Королева проклятых

Жестом отпустив слугу, она опустилась в кресло и налила вина себе и сыну. - Ну, и где же ты нашёл её? Эдвард принял из рук матери кубок и, пригубив напиток, задумчиво потёр подбородок. Сказать ей правду не представлялось возможным: он не знал в Лондоне никого, кто бы был так придирчив в выборе прислуги. И только неожиданный уход служанки заставил его мать взять Урсулу на работу. - Ей очень нужна была эта работа. Леди Френсис снисходительно улыбнулась и кивнула. - И это всё? – он молчал, и она продолжила. – Что ж, надеюсь, твоя протеже не станет воровать. Иначе мигом окажется за дверью. Парень только кивнул. Его мать не из тех, кто станет смотреть сквозь пальцы даже на самое незначительное воровство. Конечно, может быть, Урсула зарабатывала себе на жизнь, развлекая танцами праздных горожан, но жизнь в воровском притоне не могла не оставить на ней свой отпечаток. Да и тонкая золотая цепь, так плохо гармонировавшая с линялым платьем, из ниоткуда не появилась. В любом случае Эдвард надеялся, что свои старые привычки, какими бы они ни были, девушка оставит на пепелище старого монастыря. - Твой отец может надеяться на скорое приглашение ко двору, - отставив кубок, баронесса взялась за вышивку. – Если будет позволено, он хочет представить королеве тебя, Екатерину и Элизабет. - Меня? Ко двору? – он рассмеялся и едва не поперхнулся вином. – Я – лишь солдафон, я не создан для вымощенных паркетом залов и, тем более, представления Её Величеству. - Солдафон? Не создан? – тонкие брови женщины сошлись на переносице. - В будущем ты станешь отличным придворным. Не всю же жизнь тебе гоняться за нищими и преступниками, - его мать презрительно сморщила нос. Но другой жизни он для себя не видел. Его отец был обходительным, услужливым, умел держать язык за зубами или, наоборот, вовремя сказать нужные слова, но Эдварда природа обделила каждым из этих качеств. А они, по его мнению, должны были быть неотъемлемой частью каждого придворного джентльмена. - Кроме того, - леди Френсис по-прежнему не смотрела на сына, пристально присматриваясь к стежкам, - вскоре тебе предстоит жениться. Партия, которую ты сделаешь, должна соответствовать нашему положению, а кто, скажи мне, согласится выходить замуж за солдата, пусть он и командует отрядом городской стражи? - Надеюсь, что никто, - мрачно произнёс он. - Никто?! Да ты в своём уме? - Матушка, у вас есть целых две дочери, чтобы распоряжаться их сердцами и руками, как вам заблагорассудится, но, Бога ради, избавьте меня от ваших матримониальных планов. Она едва не задохнулась от возмущения, и Эдвард подумал, что зашёл слишком далеко. Перед матерью – требовательной и чопорной женщиной – он робел куда больше, чем перед отцом. Он вспышки праведного материнского гнева его спасло лишь появление в дверях гостиной Урсулы с щёточкой из перьев. Девушка медленно, словно сомневаясь в каждом своём движении, поклонилась баронессе, но так, похоже, не обратила на молодую служанку никакого внимания, целиком поглощённая непокорством сына. Лишь когда Урсула замерла в дверном проёме, женщина повернулась к ней. Суровый взгляд хозяйки заставил девушку покраснеть. - Миледи, я, пожалуй, пойду… - Нет-нет, приступай к своим обязанностям, - та махнула рукой в сторону большого стола красного дерева, а затем медленно разгладила на коленях незаконченную вышивку, словно обдумывая что-то. В следующее мгновение леди Коллтон решительно поднялась со своего места и, бросив сыну, - наш разговор ещё не окончен! – удалилась, гордо неся голову. Взгляд Урсулы то и дело возвращался к парню, задумчиво вертящему в пальцах кубок. По натуре любознательная, она страстно хотела узнать, как же ему удалось вывести из себя такую невозмутимую женщину, как её хозяйка. - Что? – улыбнулся Эдвард, боковым зрением заметив, как девушка зарделась и поспешно отвернулась. – Нравится наблюдать за тем, как меня распекают? - Нет… я не…- Урсула окончательно смутилась, одновременно злясь на себя, ведь прежде она никогда за словом в карман не лезла. – Я ничего такого не думала…милорд. Низко опустив голову, дабы скрыть яркий румянец, проступивший на щеках, девушка старательно смахивала пыль с безделушек на каминной полке. И едва не уронила свою метёлку, услышав задорный хохот парня. - Милорд? Ты серьёзно?! - А как же мне вас называть? – нахмурилась она. - Эдвард. - Нет! – испуганно воскликнула она. Может быть, она никогда не служила в благородных домах, но точно знала, что по имени слуги господ не называют никогда. – Вы же не хотите, чтобы меня наказали? - Наказали? Что за глупость? – он шагнул к ней, но Урсула отпрянула от него. В зелёных глазах были написаны испуг и осуждение. Эдвард отметил про себя, что девушка чрезвычайно быстро усвоила манеры, которыми должны обладать слуги. Или хотя бы часть из них. Что ж, быть может, так у него возникнет меньше проблем с ней.– Ладно. Ладно, зови меня милорд или как там ещё… Я не хочу навредить тебе.

