут я вспомнила о вас. Казалось бы, говорить больше ничего не надо было. Тут Эдвард должен был догадаться о милости, оказанной ему, пасть пред нею на колени и от всего сердца поблагодарить. Но он не сделал ничего из этого, лишь глаза его недоумённо расширились, да рот слегка округлился, словно он хотел сказать что-то, да передумал. И теперь уже королева не была уверена, собирается он благодарить её или станет спорить. На помощь, как всегда, пришёл верный Уильям Сесил. - На колени, мальчишка! – подойдя к Эдварду, негромко проговорил он. – Тебе оказана величайшая милость! Благодари! Но Коллтон, недовольно взглянув на барона Бёрли, остался стоять. - Верно ли я понял вас и барона, Ваше Величество? – осторожно поинтересовался он. – Вы жалуете мне место начальница дворцовой стражи? - Да, сэр. Теперь-то он медленно, словно двигаясь во сне, сделал несколько шагов к Елизавете и опустился перед ней на колени. Опустил низко голову. - Откуда же вы знаете меня, о моих способностях? Увы, я не имел возможности продемонстрировать своё рвение Вашему Величеству. - Мне дали великолепные рекомендации. Так что, сэр Эдвард Коллтон, вы принимаете моё предложение? – весело спросила королева, понимая, что он не посмеет отказать. Он поднял на неё взгляд, всё ещё светящийся недоверием, но в нём была и благодарность. - Разве могу я отказаться от подобной чести? Я сделаю всё, чтобы быть достойным вашего доверия, чтобы вы никогда в жизни не пожалели о том, что предложили мне эту должность, - выдохнул молодой мужчина. Уильям Сесил удовлетворённо кивнул. Позже он наверняка подступится к парню с вопросами, но, похоже, Эдвард Коллтон уже начал завоёвывать и это старое недоверчивое сердце. Елизавета победоносно улыбнулась. Она хотела бы видеть лицо Урсулы сейчас. *** Выйдя из зала, Эдвард несколько раз глубоко вдохнул, собираясь с мыслями. От волнения и неожиданных крутых перемен в его жизни, казалось, даже голова закружилась. Он зло ущипнул себя за кисть и кивнул в ответ на укол боли; хорош же начальник королевской стражи, который становился сам не свой от близости королевы и её ближайших сановников. Сэр Роджер казался таким невозмутимым и спокойным, и Эдварду до него было далеко – он со стыдом вспоминал, как едва ли не стал спорить с королевой. Настоящий дурак! И то, что он был ошеломлён и растерян из-за неожиданно свалившихся на него почестей, не будет ему оправданием. Он сам бы не принял его. Но сэр Роджер, казалось, понимал Эдварда лучше, чем кто-либо другой, и не был к Коллтону так строг, как он был сам к себе. Это он, посмеиваясь, предложил Эдварду полчаса прогуляться, проветрить голову, прежде чем отправиться в казармы стражи, чтобы познакомиться с подчинёнными и передать все дела и всю ответственность. И это предложение, видит Бог, оказалось как нельзя кстати. Когда в их доме появился королевский гонец, его мать и отец, и он сам не знали, что и думать. Они ведь не успели ещё в полной мере насладиться недавними милостями, которыми их облагодетельствовала королева, и полагали, что следующий визит ко двору кого-то из Коллтонов будет очень нескоро. Гонец остался глух к их расспросам, лишь пожал плечами и передал письмо с лаконичным приказом Эдварду Коллтону явиться в Уайтхолл, где остановился двор королевы Елизаветы. С той самой минуты у него не было ни одного спокойного мгновения: награждать его пока что было не за что, и Эдвард очень надеялся, что и карать тоже. Единственное, что приходило ему в голову – недавние ночные поиски Урсулы – леди Анны Дадли. Но едва ли дело было в этом; Роберт Дадли, конечно, мог бы и поблагодарить его но едва ли королева стала бы делать это за своего фаворита. Теперь-то всё встало на свои места и превзошло самые смелые ожидания Эдварда. До сегодняшнего дня его ждала ничем не примечательная жизнь: служба, может быть, кое-какое повышение через несколько лет, баронство – в своё время. Несмотря на титул, Морли никогда не были слишком богаты и вряд ли могли разбогатеть. Честная служба вдали от глаз сильных мира сего – вот, что ждало бы его, если бы каким-то чудом однажды в подворотне он не повстречался бы с этим прекрасным графским найдёнышем. И для его семьи наверняка всё изменится: отец ещё не стар и может получить новый пост на королевской службе, да и сёстры начальника королевской стражи вполне могут рассчитывать на партии получше, чем сёстры простого капитана городских стражников. Об этом все они