***
Дункан чертовски соскучился по глупым шуткам Луки, по его улыбке и голосу, по его присутствию, что всегда успокаивало и вселяло надежду на лучшее. И сейчас, когда Хэнни снова был рядом, он радовался каждому мгновенью, проведённому с ним. Они вновь сидели за одной партой в классе, время от времени передразнивали учителей и сами от этого смеялись. Снова незаметно пробирались на кухню и приносили в гостиную Когтеврана кучу еды, как в старые-добрые времена. Снова не спали до поздней ночи, обсуждая тупость Мустафаева, попытки Кейт переспорить профессора по Заклинаниям и любовные драмы младшекурсников. Единственное, о чём Лука не хотел говорить – это его пребывание под властью Хель. Каждый раз, когда Дункан пытался начать разговор на эту тему, у Хэнни то начинала болеть голова, то он срочно вспоминал, что пообещал Хагриду донести овощи на кухню, то что-нибудь ещё. Лоуренс понимал, что для него это останется травмой на всю жизнь. Хотел верить, что рано или поздно Лука расскажет, какого это – когда не хочешь делать зло, но не можешь контролировать себя. – Как-то раз Ингроссо хотел поспорить со мной на пять галлеонов. Он думал, что ты влюблён в меня, прикинь? Я так жалею, что не согласился на спор! – засмеялся Хэнни, а сердце Дункана пропустило удар. – Ты бы проиграл, – сказал он раньше, чем успел одуматься. Лука молчал несколько секунд, и эти секунды казались самыми мучительными в жизни Лоуренса. Он не планировал рассказывать Хэнни о своих чувствах, которые, как он думал, пройдут через некоторое время. Но вот уже шёл шестой год, как Дункан смотрел на Луку совсем не так, как должны смотреть друзья. А Хэнни никак этого не замечал. И сейчас, когда всё вернулось на свои места, Лоуренс попросту боялся всё испортить. – В каком смысле? – только и спросил Лука, но Дункан уже знал, что избежать этого разговора не удастся. Сейчас или никогда. – В прямом. Ты действительно мне нравишься. Хэнни замер посреди коридора. Звонок на урок прозвенел минуту назад, и опаздывать на Трансфигурацию явно было плохой идеей, но это оказалось последним, о чём ему хотелось думать. – Всё сходится... – Лука начал размышлять вслух, путаясь, где слова, а где мысли. – Неоднозначные взгляды, "дружелюбные" подколы и даже то, как неохотно ты поддерживал тему, когда я начинал говорить о девушках. – Лука, я... – оправдываться было поздно. – Мне нужно побыть одному. Скажи Зелмерлёву, что я заболел, или болит голова, или... Да плевать. Лука развернулся и помчался в сторону башни Когтеврана, а Дункан беззвучно прислонился к стене, проклиная себя, этот день и свои неконтролируемые чувства.***
– Можешь говорить, что хочешь, но меня заводит тот факт, что этой ночью ты станешь оборотнем, – улыбнулся Сергей, расхаживая по комнате и пытаясь скрыть своё волнение под уже привычной тонной шуток. Близилось полнолуние. Ночь, которая пугала Диму больше, чем что угодно. Он ни капли не жалел, что позволил Фенриру себя укусить, ведь таким образом он узнал ценную информацию, которая, возможно, поможет спасти мир. Сергей решил, что лучше будет рассказать ему правду завтра утром, когда полнолуние минует. Дело в том, что на собрании, на которое Диму не взяли в целях безопасности, Монс рассказал, что никакого камня Одина не существует. То есть они слепо поверили Фенриру, а Дима ещё и пострадал. Лазарев не хотел думать о том, что единственный шанс на спасение оказался ложью, и что теперь никто не знает, что делать и как предотвратить грядущее. Единственное, чего ему хотелось, – пережить эту ночь и чтобы Диме не было больно при превращении в волка. Тучи расступились, пропуская луну, когда и Сергей, и Дима уже были готовы уснуть. Они договорились, что в случае чего Лазарев сразу же покинет комнату и закроет её при помощи заклинания. – Начинается, – прошипел сквозь зубы Билан, чувствуя, как что-то невероятно дикое и неконтролируемое пытается заполучить контроль над его телом. – Дыши, мысленно считай до десяти и обратно и пытайся не паниковать, – Сергей, кажется, только что процитировал один из многих советов, который нашел в книгах в