***

Девушка с любопытством разглядывала своё отражение в днище большого медного котла. Кажется, такой чистой и опрятной она не была ещё никогда в жизни. Во время своей жизни в монастыре она часто находила время искупаться в каком-нибудь прудике или Темзе, но ничто не могло сравниться с лоханью тёплой воды, сдобренной сладко пахнущими травами. Её новые подружки – Китти и Лиз – подарили ей по старенькому платью, так что вместе с тем, что дала Эмма, её гардероб теперь насчитывал целых три платья. Чисто прибранную кухню освещали лишь тлеющие в очаге угли. Урсула взяла с полки чистую тряпицу и завернула в неё краюху серого хлеба. Это немного, но кому-нибудь поможет продержаться ещё хоть пару дней. Стараясь не шуметь, она проскользнула мимо дверей, за которыми спали слуги, и через заднюю дверь вышла на улицу. Там, куда падал свет из окон господских комнат, землю расчерчивали ровные жёлтые квадраты, и, стремясь скрыться, девушка пробежала вдоль стены к калитке. Замок не поддавался, и ей ничего не оставалось, как перелезть через забор. Над её головой светили сотни тысяч звёзд, как летом, но ночь оказалась на удивление холодной для мая. Поёжившись от резкого порыва ветра, она плотнее запахнула плащ и побежала туда, где в темноте терялись самые узкие и грязные улочки. Её братьям и сёстрам нечего было делать в центре Лондона, рядом с богатыми домами придворных и купцов. Почти добравшись до притона, Урсула остановилась, чтобы перевести дух. К её немалому удивлению она за всю дорогу не встретила ни одного нищего, ни одной проститутки, хотя ночные улицы всегда кишели ими, особенно здесь. Возможно, все они попрятались, кто куда, опасаясь новой облавы вроде той, что разрушила их единственное пристанище. Остановившись в нерешительности посреди погружённой в темноту улочки, она осматривалась, отчаянно напрягая зрение и слух. Ни звука, ни движения. Сердце девушки тревожно забилось: не может быть, чтобы вся их банда куда-то пропала, словно испарилась. На эшафот взошла даже не треть мужчин, а сколько женщин и детей смогло укрыться от солдат Эдварда? Набравшись смелости, Урсула засвистела. Нехитрая трель, которой Хьюго всегда созывал своих людей, если находил что-то интересное, повисла над пустой улицей. Подождав несколько минут, девушка повторила мелодию, но та вновь осталась без ответа. Страх закрался ей в душу: она осталась совсем одна, и знакомые с детства улицы Лондона вдруг показались совсем чужими и опасными. Словно мстили за то, что она покинула их, променяв грязную и завшивленную романтику лондонского дна на сытую жизнь у богатых господ. Зажав хлеб в одной руке, девушка второй покрепче ухватилась за рукоять ножа и пустилась в обратный путь. Он показался ей бесконечно долгим, и звёзды, усыпавшие небо, не освещали её дорогу, а сбивали с пути. Свободно – и спокойно – выдохнуть Урсула смогла, лишь оказавшись на заднем дворе дома барона Морли. Но её спокойствие было недолгим: от стены отделилась стройная тень и сделала несколько шагов к ней. - Ну, и где тебя носит? – голосом молодого господина спросила тень, а в следующую минуту слабое пламя свечи осветило красивое лицо парня. Девушка застыла на месте, по-прежнему сжимая в руке хлеб, но нож всё-таки не отпустила. Он не причинит ей вреда, это она знала точно. - Гуляла. - Гуляла? В это время? Серьёзно? – он подошёл ещё ближе, теперь исходящий от свечи свет затрагивал и её тёплыми жёлтыми лучами. – Если хочешь знать, моя мать не одобряет ночных отлучек молодых служанок. Особенно когда пропадает хлеб, который слугам надлежит съесть на завтрак. Ярость поднялась в ней холодной всепоглощающей волной, и Урсула едва смогла подавить её, напомнив себе, что если бы не он, она бы сейчас по-прежнему жила в нищете и грязи, а, быть может, и болталась бы в петле. Голос рассудка возобладал над ней, но всё же быстрым резким движением девушка бросила Эдварду запелёнутый в тряпку хлебец. - Держи, - в её голосе звучала едва сдерживаемая ярость, когда она увидела, как ловко, почти не шевелясь, парень поймал хлеб. – Этот хлеб мог спасти от голодной смерти нищего ребёнка, но тебе и твоей матери на это наплевать. - Я сделаю вид, будто не слышал этого. Поставив подсвечник на землю между ними, он подошёл к девушке и крепко взял её повыше локтя, притягивая ближе к себе. Она чувствовала на своём лице его тёплое дыхание, и раздражение сменялось смущением. Урсула порадовалась, что в темноте ночи не видно её ярко-алых щёк. - Больше так не делай, поняла? Иначе тебе несдобровать. Моя мать с такими не церемонится, и с тобой тоже не будет, хоть я просил за тебя. Просил за неё? Что это могло значить? Что он не хочет, чтобы она опозорила его? Ему её жаль? Или… Она едва заметно тряхнула головой, прогоняя от себя призрачные видения, которым никогда не суждено было сбыться. Так не бывает. Устав ждать от неё ответа, Эдвард легонько потряс её. - Ты меня поняла? - Поняла, сэр, - тихо ответила она и, высвободив руку из его ладони, отправилась к себе в каморку.