едва ли могли и мечтать. А плата казалась Эдварду ничтожной: его сердце, которое он раз и навсегда отдал Урсуле. Когда он вышел из залы, в которой королева давала аудиенцию, в коридорах было множество людей, но погружённый в раздумья, Эдвард зашёл в какое-то малолюдное крыло. Вернее, здесь вообще никого не было, и несколько светильников погасло – видно, этим коридором пользовались мало, и слуги здесь были забывчивы и небрежны. Но, несмотря на пустынность коридора, у Эдварда возникло слишком острое ощущение чьего-то присутствия. Он мог бы списать это на волнение, но его инстинкты были слишком сильными, чтобы он мог не доверять им. Словно бы в подтверждение того, что разум его вполне ясный, и Эдвард может ему доверять, в тишине коридора раздался шорох шёлка. Эдвард сказал себе, что среди бела дня да в королевском дворце, полном вооружённой стражи, такой незначительной фигуре, как он, едва ли что-то угрожает, но тут же напомнил себе, что королевский дворец – рассадник интриг и заговоров, поле безоружной, бескровной, но жестокой битвы дипломатических и личных интересов; что здесь кинжалы и яды пускают в ход не меньше, чем в притонах Лондона. В конце концов, его только что назначили на великолепную должность не для того, чтобы он полагался на безопасность чьих-то мечей. А для того, чтобы сомневался. Он положил ладонь на рукоять меча, слегка выдвинув его из ножен – полдюйма, не больше. Но человек в шелках услышал этот шёпот стали, видимо, хорошо знакомый ему. Тень шагнула к Эдварду из мглы ниши и сказала голосом Урсулы: - У меня тоже есть оружие, но я не думаю, чтобы оно нам понадобилось. Она улыбалась – Эдвард и в полутьме видел это – не так, как улыбается придворная дама кавалеру, а так, как кухонная работница улыбается своему господину, встретив его на кухне или во дворе: чуть застенчиво, чуть дерзко, но все же и без тени кокетства, открыто и просто. Эдвард полагал, что уже не увидит этой улыбки никогда, и от воспоминаний у него глухо заныло сердце. - Не ожидал увидеть вас здесь. – Он сопроводил эти слова галантным поклоном. Прогнал ощущение неправильности происходящего, увидев, как изменилось лицо Урсулы. Тот вечер, когда она сбежала, их ссора и поцелуи были ещё живы в памяти Эдварда так, словно всё это случилось вчера. Но после всего этого он отправился домой, вернулся к своей службе и не получил от Урсулы ни единой весточки, ни даже самой маленькой записочки. Сейчас ему казалось, что девушка рада его видеть, но как он мог знать наверняка, что чувства её – если это были настоящие чувства, а не просто благодарность нищенки за спасение – были ещё живы? Прошло довольно много времени, а её теперь окружали блестящие придворные кавалеры, титулованные и богатые. И сама Урсула теперь имела такой титул, которому титул барона, который Эдвард однажды получит, и в подмётки не годился. Как он мог быть уверен, что Урсула ответит ему взаимностью, а не рассмеётся, вздумай он открыться ей? Проще было сохранять личину почтительного, но отстранённого кавалера. Но Урсуле это, похоже, не нравилось: она нахмурилась, но, вместо того, чтобы обидеться и уйти, подошла ближе. Долго всматривалась в лицо Эдварда. Она была так близко, и от того сердце Коллтона стучало быстро и глухо, а кончики пальцев покалывало от желания прикоснуться к нежной коже Урсулы; он запрещал себе двигаться, даже дышать, потому что при каждом вздохе нежный аромат трав и цветов, исходивший от девушки, заполнял его лёгкие, одурманивая. Он даже задался вопросом: где же она нашла такие травы в каменном переплетении лондонских улиц? Всё что угодно, лишь бы хоть немного отвлечься от мыслей о прекрасных глазах Урсулы и алых губах, которые были так близко к нему – стоило лишь чуть податься вперёд… Наконец, похоже, Урсула нашла в его лице то, что искала и чуть отстранилась. На щеках её вдруг полыхнул румянец. - Я знала, что она одобрит вашу… твою… - нерешительно сказала она, ещё больше смутилась и отвернулась от Эдварда, - кандидатуру. Уверена, если кто-то и был ещё на примете у Её Величества, то все они не стоят и вашего… твоего… ну, словом… мизинца… - Вы позволите мне быть откровенным с вами, миледи? – спросил Эдвард. Насмешка всё-таки прокралась в его голос – было всё же что-то очень странное в том, чтобы лицезреть в богатом шёлковом платье бывшую посудомойку, да ещё и говорить ей «миледи». Эдвард мысленно обругал себя, но поправить уже ничего было