библиотеке. – Тут... Невозможно... Не паниковать! – раздался звериный рёв, и Билан начал стремительно мутировать. Лазарев отступил назад на несколько шагов, не отводя взгляда от Димы, в котором человеческого не осталось ровно ничего. Прекращение произошло быстро, но безболезненно ли – пока неизвестно. – Как ты себя... чувствуешь? – спросил Сергей, всем своим видом излучая готовность помочь, что бы ни случилось. Он ожидал ответа от волка, в которого превратился его парень. Гениально, Лазарев, просто гениально. Оборотень подошёл к нему, обнюхивая и угрожающе скаля зубы. – Эй, это я, успоко... – Сергей не успел договорить, потому что волк набросился на него, повалив на землю и едва не укусил за плечо. «Нужно было лучше придумать план на случай вот такого поворота событий», – подумал Лазарев, тщетно пытаясь выбраться. Сергей умудрился ударить волка несильным заклинанием, тем самым получив нужные несколько секунд, чтобы добраться до выхода. А когда запирал за собой дверь, вспомнил, что в комнате есть окно, в которое спокойно может поместиться Дима, даже будучи оборотнем. А спустя несколько секунд он услышал звук разбивающегося окна и понял, что опасения оказались правдой. В ту ночь ученики Хогвартса проснулись от громкого воя волка на луну, который слышался с каждой минутой всё тише, а потом совсем затих. Оставалось только ждать и надеяться, что Дима убежит не слишком далеко и по пути никого не покалечит.***
И если большая часть Хогвартса действительно спала, то звёздному небу не давали покоя два человека, в которых, как им казалось раньше, ничего общего быть не может. Алессандро любил астрономию. Билал любил астрономию. А вместе они нашли миллион причин для дискуссий и ещё миллион причин пробираться в астрономическую башню и оттуда смотреть на звёзды. Странно? Пусть. Несвойственно ни для кого из них? Конечно. Но лишь в такие моменты они чувствовали спокойствие и умиротворение. Ясное дело, не обходилось без типичных "мамудовских подколов", которые он хоть и пытался исключить из своего лексикона, но пока что это не полностью удавалось. Билалу было сложно забыть обо всём, что ему сделал Алессандро, обо всех тех обидных словах, которые всегда его задевали. Но что-то случилось с Мамудом в последнее время. Он не сильно поменялся: всё ещё был нахалом, порой толкал младшекурсников в коридорах, не фильтровал речь и хамил Филчу при каждой возможности. А вот в присутствии Билала каждое его слово будто имело подтекст «прости за всё». Ассани ждал какую-нибудь подставу. Он привык, что слизеринцы, во-первых, не меняются, а во-вторых, не могут вот так любезничать с магглорождёнными гриффиндорцами. А Алессандро Мамуд уж тем более. – Мы смотрим на звёзды, не задумываясь, что большинство из них уже давно погасли, – задумчиво произнес Билал, отрываясь от неба и переводя взгляд, чтобы хоть на долю секунды застать Алессандро в столь непривычном меланхоличном состоянии. – Здесь есть некая схожесть, – ну вот, сейчас Алес вновь начнёт рассуждать, как умнейший учёный, – с нами, – или не начнёт. Билал вопросительно посмотрел на него, но Мамуд не отводил взгляда от неба. Разговаривать без зрительного контакта оказалось намного проще. По правде говоря, Алессандро уже несколько дней готовился к этому разговору, но никак не мог его начать. Билал ему не доверял, и он это знал. Ассани имел полное право обижаться, ненавидеть его, презирать за все те годы в Хогвартсе, которые Мамуд бессовестно превратил в настоящий ад для Билала. Но не поговорить означало оставить всё как есть, а Алессандро этого не хотел. – Моё отношение к тебе изменилось, но оно всё равно отображается на нашем общении, – начал Мамуд. – Факт нашего общения чертовски странный, – не удержался Билал. Алессандро не хотел, чтобы этот разговор перешёл к колкостям. Это уже пройденный этап. Не хотелось бы к нему возвращаться. – Если так, то боюсь и представить, что ты скажешь на то, что прямо сейчас я собираюсь попросить прощения. Ну вот, Алес. Пути назад нет. Куда же испарилась его слизеринская уверенность и непоколебимое спокойствие? – Попробуй и узнаешь, – Билалу