нельзя. Но, вопреки его опасениям, Урсула, кажется, не обиделась. Это её как будто бы даже немного раззадорило: она подняла на Эдварда взгляд, вопросительно изогнула бровь, словно призывая его продолжать. Но он молчал, опасаясь своими словами только всё ещё больше испортить. - Я позволяю быть откровенным, - после долгого молчания заявила Урсула. – Даже прошу. Там, где я выросла, как ты… вы… знаешь, прямота и честность, даже грубая, ценились куда больше, чем любая ложь и лесть. Нет, конечно, там лгали – и лгали мастерски, виртуозно! Но по большей части тогда ложь становилась неотъемлемым условием выживания. Ну а здесь… Здесь тоже лгут все и всем: лгут и льстят королеве, её ближайшим советникам, и, конечно, все это видят и знают. А, прежде всего, знает королева. Но я так не могу… Не могу улыбаться им в глаза, льстить, хвалить их камзолы и шляпы с дурацкими перьями, и слышать в ответ глупые комплименты и ещё более глупые обещания. Но я-то знаю, что они и разговаривают со мной только из-за имени моего… - она слегка запнулась, - дяди. Не будь его и его титула, они бы и не взглянули на меня. Поэтому да, я прошу у тебя откровенности. Что бы ты сейчас ни сказал, - голос её дрогнул, - я приму это. И буду рада просто тому, что ты со мной честен. - И что они вам обещают? – спросил Эдвард. Отчего-то его слух зацепился именно за эту невинную на первый взгляд фразу, именно она заставила кровь неожиданно вскипеть. Он явственно представил себе всех этих кавалеров, разряженных в шелка и бархат, с дурацкими перьями на шляпах и модных беретах, какие он видел во дворце… Все они, вне всяких сомнений, должны были виться вокруг такой прекрасной девушки, как Урсула, словно бабочки вокруг ярко горящей свечи. Ему больно было представлять это, но и прогнать от себя эти видения он не мог. – Какие комплименты говорят? Она внимательно посмотрела на него и вдруг раздражённо передёрнула плечами. - Глупости всякие. То же самое говорят все мужчины, когда хотят сделать вид, будто они платят за трактирную девку не звонкой монетой, а своей галантностью, - фыркнула она. – И то же самое обещают – только в других выражениях. Выражение её лица и её тон невольно заставили Эдварда рассмеяться, хотя причин для веселья у него не было никаких. Его смех эхом прокатился по пустынному коридору и замер в самом тёмном уголке. Брови Урсулы сошлись на переносице. - Да что с тобой?! Я всего лишь хотела поздравить тебя с новым высоким назначением. – В голосе её вдруг зазвучала обида. – А ты просишь меня об откровенности, а, когда я говорю всё как есть, ты… дразнишь меня, что ли? О, сэр, вам ли не знать, - с издёвкой добавила она, - что истинный рыцарь никогда не повёл бы себя с дамой вот так? Её тон, всё более холодный с каждым мгновением, немного отрезвил Эдварда, заставил гнев и ревность в его крови уняться. Что с того, если кто-то и проявляет к Урсуле внимание? Он бы первый удивился, если бы она не привлекла взоры всех и каждого при дворе своей юностью, красотой и несколько дикарской грацией. Даёт ли ему это право упрекать её в неверности? Может ли он вообще претендовать на её верность? Он ничего не обещал ей, никогда, так имеет ли право требовать от неё хоть чего-нибудь? Ему вдруг стало стыдно. И ещё одна догадка, ещё более неприятная, поразила его в самое сердце: откуда-то Урсула, которой не было в зале с ним и королевой, знала о его новом назначении. Едва ли королева стала бы советоваться о столь важных назначениях с молоденькой и безвестной фрейлиной. Разве что… - Это ты?! – выпалил он, видя, что Урсула, явно разочарованная его молчанием, собирается уйти. Он попытался поймать её руку, но пальцы схватили лишь воздух. – Это ты… попросила за меня? В полумраке он плохо видел его лицо, но мужчине показалось, что губы Урсулы дёрнулись. - Да, я, - ответила она как будто даже и с вызовом. – И что с того? Я узнала, что вот-вот освободится место. И мой о… кхм, дядя, он иногда прислушивается ко мне. К тому же, он должен был хоть чем-то отблагодарить тебя за ту ночь. Вот и… вот и попросил. Королева же, в свою очередь, прислушивается к лорду Лестеру. Больше всего на свете Урсула, как и сказала Эдварду только что, ненавидела ложь. Ей претило жить во лжи, хотя она и понимала, что этого попросту требует её безопасность и безопасность её родителей. Но как же хотелось ей хоть Эдварду сказать правду! А вместо этого ей приходилось лгать, глядя ему в глаза – чувствовала