не осталось ничего, кроме как надеяться, что это не сон. Не может же быть всё так хорошо. Не у них с Алессандро. – Я не хочу это признавать, но рядом с тобой я меняюсь. Если бы год назад мне сказали, что я буду подбирать слова, чтобы извиниться перед тобой, я бы посоветовал этому человеку пойти лечиться. Но так уж сложилось. Мы тут, и я даже не пытаюсь тебя обидеть, что крайне непривычно. До недавних пор Билал не знал, что Алессандро умеет говорить без сарказма и издевки в голосе. До недавних пор он не задумывался, что творится у него в голове, а сейчас за этим стало интересно наблюдать. – За шесть лет издевательств я должен извиняться в два, в три раза больше, и я пойму, если ты скажешь, что невозможно простить человека, который наделал столько дерьма. Билалу так хотелось сказать «Я уже тебя простил», и единственное, что его сдерживало, – то, что во время своих извинений Алессандро выглядел таким милым и растерянным, прятал глаза и подбирал нужные слова. – Прости меня. И давай начнём всё сначала, – Мамуд закончил и выжидательно взглянул на Билала. Но долго ждать не пришлось. Билал не умел врать, поэтому ему было трудно делать вид, что он действительно размышляет над ответом. На самом деле он уже давно всё решил. – Если честно, – Ассани пытался говорить будничным тоном и не показывать волнения, но сердце почти выпрыгивало из груди, – я думаю, что некоторые люди заслуживают, чтобы им дали шанс. И ты в их числе. Я тебя прощаю, но не смей разбивать мне сердце, – улыбнулся Билал, и в тот же миг Алессандро засиял от счастья. Кажется, они могли бы стоять в обнимку под звёздным небом хоть целую вечность.***
У Никиты была идея. Вполне неплохая, на первый взгляд, идея. С недавних пор он знал, что существуют рунические ставы, которые работают почти как привычная для всех магия. Ими уже давно никто не пользуется, а если и пользуется, то у Алексеева не было времени для поисков этих людей. Первым делом он направился в библиотеку. На поиски нужной книги пришлось потратить не меньше двух часов, и, когда Никита уже совсем отчаялся, он наконец нашёл то, что нужно. Рунические ставы казались ему очень странным, но интересным видом магии. Кроме того, они были единственной возможностью путешествовать между мирами, ведь магия обычных волшебников на такое не способна. Оно и не удивительно, ведь вряд ли богам хотелось бы, чтобы люди тревожили их по поводу и без. Почему-то Алексеев был уверен, что всё получится. Костя однажды сказал: «Если сильно захотеть, можно в космос полететь», и с этой мыслью Никита нарисовал на полу завершающий штрих. Руническим ставом оказалась комбинация рун в зависимости от их значения и положения, поэтому любая ошибка могла вызвать фатальные последствия. Но Никита бы себя не простил, если бы не рискнул. – Хельхейм, – чётко произнёс он, становясь в центр всех нарисованных рун. Путешествие в другой мир оказалось более изнуряющим и долгим, чем трансгрессия или обычное перемещение через камин. Сначала начала крутиться голова, а потом вместо стен комнаты перед глазами стали мелькать ветки какого-то дерева. Иггдрасиль, мировое дерево! К счастью, Никита успел прочесть о нём перед путешествием, поэтому сейчас был уверен, что всё идёт по плану. Когда всё остановилось, Никита моргнул несколько раз, дабы удостовериться, что он действительно переместился. Чёрт возьми. В книге, что попала в руки Никиты во время поисков нужного става, Хельхейм был изображен чуть менее мрачным, но всё равно удивительно похожим на то место, где он сейчас оказался. Первым делом Никита увидел золотой мост, перекинутый через реку Гьёлль. Мост охраняла великанша Модгуд, которая с начала веков служит Хель и проверяет каждого, кто смеет пройти в Хельхейм. – Не собираешься ли ты просить меня отпустить в живой мир кого-то, кто тебе дорог, сын земли? – спросила Модгуд, когда Никита подошёл к ней. – Собираюсь, – откуда-то взявшаяся смелость Никиты сказала это за него. – Один человек попал сюда из-за сделки, совершённой богиней Хель. Я считаю, что это ошибка, потому что Грин-де-Вальд обманул Костю, и теперь они поменялись местами. – Хель никогда не ошибается, – спокойно возразила Модгуд. – Моё задание – охранять Хельхейм, не впускать и не выпускать отсюда никого. Ты зря проделал столь длинный путь, сын земли. Никита не хотел в это верить. Последняя надежда, последний шанс, последняя идея, которую он тщательно воплотил в реальность – это всё не может быть зря. – Но, – внезапно продолжила великанша, – за проявленную смелость я могу позволить тебе в последний раз поговорить с нужным тебе человеком. Скажи мне, кто это, и я его позову. У Никиты сердце забилось чаще. Это не то, за чем он пришел, совсем не то, но шанс поговорить с Костей и снова его увидеть казался таким призрачным, что он не мог его упустить. – Хорошо. Это Костя Бочаров. Модгуд трижды ударила посохом об землю, а Никита всматривался в противоположный конец моста, ожидая, что вот-вот там появится Костя, пройдёт по тонкому мосту и окажется совсем рядом. Так близко и далеко одновременно. Спустя мгновенье мечты стали реальностью. Бочаров осторожно ступал по мосту, боясь упасть, но, увидев Никиту, ускорил шаг. Первое, что сделал Костя – бросился в объятия Никиты, потому что это именно то, в чём он нуждался. – Опережаю вопрос: нет, это не ад, здесь нет пыток и огня, – Костя улыбнулся, зная, что только так может выразить радость от встречи с Никитой. – Как ты попал сюда? – Нашёл рунический став, использовал его и вот я здесь, – коротко пересказал Алексеев. – Я скучаю. Очень сильно. Они всё ещё прижимались друг к другу, словно боясь, что сейчас что-нибудь случится и разъединит их. – Я тоже скучаю, – выдохнул Костя и понял, что его голос предательски дрогнул. – Эй, не вздумай плакать. Это моя специальность. – В таком случае ты тоже не плачь. Серьёзно, ничто в этом мире не сто́ит твоих слёз, – Бочаров мог смириться с чем угодно, но не со страданиями Никиты. – Ты сто́ишь. Добрый, родной лучик солнца, ворвавшийся в жизнь Кости и уничтоживший всю тьму в его душе. Никита и сам не догадывался, что он значил для Бочарова. А значил он очень и очень многое. – Всё будет хорошо. Знаю, непривычно слышать это от меня, но будь уверен: я что-нибудь придумаю, чтобы вернуться. Возможно, уже придумал, – Костя всегда умел интриговать. – И что же? – Я не могу просить тебя об этом. Ты слишком добр и чист для такого поступка. Никита захотел вырваться из объятий и дать Косте подзатыльник. Неужели он думает, что Никита не сможет что-то сделать, чтобы вернуть Бочарова назад в мир живых? – Я не о том, что ты не сможешь, – Костя словно прочитал его мысли, – а о том, что это плохо отобразится на твоём моральном состоянии. Я не хочу, чтобы ты страдал. – Если действительно не хочешь, чтобы я страдал, то расскажи, что ты придумал. Я не смогу жить с мыслью, что существует способ тебя вернуть, но я не знаю, какой он. – Если убить Грин-де-Вальда, сделка аннулируется. Геллерт отправится сюда, а я вернусь обратно в Хогвартс, – выпалил Костя раньше, чем понял, что Никита серьёзно может это сделать. – Хорошо, – без раздумий согласился Алексеев. – Я не хочу делать тебя убийцей! – запротестовал Костя. – А я не хочу оставаться вечно страдающим от неразделённой любви. Ну вот. Кажется, это было признание. Кажется, Никита и сам этого не заметил. Но Костя услышал и понял. Заметил. Он же всегда всё замечает. Модгуд снова трижды постучала посохом, а это значило, что время встречи исчерпано. Никита окончательно запутался в сомнениях, когда осознал, что только что признался в своих чувствах. Он не знал, как Костя это воспринял, ведь по его повелению невозможно делать какие-либо выводы, и Алексеева это пугало. Вскоре Костя вновь оказался на мосту, а Модгуд любезно согласилась открыть портал для Никиты, чтобы вернуться в Хогвартс. Алексеев не мог выдавить даже элементарного «прощай». Слова застряли в горле, а нежелание возвращаться назад утяжеляло каждый шаг. – Я тоже люблю тебя, Ник. В какой-то миг Алексеев подумал, что ему послышалось. Но нет же, ведь Костя стоял на мосту и смотрел прямо на него, улыбаясь уголками губ. И тогда Никита решил, что сделает всё, лишь бы вернуть Костю.