себя она при этом отвратительно. Она полностью доверяла Эдварду, доверила бы и свою жизнь, но эту тайну доверить не могла. Урсула понимала, что с каждым произнесённым словом пропасть этой лжи ширится между ними, и однажды, когда она наконец решится на правду, преодолеть её уже будет невозможно. - Я премного благодарен. Ты очень добра. А я твоей доброты и хлопот не достоин… Урсуле пришлось проглотить это: и этот прохладный тон, отстранённый взгляд, собственную дрожь и слёзы, выступившие на глазах. В это мгновение она и в самом деле предпочла бы болтаться на виселице с Хьюго и остальными и никогда не знать Эдварда Коллтона. Её мать, отец, этот великолепный дворец, почести и богатство – а королева тайно пожаловала ей несколько весьма доходных поместий – ничего не значили в этот миг. Она видела, как Эдвард говорит с леди Анной Дадли, и помнила, как Эдвард смотрел на Урсулу-посудомойку – и предпочла бы быть посудомойкой. - Я не сделала ничего, за что ты должен меня благодарить! – вспылила она. – Я лишь сказала им правду! Что ты храбрый, ловкий, великолепный воин и – верный! Ты ведь ничего никому не сказал… обо мне. Уверяю, ты бы заработал немало денег, выдай ты мою тайну недоброжелателям моего… - Едва не забылась. Урсула сделала глубокий вдох и докончила уже немного спокойнее: - дяди. Думаю, ты и сам знал это. Но ты ничего подобного не сделал. А королева ценит в своих приближённых именно эти качества. Так что моей заслуги здесь нет, - повторила девушка, - я лишь навела их на нужный путь. Но вам, сэр, безусловно, нужно вернуться к сэру Роджеру, чтобы принять у него все дела и приступить к выполнению своих обязанностей со всей той… - Она болтала какую-то чепуху, что угодно, чтобы только заполнить это громоздкое молчание между нею и Эдвардом. Урсула присела в глубоком реверансе, давая Эдварду понять, что разговор их закончен, и она более не будет задерживать его. Но в полутьме и за непролитыми слезами, затуманившими взор, она не заметила короткого резкого движения молодого мужчины. И вот уже Эдвард прижимал её к своей груди, а голова Урсулы покоилась на его плече. Слёзы полились сами собой, когда она почувствовала невесомое прикосновение его губ к волосам. Девушка хотела было вырваться и сбежать, он не позволил. - Прости меня, - едва слышно прошептал он, снова целуя её, на этот раз в щёку. Поцелуй этот, как и первый, был едва ощутим, но и от него Урсула почувствовала тепло. – Прости, я не знаю, что на меня нашло. Наверное, я, в самом деле, думаю, что не заслужил всего этого… Тебя не заслужил. И я всё так же чертовски боюсь потерять тебя, что эти богатство и блеск и власть отнимут тебя у меня. - Власть, - фыркнула Урсула. – Какая ещё у меня власть? Эдвард чуть отстранился; краем глаза она увидела, что он улыбается. - Ну, к твоим рекомендациям прислушивается сама королева! Ей пришлось прикусить язык – так велико было желание рассказать Эдварду всю правду. Но она вновь промолчала, лишь натянуто рассмеявшись. - Её Величество прислушивается к моему дяде. Граф Лестер – вот, кто действительно всемогущ! - Плевать мне на него, - вдруг тихо сказал Эдвард. Больше в его голосе не было ни грана смеха или ехидства. – Я дурной человек, ибо граф облагодетельствовал меня, а я говорю так о нём. Но мне, в самом деле, плевать. И на королеву, да простит меня Господь, тоже. Нет, - поспешно заверил он Урсулу, видя, что глаза её расширились от возмущения и, может быть, страха, - я буду прилежно исполнять все обязанности, которые на меня возложит клятва верности, и буду служить по чести. И я счастлив, правда… Хоть и не ожидал такого назначения, всех этих почестей… Однако счастлив я потому, что смогу видеть тебя так часто, как только это возможно! Ты даже представить себе не можешь, как я страдал, когда думал, что ты меня позабыла! А теперь… - Он не удержался и быстро поцеловал Урсулу в губы. Она прикрыла глаза и не открывала их, когда Эдвард поцеловал её и отстранился. Потом прошептала: - Так ты взаправду любишь меня… - Люблю. Послушай, Урсула: если бы ты осталась на улице, я бы не принял этот пост, остался бы просто стражником, чтобы иметь возможность быть рядом и защищать тебя. Если бы ты была служанкой в моём доме, ты бы… - Он сглотнул. Нет, то, что он сказал, непозволительно было говорить придворной даме. А, впрочем, и служанке тоже. – Но раз уж ты живёшь во дворце, я бы принял и менее лестное предложение, чтобы быть рядом.